Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 23

«Драгоценный» с того края света спросил: чего-чего?! Она снова залепетала, он снова переспросил: я что-то вас не понял. Куда это вы собрались переезжать?! Катя снова начала объяснять, все с самого начала, запуталась, и тут раздался гудок – то ли у Кравченко карточка закончилась, то ли связь оборвалась неожиданно и бесповоротно.

В трубке пульсировали гудки. Вадим так больше в этот вечер и не позвонил. Катя разревелась с досады. Ей все сразу стало безразлично. И на следующий день в пять часов вечера в сумерки она стояла во дворе дома в самом отвратительном, в самом похоронном настроении.

Помогал с переездом Мещерский. Коллеги из отделения милиции, Колосов и Свидерко, вроде были где-то рядом, согласно плану, оставаясь при этом в тени.

– Мы будем держать связь с вами… – важно заявил на прощание Свидерко.

– Если я вам нужна, вы ко мне приезжаете, если вы мне нужны, я вызываю такси на свое имя, – угрюмо пошутила Катя.

– Зачем такси? – Свидерко забыл «Бриллиантовую руку». – Мы вам позвоним. У вас, Катюша, все наши телефоны есть. Мой домашний вы тоже запишите на всякий случай… – Свидерко посмотрел на Катю, на Колосова, кашлянул. – Там одна женщина может трубку снять, не обращайте внимания, это соседка, спросите меня.

Бумажка с телефонами связи лежала в сумочке. Когда Катя во дворе дома вылезла из машины, она проверила сумочку – там ли телефоны. Позвенела связкой ключей. Было как-то тоскливо сознавать, что эти вот чужие железки теперь – твои.

– А дом ничего, капитальный, – Мещерский разглядывал здание. – В шестидесятых, наверное, построен, монолит прямо. Это вон, судя по номеру, наш четвертый корпус.

Катя взглянула на тускло освещенный подъезд. Одна дверь была открыта, за ней был тамбур и вторая дверь – железная с панелью домофона. Тут где-то на связке должен быть ключ-магнит. Она снова достала из кармана ключи, перебрала их, взглянула на дом и…

Порыв ледяного ветра через арку мощной воздушной волной ворвался в тесный двор. Захлопал, загремел оторванным куском жести возле мусорных контейнеров, зашумел в ветвях высоких деревьев. Катя смотрела на дом. Он был похож сейчас, как ей показалось, на шахматную доску: черные глухие квадраты окон соседствовали с квадратами ярко-желтыми, освещенными. Там, за толстыми кирпичными стенами, был Ленинградский проспект. Только что они проезжали по нему – шумному, забитому транспортом, сияющему огнями.

А здесь, во дворе, в ста метрах от проспекта, было пусто, тихо и темно. Катя стояла возле машины Мещерского. Тот копался в багажнике, вытаскивая сумки с вещами.

– Ну идем, а то тут такой сквозняк, – сказал он, захлопнув багажник и направляясь к подъезду. Оглянулся – Катя не тронулась с места. – Ты что, Катюша?

– Так, ничего… Значит, этот дом на Ленинградском. Я ведь здесь никогда не была раньше. А сейчас… я вдруг вспомнила – точнее, даже не вспомнила, а я знаю – он мне знаком, известен. Что-то я уже слышала об этом доме раньше. И это не связано с нашим делом. Это совсем другое, Сережа.

– Что другое? – Мещерский вернулся к ней. – Что ты могла слышать? О чем?

– Не могу вспомнить. Просто понимаешь, этот дом мне… знаком.

– Пьеса такая раньше в театре шла – «Ленинградский проспект». Ты ее, наверное, в школе смотрела, – Мещерский улыбнулся. – Дежа вю, Катя.

– Возможно, – Катя кивнула. – А о чем эта пьеса?

– О людях. Помнишь: «И новая юность поверит едва ли, что папы и мамы здесь тоже гуляли…» По крайней мере, никаких убийств в той пьесе нет, – Мещерский сказал это громко, но сразу же осекся. – Ах ты, я совсем забыл, нам нельзя раньше времени инкогнито нарушать… Ну, открывай дверь, какой тут код?

– Тут магнитный ключ. – Катя снова перебрала связку. – Не найду никак, темно тут, свет плохой.

Катя обернулась к фонарю над входом и…

Перед ней стоял мальчик. Он словно вырос из-под земли. Мальчик был совсем маленький – лет пяти-шести. Он был в темной пуховой курточке с капюшоном и вязаной пестрой шапочке с огромным помпоном, придававшим ему сходство с гномом.

– Привет, – растерянно поздоровалась Катя. – Мальчик, ты чей? Откуда? Ты тут живешь?

Ребенок ничего не ответил. Молча, исподлобья разглядывал их, особенно Мещерского. А затем повернулся и нырнул в темноту. Хотя было всего пять часов вечера, Кате показалось странным, что кто-то в такое время в такую ненастную погоду выпускает такого малыша гулять одного во дворе.

Но тут внезапно дверь подъезда открылась, и Катя увидела женщину в короткой коричневой дубленке, брюках и модной кожаной ушаночке. Женщина оглядела темный двор и громко позвала:

– Павлик! Па-авлик, домой!

И ребенок вернулся. Снова появился из темноты, как гном. Катя разглядывала женщину, стараясь вспомнить по фотоснимкам, кто перед ней. И кажется, узнала: эта невысокая худенькая блондинка – некто Герасименко Светлана Михайловна, мать-одиночка из однокомнатной квартиры с четвертого этажа. Ребенок ее сын, и зовут его точно Павлик. Павлик Герасименко, именно так и указано в списке жильцов.

– Не замерз, гуляка? – Герасименко наклонилась к ребенку. – Где платок носовой, опять потерял? А варежки? А, вот, хорошо. Все, пора домой.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался с ней Мещерский. Катя тоже вежливо кивнула.

– Здравствуйте, – Герасименко оглядела их, машину, вещи. Взяла сына за руку. – Вы на лифте?

– Да, нам на пятый этаж, – сказала Катя.

В этот момент желтые фары осветили темный двор. В арку въехала машина. Темная «девятка» с помятым левым крылом. Из ее салона гремела музыка: «Давай за жизнь, давай за нас, и за спецназ, и за Кавказ!»

Однако водителя «девятки» Катя смогла разглядеть только у лифта. Судя по фото, это был некто Алмазов Олег Георгиевич, тридцати лет, из квартиры на шестом этаже – плотный, высокий, спортивного вида блондин. Вид у него был немного простоватый, но очень даже симпатичный. Одет Алмазов был в темный свитер, черные брюки и короткую расстегнутую пуховую куртку.

Катя почувствовала запах алкоголя. Алмазов был слегка навеселе, хотя чисто внешне это вроде бы на нем никак не отражалось, за исключением, быть может, преувеличенно оживленного тона, каким он поздоровался, узрев у лифта двух молодых женщин.

– Здрав-ствуй-те! Вы на лифте? Света, это вы, а я вас что-то не… богатая будете. А это ваша подруга? Здравствуйте, девушка, замерзли?

Герасименко недоуменно посмотрела на Катю. И сняла свою ушаночку. Светлые густые волосы рассыпались по плечам. Лицо ее было сильно накрашено: глаза густо подведены черной тушью, на скулах – румяна. Однако весь этот нарочитый вечерний макияж не мог скрыть явных следов усталости – так, по крайней мере, тогда показалось Кате при свете неяркой лампочки, освещавшей лифт, лестницу и зеленые почтовые ящики.

Герасименко держала сына за руку. Мальчик снизу вверх поглядывал на взрослых. И молчал. Не шалил, не задавал матери вопросов, не капризничал, как другие дети. Терпеливо, совершенно по-взрослому стойко ждал, когда приедет лифт и заберет их. Он тоже стянул с головы шапку. Катя отметила, что он очень похож на мать – такой же сероглазый, худенький, светловолосый.

– Ну как, боец, в хоккей играл сегодня? – спросил его Алмазов, пропуская женщин и Мещерского в лифт.

Павлик молча пожал плечами.

– Вам, девушка, на какой? – спросил Алмазов у Кати. И она снова почувствовала запах алкоголя.

– Нам на пятый, – за Катю ответил Мещерский. Он поставил сумки с вещами на пол, одну на другую, чтобы в лифте хватило места всем.

Алмазов, однако, нажал кнопку четвертого этажа. На четвертом вышли Герасименко и Павлик. Алмазов снова нажал на кнопку.

– С новосельем вас можно поздравлять или как? – спросил он у Кати.

– Да вот сегодня въезжаю, квартиру сняла. Не так дорого, надо же… Я думала, такую цену заломят – все-таки район какой – Сокол, и от метро совсем близко, Ленинградский проспект, – Катя была само оживление и любезность. – Сегодня утром вдруг из фирмы жилищной позвонили – я ведь в фирму обращалась, самой-то некогда квартиру искать, объявления на столбах читать и страшно – попадешь к какому-нибудь жулику, еще ограбит… Ну, а сегодня вдруг позвонили из фирмы – есть квартира, свободна, можно въезжать. И цена невысокая. Я даже смотреть не стала, как цену услышала. Сразу согласилась.