Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 26

На подоконнике еще одного окна лежала тоже вроде бы позабытая кем-то, ненужная вещь – черная картонная коробка. А на ней – пожелтевший кусочек картона: чья-то фотография с надписью на обороте, сделанная давно, когда в ходу еще были перьевые ручки и расплывчатые фиолетовые чернила.

В половине восьмого Катя проснулась – с лестничной площадки доносились голоса.

«Вставай, дорогуша, ты на работе», – скомандовала себе Катя и ринулась узнавать, что же еще такого могло стрястись в этом доме за ночь. Набросила халат, приоткрыла дверь. Возле 13-й квартиры спорили две соседки. На пороге открытой двери стояла Алина Вишневская. Катя хорошо запомнила ее фото. Правда, на снимке Алина была запечатлена во дворе в полушубке из песца и высоких замшевых сапожках-казаках. А здесь вышла на площадку босой, в надетом прямо на голое тело мужском кожаном пиджаке бордового цвета.

Правда, тело у нее было что надо, неглиже это лишь подчеркивало – гладкая кожа, слегка тронутая искусственным загаром, стройная гибкая талия, длинные ноги. От природы Алина была смуглой и темноглазой. Волосы осветляла. Катя еще на фото обратила внимание на ее прическу – мелированные пряди были заплетены в «африканские косички» и собраны на затылке в пышный хвост.

Вторую соседку Катя не узнала. Она тоже наверняка была на оперативных фотоснимках, но… Это была маленькая, круглая, как мячик, старушка. Седые короткие волосы ее были выкрашены синькой и тронуты химией, отчего голова старушки удивительно напоминала фиолетовый одуванчик.

Разглядывая фото, Катя в основном обращала внимание на сравнительно молодых жильцов четвертого корпуса, по ее мнению, пенсионеры могли подождать, однако…

– Клавдия Захаровна, я вам в сотый раз говорю: ничего я подписывать не буду! Вы вот кашу сейчас заварите, а потом нас в милицию затаскают. – Алина придерживала рукой поднятые лацканы пиджака, прикрывая грудь, и то и дело косилась через плечо в сторону своего коридора и явно пыталась отвязаться от назойливой соседки. – Мне ходить объясняться некогда, и вообще, мне уже все равно…

– Вот от вашего равнодушия, от вашей пассивности так все у нас и происходит в государстве! – Пенсионерка Клавдия Захаровна потрясла перед носом Алины какими-то бумагами. – Скоро совсем нам на голову сядут! Дождались – по двору не пройдешь, голову проломят, в подъезде вообще убьют… Да разве можно это вот так оставить? Приехала милиция, называется, по вызову. Кровищи цельная лужа, а они тела даже не сыскали! А все почему? Потому что такие же вот молодые… Некогда им, скорей-скорей все… И тот тоже раз, перед Новым-то годом. Дело-то ведь замяли, прикрыли, а? А все промолчали, будто так и надо.

– Зато вы не промолчали, вот и получили, – хмыкнула Алина. – Извините, Клавдия Захаровна, мне надо…

– Успеешь, тебе не на работу! На бумагу-то, подписывай. Надо, чтобы все жильцы подписали. Нам и в прошлый раз такую вот жалобу надо было прокурору подать от всего подъезда. И с тем бы случаем разобрались, и тут бы как миленькие приехали, сразу бы все отыскали. Вот здесь против своей фамилии подписывай, тут уже все пропечатано. Невестка моя печатала на машинке, одна подпись-закорючка от тебя и нужна-то всего. – Клавдия Захаровна буквально насильно всучила Алине бумагу и шариковую ручку и круто обернулась в сторону Катиной двери. – Ну а вы что, девушка, выглядываете? Вы когда въехали-успели?

Катя открыла дверь пошире.

– Я вчера. Вечером.

– Так вы, значит, еще не знаете ничего, – старушка оживилась. – И кто же вам, извините, такую свинью подсунул?

– Какую свинью? – Кате стало любопытно.

– Тут же убийство было в квартире. Человека нашли, мертвеца, голову ему кто-то раскроил. Вся лестница кровью была залита. – Клавдия Захаровна снизу заглянула Кате в лицо. – А вас что же, даже не предупредили? О, вон оно, значит, что… А вы и поехали, обрадовались небось. Мы-то жалобу подаем в прокуратуру насчет этого беспредела. Вот подписывайте тоже, присоединяйтесь. Только живенько давайте, живенько, мне еще по другим квартирам успеть надо, пока на работу не ушли. Вас как зовут-то, милая?

– Катя. Екатерина.

– Давайте, Екатерина. Вот тут внизу имя свое, фамилию и номер квартиры. Пусть там, – старушка подняла вверх указательный палец, – проконтролируют. А то опять дождемся. Я еще в тот раз предупреждала… Вообще в этом доме пост милицейский круглосуточный должен действовать. Не первый уж случай тут у нас. Вы как же, квартиру купили или на время вселились?

– Я сняла. На время, – Катя, разыгрывая недоумение и тревогу, посмотрела на Алину, та только покачала головой: ох уж мне эта бабка! – А что тут у вас все-таки было?

– Да я ж говорю – убийство. Жуть прямо.

– Где? – пролепетала Катя. – Где убийство? Прямо в моей… в моей квартире, да? Ой, мамочка…

Как в давние времена в школьной театральной студии, Катя почувствовала: эта мизансцена требует громкого, нет, просто оглушительного финала. И лучше всего с треском грохнуться в обморок прямо у них на глазах. Это же так по-женски трогательно, так беззащитно – лишиться чувств. Это волей-неволей заставит их проникнуться к ней жалостью и сочувствием, прийти на помощь. А там рукой подать до знакомства, до контакта и разговоров ОБ ЭТОМ во всех подробностях, на которые способны только женщины.

– Ой, да что это с тобой? Побелела-то… Ой, Аля, да держи ее скорей! Падает!

Катя тихо сползла по дверному косяку вниз, на пол. Самой ей показалось, что «обморок» – ужасная фальшивка и они вот-вот ее раскусят.

– С сердцем, наверное, плохо стало, – услышала она над собой тревожный голос Клавдии Захаровны. – Эх вы, молодежь! Алина, у тебя это… спирт-нашатырь есть?

– Что вы опять орете с утра?!

Катя воровато приоткрыла один глаз: голос был хриплый, гневный, мужской. Рядом с загорелыми ножками Алины (а только их и можно было созерцать из неудобного положения) появились еще одни ноги – тоже голые и волосатые. Катя взглянула вверх: рядом с Алиной возвышался старый знакомый – Литейщиков с седьмого этажа: заспанный, всклокоченный, завернутый, как в тогу, в простыню.

– Ой, батюшки. – Видимо, увидеть его здесь, в чужой квартире, не ожидала и Клавдия Захаровна. – Мы-то чего… мы ничего. Это вот она, жиличка новая. Обморок у нее. Глаза вон открыла, в себя пришла. Подняться-то ей помогите.

Катя почувствовала, что ее поднимают чьи-то сильные руки. Она глубоко вздохнула, захлопала ресницами, как это обычно играют актрисы в фильмах, и «пришла в себя».

– Что это? В глазах вдруг потемнело… – Она посмотрела на своих новых соседей. – Извините, я, кажется… я крови ужасно боюсь. Ни видеть не могу, ни даже слышать. – Она с нежной мольбой взирала на Литейщикова (двенадцать лет общего режима по статье контрабанда и валютные махинации, отбыл две трети срока, освобожден условно-досрочно, лечился от туберкулеза и категорически не желает сотрудничать с правоохранительными органами). – Мне сказали, что в моей квартире убили человека прямо накануне. А я-то, дура, обрадовалась – как дешево сдают!

– Не в вашей квартире, а вон в той, – Литейщиков кивнул на дверь 15-й. – А вы тоже хороши, – он посмотрел на Алину. – Черт, уже опаздываю! Сколько времени? У кого часы есть?

– Без четверти восемь, милок, – ядовито подсказала Клавдия Захаровна. – Я к тебе в дверь звоню, звоню. А ты вон где, оказывается… На вот подпиши жалобу. Коллективная, от всего подъезда.

– На ментов, что ли, снова жалобу строчите, Клавдия Захаровна? – ухмыльнулся Литейщиков. Катя чувствовала на себе его взгляд – точнее, на своих голых ногах и на вырезе халатика. – Хорошее дело, так их, зараз. Давайте ручку. Только, чур, я неразборчиво. В общей массе.

«Еще бы тебе разборчиво подписываться», – подумала Катя, мысленно сравнивая Литейщикова этого с тем Литейщиковым, с видеопленки, – яростным и таким несчастным, что его было просто жаль. Сейчас фигурант был совсем другим. От него пахло алкоголем, терпким мужским дезодорантом и Алиниными духами. Тело у него было худым, костистым и волосатым. Он положил на плечо Алины руку – на пальце поблескивала все та же золотая печатка.