Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 38

– Сильно все тут изменилось с тех пор?

– Неузнаваемо. – Баркасов полез в карман, достал папиросы и закурил. – Земля-то та же, а все, что на ней, – другое. Когда сейчас в Калининград приезжаю, прямо путаюсь там, улицы другие, дома. Тогда-то, после войны, сильно он был, конечно, разрушен, местами один битый кирпич. Но местами были и целые улицы. Городок, видно, прежде тихий был, неспешный, дома все сплошь из красного кирпича. Это теперь вон понастроили коробок бетонных. Ну, конечно, селить-то народ надо было где-то. После войны много туда понаехало. А немцы-то там жили до нас просторно, вальяжно. Особняков много было, домов частных. У нас штаб располагался на Пауперхаусплатц, на площади, как сейчас помню, в хорошем таком особняке, с оградой, с садом яблоневым. А жил-то знаешь кто там? Да прадед нашего Михеля, ну Линка-то! Помню я его. Их тогда потеснили, конечно, мы сильно – старик был важный такой, вот с такими усами. Депутат какой-то там ихний прусский. С внуками он жил и с экономкой старой. Старший-то внук – парень лет двенадцати, я и его помню, это отец был нашего Михеля. Озорной такой пацан – страсть. Ну, я сам тогда пацан еще был – двадцать мне только стукнуло… А его отец, ну, Михеля-то дед, сын старика-то, он тогда с нами воевал на Восточном фронте, в плен попал к нам, потом только вернулся. Так-то вот… А на соседней улице, на Магистерштрассе, у них родня жила – тоже Линки: доктор – парень совсем молодой, хромой он был, и жена его – это дед нашей Марты, на которой сейчас Сукновалов Григорий Петрович, тот, что фабрику консервную приватизировал, жениться собирается. Во как, а ты спрашиваешь – изменилось ли что тут. Вот и сама суди. – Баркасов вздохнул. – То-то старый Линк, точнее, при мне он молодой еще был, врач был хороший, знающий. И к нам хорошо относился, в нашем госпитале стал работать, солдат раненых лечил. Тех-то Линков, ну Михеля-то родных, в сорок седьмом выслали в Германию вместе со всеми остальными. И дом их, особняк, национализировали. А этого Линка, ну доктора-то, не тронули. Так он тут и остался. Я и его хорошо помню. Мы с ним сколько потом по командировкам, по делам санэпиднадзора ездили. Трупов-то здесь, в этих песках, в дзотах разбитых, в окопах – дай боже еще сколько гнило. Похоронные команды работали, санитары. Тогда строго было насчет этого-то, насчет эпидемий. И сюда мы с ним тоже приезжали, в Пилькоппен. Поселок тут был махонький рыбачий. Ни крепостей, ни фортов. Правда, на косе тоже бои сильные шли. Танков тут много было горелых среди дюн, и наших, и немецких. Один «Тигр», помню, прямо во флигель церковный въехал, да так и остался, да… И церковь эту нашу тоже помню хорошо. Алтарь там красивый был, старинный, резной. Хороший алтарь. Куда-то его потом задевали. Михель-то Линк вон старается сейчас, новый сооружает, но до того старинного, конечно, далеко. Мастер там, резчик по дереву, был первоклассный.

– Вот Линк вернулся сюда, – заметила Катя, – и смотрите за сколько дел сразу взялся – и храм восстанавливает, и молодежь вашу местную к немецкой культуре приобщает. Правда, я удивилась, отчего-то он в свой кружок немецкого языка одних только девочек отобрал.

– Он всех звал. Сначала-то с родителями собрание провел, как учитель. Но пацанам-то в этом возрасте разве языки иностранные нужны? Им бы рыбалка, да футбол, да на мотоцикле чтоб гонять среди сосен, вся и забота. А девочки – прилежный народ, усидчивый, вот и занимаются, посещают. Да, дел-то наш Михель, конечно, немало на себя взвалил, это верно. Только вот…

– Что – только? – спросила Катя.

– Да не пойму я, в толк никак сначала взять не мог, зачем это все ему. Придуривается он, а чего придуривается?

– Почему вы думаете, что Линк придуривается? Как это?

– Ну, я как-то под этим делом возьми и спроси его напрямик: «Чего тебе тут, парень, надо? Что ты хочешь этим всем нам доказать?» А он мне свое начал: «Я скверно жить, а потом понимать, к церковь приходить и все менять». Я ему: «А что менять-то, что? И на кой шут тебе вся эта канитель – проповеди эти твои, свечки? Парень ты молодой, здоровый, сильный и собой не урод, не хворый. Тебе гулять надо, девок любить, потом жениться, детей растить». Говорю ему: «Вот станешь такой старый, как я, тогда можно и в попы наняться. Все равно уж». А он улыбается, головой качает: вы, мол, Сэм Сэменч, меня не понимать. А чего тут понимать? Не стал я говорить, смолчал тогда. А понял я его давно уж. Усек, кто он есть такой и зачем тут.

– И кто же он, по-вашему, есть? – спросила Катя с любопытством.

– Да кто? Ясно, кто. Я вот порой наблюдаю, как он с сестрой своей троюродной, ну, с Мартой, ведет себя. Думаешь, склоняет ее, чтоб домой, в свой родной фатерланд, возвращалась, на историческую родину? Нет, ничего подобного. Не зовет ее туда к себе, наоборот. Тут, мол, живи, замуж выходи. А все почему? Нужна она ему, видимо, не там, а тут. И самому тут корни покрепче охота пустить. Потому что так все у них и задумано, спланировано.

– У кого?

– То-то – у кого! Эх ты, а еще из милиции, мне Клим сказывал, из Москвы прислана. – Баркасов горько усмехнулся. – Соображать должна. Эх, молодежь, все подсказки ждете, а сами-то… Что? В ЦРУ у них все спланировано, вот где! В разведке ихней.

– Вы что же, шпионом Линка считаете?

– А то кто же он? – хмыкнул Баркасов. – Здравствуйте, приехал благодетель, спонсор какой явился церковь нам тут восстанавливать, данке шён. Нет уж, дудки, милая, не верю я в такое благородство-бескорыстие, не бывает такого. А вот у них, у резидентов, у агентов ихних, это как раз бывает. Крыша что надо. Проверяй – не подкопаешься.

– ЦРУ – это американцы. А у немцев разведка как-то по-другому называется, я не знаю как.

– То-то, не знаю. Все вы ничего не знаете. Тогда старших слушайте, у них опыт, жизнь прожита.

– А к убийствам здешним Линк, по-вашему, мог иметь какое-то отношение? – спросила Катя, понижая голос до шепота.

Баркасов сразу нахмурился.

– Думал я и над этими нашими делами. Крепко думал, ночи не спал прямо. Как весной-то нашли мы на берегу тело дочки-то нефедовской, так и… Я ж говорю, случаи все со мной вот такие приключаются. Я больше тебе скажу, я в тот раз не только первый ее мертвую нашел, но и видел ее последний. Живой видел, понимаешь, ну как раз перед тем, как ей пропасть. И не одна она тогда была, бедняжка.

– Вы видели ту девочку? Нефедову?

– Видал, только вот в какой точно день это было, не знаю: то ли в тот самый, что она пропала, то ли днем раньше. Ее ведь не сразу хватились. Мать, тоже стерва порядочная, совсем мозги пропила, дочь неделю пропадала, а ей хоть бы что…

– Кто тогда был с Нефедовой? Что вы видели?

– А то видел. Только ты ни-ни, никому, смотри. А то знаешь, тут как у нас? – Баркасов насупился. – Сболтнешь, а потом и сам не обрадуешься… Тебе скажу, потому что из милиции и посторонняя ты, к нашим склокам непричастная… Утром я ее видел, ларек она свой сменщице как раз сдавала на причале. Ларек-то круглосуточный. Пивом там цельную ночь напролет торгуют. Ну, значит, с напарницей она была. А тут на причал на мотоцикле как раз и он прикатил.

– Кто?

– Власть наша, участковый. Села Нефедова к нему на мотоцикл, ручками так вот обхватила, ну, и дунул он с ней на первой скорости. – Баркасов внимательно посмотрел на Катю, словно примеряя к ней следующую фразу. – Видел я его с ней, а потом на нее на берегу наткнулся. Не дай бог никому такое увидеть… И в тот тоже раз, во второй, на пляже-то: женщина приезжая в кровище вся, и вы… участковый наш с тобой. Тут как тут. Худого про Клима нашего, конечно, никто не скажет, парень он пылкий, лихорадка сплошная. Молодой и блудливый, как кот! Ни одной тебе юбки не пропустит – свои ли с поселка, отдыхающие ли. Сразу на мотоцикл свой – и ну кругами кренделя выписывать. К тому же… Люди говорят – не случайно его сюда сплавили. История и с ним какая-то приключилась. А у него вроде дядька родной, генерал из МВД. Ну и замяли дело. А что за история была, о чем? Вот ты говоришь, мог он к убийствам отношение иметь…