Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 42

– Миха, света нет, чтобы алтарь рассмотреть, – сказала Марта, – включи верхние лампы. И что-то сыро тут у тебя. – И добавила шепотом, обращаясь к Кате: – Все эти россказни – просто дань местной моде. Я когда сюда к Грише переехала, тоже наслушалась страшилок про детей Водяного. Мне кажется, это все от скуки. Честное слово, от тоски. Катя, вы столичный житель, вы и представить себе не можете, какая здесь тоска, когда заканчивается сезон. Целыми днями осенью, зимой хлещут дожди, ветер воет на чердаке. Я первое время просто не знала, куда себя девать. Сейчас вот Грише даже условия ставлю: как хочешь, дорогой, но веди свой бизнес так, чтобы хоть на короткое время мы зимой и осенью могли выбираться в Питер, а может, и в Москву. Сейчас, до свадьбы, как говаривал мой папа, самое время задавать нужный вектор будущей совместной жизни. А то потом, как привыкнет, что ты его жена, то…

Марта вдруг перестала болтать и резко остановилась. Они миновали двери, узкую прихожую и теперь находились в проходе между скамьями. Правда, длинный ряд новых скамеек для прихожан выстроился только с левой стороны. Справа все скамьи были сдвинуты к стене и громоздились штабелями, освобождая место для не убранных еще стройматериалов – груды досок, фанеры, каких-то панелей. В церкви терпко пахло масляной краской. Было очень просторно и сумрачно. Линк пока так и не включил свет.

Марта застыла в проходе, Катя шла следом за ней и едва не налетела на нее. Сзади подходили остальные. Катя услышала, как Катюшин самым безразличным тоном спрашивал Кравченко про рыбалку. И в это мгновение под высоким потолком ярко вспыхнули матовые лампы-шары, и Катя увидела то, на что с таким испугом и недоумением уставилась Марта.

На серых каменных плитах пола отчетливо выделялись темные бесформенные пятна мокрых следов.

Марта вдруг нагнулась и дотронулась до одного. Это был свежий речной ил. И тут внезапно Катя почувствовала, что… Это было то самое, уже знакомое ощущение – за ними кто-то наблюдает. В церкви, кроме них, кто-то был. Где-то там, впереди, за скамьями, за дубовой кафедрой.

Как и тогда, в роще, Катя чувствовала на себе чей-то взгляд. И невольно отпрянула, наткнувшись на пробравшегося к ней по проходу Катюшина.

– Ну, смелее, – сказал он бодро, – не застопоривай движе…

Он увидел их лица. А потом то, на что они с Мартой смотрели, так и не решаясь перешагнуть через это.

Линк, отстранив Катю, пробрался вперед.

– Это что? – спросил его Катюшин. – Это то? Это и есть твои…

Но Линк, напряженно смотревший на пол, вдруг испустил удивленное восклицание. И Кате почудилось в этом восклицании явное облегчение. Он наклонился и, как и Марта, тронул следы. Потом выпрямился и, зорко оглядывая зал, прошел к кафедре.

– Нет. Это не то, – произнес он, обращаясь к участковому, – маленький нога, очень маленький. След – свежий, грязный. Я видеть не такой… То есть мне казаться, что я видеть однажды. А это я знать, кто приходить сюда. Это… – он заглянул за кафедру с таким видом, словно играл в прятки, – это приходить ко мне. – Он нагнулся и заглянул под скамьи и вдруг позвал так, как обычно дети зовут любимых кошек или хомячков: – Машь-я, Ма-шень-ка…

Катя посмотрела на дубовую дверь прямо за кафедрой. Что там? Ризница? Дверь была приоткрыта – узенькая темная щель.

– Михель, – шепнула Катя и кивнула. Линк понял, подошел к двери и внезапно рывком распахнул ее. В сумрак стремительно юркнула невысокая щупленькая фигурка.

– Не надо бояться. Машь-я, нас не бояться. Выходить. – Линк цепко ухватил прятавшуюся за руку и попытался вывести из ризницы. И тут все увидели, что это просто девочка лет двенадцати – тощий нескладный подросток в болоньевой куртке не по росту, мешковатых спортивных штанах и резиновых ботах, почти по щиколотку вымазанных илом и грязью.

– Крикунцова, ты? Ты как здесь? Чего прячешься от нас? – воскликнул Катюшин. И в его голосе Катя чутким ухом уловила облегчение. Она и сама теперь узнала девочку – та самая странная, явно не совсем нормальная, что приходила уже к Линку.

– Не бояться, не надо, – мягко сказал девочке Линк. Он попытался вывести ее из ризницы, но она судорожно пятилась, цепляясь свободной рукой за косяк. Бледное личико ее кривилось в плаксивой гримасе, а взгляд мутных голубых глаз перебегал с предмета на предмет. Но вот она словно сделала над собой некое усилие и прямо взглянула на них, сгрудившихся в проходе. Тут позади раздался скрип и стук закрывшейся двери – в церковь вошел кто-то еще.

Крикунцова вдруг дернулась сильнее, пытаясь вырвать руку у Линка.

– Отпусти меня, – тоненький голосок ее срывался на визг, – пусссти!

Взгляд ее скользнул по Кате, и вдруг глаза девочки испуганно расширились. Лицо скривила судорога, и она, тыча вперед свободной рукой, дико закричала:

– Пусти меня, пусти, а то он зарежет меня, как и ту, другую!

Все замерли. Катя оглянулась, Крикунцова тыкала в стоявшего позади нее Кравченко. Он был выше их всех.

– Что тут творится? Кто это так орет, как ненормальный? – раздался от двери тревожный мужской голос. – Кого это я зарежу, вы что?

Все оглянулись. От двери по проходу между скамьями шел Иван Дергачев. Крикунцова дико вскрикнула, а следом болезненно вскрикнул Линк:

– Ой, она меня кусать. – Он отдернул руку, выпустив девочку.

Та шарахнулась в сторону, протиснулась между сдвинутыми скамьями и сложенными штабелями досками, вскочила на какой-то ящик, спрыгнула и опрометью кинулась к входной двери.

– Дергачев, закрой дверь! – крикнул Катюшин. – Крикунцова, успокойся, тебя тут никто не тронет!

Но, увы… Все произошло слишком быстро. Они все еще толпились в проходе, мешая друг другу. Ближе всех к двери был Дергачев, но и он опоздал. Крикунцова прошмыгнула мимо и…

– Вот чертовка ненормальная! – Дергачев обернулся от дверей. – Прямо под руку нырнула. Юркая мелюзга… Ну, все, вон по дорожке уже мчится во все лопатки. Пятки сверкают.

– Кто-нибудь хоть что-нибудь понимает? – несчастным голосом спросил Мещерский. – Чей это ребенок? Она что – больная, что ли?

Катюшин кивнул и постучал кулаком себя по лбу. Катя подумала: «Какой знакомый жест».

– Она меня кусать. – Линк массировал кисть, на коже отпечатались следы зубов. – Она нас пугаться. Она часто сюда приходить. Я ей давать еда, одежда, игрушка.

– Михель, я тебе сорок раз говорил, – Катюшин досадливо поморщился, – оставь ты эту свою благотворительность. Крикунцовой самой вещи не давай. Если хочешь помогать ей, вызови сюда бабку ее, Марью Петровну. Она за Машкой смотрит. А самой девчонке что ни дай – либо в траве потеряет, либо мамаша-пьяница у нее заберет, пропьет.

– Но она просить, как мне отказать больной голодный ребенок?! – жалобно воскликнул Линк.

– Да не голодная она, а блажная, – Катюшин покачал головой. – Шизофреничка она. Слышали, как орет? Напугали мы ее. Как же, она сама кого хошь испугает. Пол вон весь изгваздала, – он посмотрел на Кравченко. – А о чем это она тут голосила, а?

– А что вы на меня так смотрите, лейтенант? – спросил Кравченко.

– Она бояться, что кто-то ее зарезать, как ту, другую. – Линк вдруг всплеснул руками. – Иван, ну зачем ты ее отпускать?

– Что я вам, спринтер, что ли? Я и так обалдел. – Дергачев пожал плечами. – Я, как мы с тобой и договаривались, проводку пришел смотреть. Вдруг слышу, тут вопли какие-то дикие, словно кошку за хвост тянут.

– Послушайте, ну а что же мы стоим? – сказал вдруг молчавший доселе Базис. Катя вообще удивилась, увидев его в церкви, он же вроде оставался у машины? – Что же это мы вот так и отпустили ее? Что она там кричала? А вдруг она и правда могла что-то видеть? Она ведь вечно тут по берегу шляется. Я ее сколько раз замечал. И тут, у пруда, и на пляже, и в роще, на кладбище.

– Не у старой ли березы? – быстро спросила Катя.

– Ну да, и там. Пацанье наше вечно туда шастает. Ну, и она тоже. И к нам она иногда заходит. Юля ее кормит. У нее мать-то пьянь пьянью, они в Рыбачьем живут. А тут в поселке у нее бабка. Хорошая женщина, раньше кассиршей в магазине работала. Мать-то вроде прав лишили родительских, так бабка ей теперь за всех родителей родитель. Слушайте, – Базис оглядел их, – мне, честное слово, кажется, что Крикунцова могла…