Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 13

– Ой, Никита! – никаких иных восклицаний с Катиных губ при виде начальника отдела убийств не срывалось. И это была уже традиция. – Откуда ты?

– Оттуда. – Колосов поднялся, забрал у Кати коробку и водрузил ее на подоконник. Легко, как перышко.

Потом вернулся Мещерский, и они все вместе достали сервиз. Мещерский был тронут. Подарку обрадовался, лживым Катиным словам, что это она посуду и выбирала, и покупала, поверил простодушно. Однако в глазах его Катя ловила скрытое недоумение. Мещерский явно не понимал, для чего ему надо так много и такой разной посуды. Действительно, для чего, если есть сковородки и эмалированные тазы?

Катя это отметила и начала доходчиво учить: эта вот тарелка для первого, эта для второго, эта – десертная, для пирожных. Ведь ты любишь пирожные? А это чашки – что ты, своих, что ли, не узнаешь? А это розетки для лимона, для варенья.

– А это что за ваза такая с ручками и крышкой? – спросил Колосов, указывая на гордость коллекции – супницу.

Катя в отчаянии замахала на них руками – все, хватит, ну вас всех.

– А рюмки где? – не унимался Никита. – Водку мне по чашкам разливать?

Мещерский метнулся на кухню. Чего-чего, а уж рюмки, стаканы и бокалы в этом доме были. Катя уселась на диван. Ее внимание привлекла водочная бутылка. Не то чтобы очень уж тянуло выпить, нет, просто бутылка стоила того, чтобы после опустошения ее не бросили в мусорное ведро. Водка называлась загадочно «Восьмерочка». Катя не сразу поняла, что к чему, пока не прочла на этикетке, что водка эта выпущена к юбилею 8-го управления МВД и специально предназначена «исключительно для внутренних органов».

Колосов по-хозяйски разлил водку в принесенные именинником рюмки, и Катя поняла, что это и есть его личный подарок другу Сереге на «день варенья».

– Ну, с праздником тебя, Сережа, личным, и нас с твоим праздником тоже. Всего тебе. И в тройном размере. Всех благ.

Это был чисто мужской косноязычный тост. Слова были не важны, главное – идея и интонация.

Катя водку терпеть не могла. Но «Восьмерочки» все-таки глотнула из любопытства.

Потом за столом Катя все порывалась спросить у Колосова – как же это путь-дорога привела его в гости к Мещерскому? Но ей долго не удавалось вставить ни словечка. Колосов произносил все новые и новые тосты за здоровье именинника, и все они сводились к одному: как он его уважает. А потом слово взял Мещерский. Но его уже повело куда-то не в ту степь: начал он с того, что пожелал Никите и Кате успехов в их нелегкой опасной работе, а закончил рассказом о том, как недавно видел по телевизору женщину-генерала, и начал делиться неизгладимым впечатлением, которое на него это зрелище произвело.

Колосов слушал его, отрицательно мотал головой, и в глазах его Катя читала: что ты, Серега, друг, этого просто быть не может, потому что этого не может быть никогда. Мещерский принял еще рюмку «восьмерки» и пустился повествовать о буддийских святынях острова Цейлон. Катя спросила шепотом у Колосова то, что давно хотела узнать.

– Да я Сереже позвонил поздравить, а он спросил, обедал ли я, он курицу в духовку как раз ставил. А я там с самого утра кружился, в этом дурдоме, есть захотел.

– В каком это дурдоме? – спросила Катя. – Ты разве дежуришь сегодня по главку?

Мещерский взахлеб рассказывал про зуб Будды. И про змеиный питомник – и такие там кобры королевские и сякие… А Колосов, явно завороженный рассказом о волшебном Цейлоне, буркнул нехотя, что он не дежурит сегодня, но выезжать на происшествие все-таки пришлось.

Вот так Катя и узнала про убийство гражданина Бортникова. Честно признаться, она не сразу даже вспомнила, о ком речь, когда Никита назвал фамилию. Ему пришлось пояснить: ну как же? Тот самый, который… Катя поначалу никак не отреагировала на эту новость. Ну, убили и убили. Земля ему, бедному, пухом. Однако чуть позже…

Мещерский отправился на кухню варить кофе. И хлопнул там нечаянно одну из чашек нового сервиза. Координация подвела. Катя пошла помочь ему собрать осколки. Она бросила их в мусорное ведро. Еще минуту назад чашка была цела, и вот ее не стало. Хрупкий фарфор. Кратковечный. И внезапно ей вспомнился он, Бортников. Как он сидел, писал заявление. С его ботинок на пол дежурки натекла лужица. Катя помнила и это. У него не оказалось ручки, чтобы писать, и Катя дала ему свою. И забыла забрать.

Время словно потекло вспять: стоя на кухне Мещерского, Катя одновременно все еще была там, на шоссе, в дежурке поста ДПС, и видела, как потерпевший Бортников пишет свое последнее заявление.

Катя еще не подозревала, прологом каких событий станет та случайная встреча с этим человеком. Ей было немного не по себе от мысли, что человек-то, оказывается, по сути своей не более долговечен, чем эта вот чашка из белого дешевого фарфора в трогательный розовый цветочек.

Глава 8

Летчики

Колосов в понедельник явился на работу рано. В дежурной части работал телевизор. Шла древняя картина «Это случилось в милиции» про майора-полупенсионера. И голос диктора проникновенно повествовал с экрана о «многих, многих днях». Никита вздохнул – эх, жили люди! Гражданским розыском занимались и об этом фильмы снимали. А тут… Он прислушался – Марк Бернес в телевизоре, облаченный в синюю генеральскую форму, строго внушал кому-то из отрицательных персонажей, что, мол, тот «звонит в лапоть». «А сейчас так никто уже не говорит, – подумал Никита. – Ни они, ни мы. И феня стала какая-то темная».

– Что вздыхаешь, как старый дед, Михалыч? – поинтересовался дежурный, приглушая звук телевизора. – Не выспался, что ли, за выходные?

Колосов задираться не стал. Выспался… Тебе б так спать на посту, товарищ капитан, и видеть во сне министерскую проверку. Единственной отдушиной за все выходные оказались именины Мещерского. Да, это уж точно был «один из обычных дней майора милиции». Колосов вспомнил именинника: Мещерского под конец торжества так славно развезло. «Восьмерка» не подкачала. Но это уже случилось после того, как он, Никита, отвез Катю домой. Они с Серегой еще врезали как следует и…

А Катерина Сергевна их покинула. Пробило девять на часах, и она, как Золушка, вскочила и… Как Лиса Патрикеевна вильнула хвостом перед самым носом охотника, а в руки не далась. Там, в машине, когда он вез ее домой по вечернему снежному городу, он твердо решил: вот сейчас приедем и у подъезда он ее поцелует. А что? Давно пора! Сколько раз слово себе давал. А слово начальника убойного отдела – не воробей. Муж этот еще ее… Ну и что, что он муж? Давно и с ним пора все прояснить. Точки все поставить. Он, правда, друг детства Мещерского, но… А в таких делах кто друг, а кто первый враг.

Колосов вспомнил, как они приехали к Катиному подъезду. И он хотел сдержать слово, только вот колебался, что сделать сначала – обнять ее крепко или с этим не спешить, а привлечь Катино внимание фразой: «Послушай, я давно собирался сказать тебе…»

– Ты назад осторожно смотри возвращайся, – строго опередила его Катя. – Я гляжу, здорово вы с Сережкой нагрузились. Вообще-то зря я тебе разрешила за руль в таком виде сесть. Да, а что ты на меня так смотришь, Никита?

Что он мог сказать ей на это? Буркнул, что за руль садится в любом состоянии и ни в чьих разрешениях не нуждается. И вообще просит не учить его…

– Я и не учу, очень надо. Подумаешь, тоже мне! – фыркнула Катя и хлопнула дверью.

Да, и это тоже был обычный день майора милиции. Хмурый, безрадостный день, без надежды на сочувствие и взаимность.

– Никита Михайлович, доложите обстановку по убийству Бортникова. Вы на место выезжали? Что сделано за выходные?

Колосов очнулся от дум. Ба! Оперативка уже началась. А он-то замечтался. И снова от него что-то хотят. Каких-то рапортов, докладов. Прямо вынь да положь.