Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 36

– Он говорит, тут с ним однажды ночью было так, словно спишь и видишь сон, что спишь. И… и видишь сон… Ой, нет, все вроде верно… Да, сон, где суша граничит с морем. Где… э… цепь, нет… гряда песчаных дюн кончается у самой воды. Луна, неподвижная, мертвая, цепляется за кроны сосен. Касается блеклыми… нет, тусклым лучом шпиля старой церкви над круглым прудом, затянутым ряской…

– Он стихи нам, этот поп, тут свои читает или псалмы? – спросил Кравченко.

– Не перебивай. – Катя толкнула его локтем.

– Лунный свет… блики… – Мещерский посмотрел на замолчавшего Линка и кивнул: давай, продолжай, я перевожу. – Играют… нет, мерцают на черной… черт, это слово не знаю… В общем, на воде. Но вот в центре… пруда раздается громкий всплеск.

– Рыба жирует. Я же говорил – в этой кладбищенской луже – карпы! – радостно воскликнул Кравченко.

– Юля, дорогая, ну налейте, налейте ему еще! Водки, коньяка, рома, керосина – чего угодно! Он тогда хоть на секунду рот свой закроет, помолчит! – взвился Мещерский.

Кравченко при общем молчаливом неодобрении что-то буркнул себе под нос. А Линк монотонно продолжал, и Мещерский следом за ним снова начал заплетаться:

– Волны, расходящиеся кругами по поверхности, качают в темной заводи в камышах тело… мертвое тело, разбухшее… э, безобразное, объеденное рыбой и раками…

Линк вдруг снова умолк, замолчал и Мещерский. В баре воцарилась тишина. Линк закрыл глаза, голос его был гортанным, негромким.

– Он говорит, – перевел неуверенно Мещерский, – новый всплеск на воде. И в лунном свете что-то мелькает. Э… чешуя хищной рыбы. И – руки пловца. Сильные руки… И снова всплеск. Как будто кто-то нырнул на самое дно.

– Fisch? Schwimmer? Gleichzeitig, – произнес Линк.

– Рыба? Пловец? Или одно и то же? Одновременно, – перевел Мещерский.

Линк аккуратно стряхнул пепел в пепельницу на соседнем столике.

– Михель, простите за любопытство, эта сигарета у вас… Это марихуана? – среди общего молчания тихо спросила Катя.

– Шпинат. Я много курить раньше. Не бросать, не отвыкать. А пастор курить нельзя. Я проходить курс антиникотин. Это сигарет-шпинат, против зависимости. Это пока. Потом уже не будет никакой сигарет.

– А нам можно еще пару пива? – подал голос со своего столика Дергачев.

Юлия молча поднялась.

– Да, – произнес Кравченко с глубокомысленным видом. – Великое дело, сон. Такое можно увидеть, – он поймал взгляд Линка. – Ничего, майн фройнд, главное, здоровье. Остальное – пустяки.

Линк спросил по-немецки, но было ясно и без перевода:

– Что? Что вы говорите?

– Да это не я, а Райкин. Был такой артист у нас. Ты, майн фройнд, не слыхал про него. А жаль.

– Можно вас, простите. – Чайкин обратился к Юлии, подошедшей к их столику с заказанным пивом. – Я хотел извиниться перед вами за то недоразумение… Я решил остаться тут на некоторое время. Может, недели две поживу, может, и месяц. Ну и… я хотел вас спросить… Вас Юля зовут, да? Красивое имя, редкое сейчас. Я хотел у вас, Юля, узнать, может быть, вам нужен тут в баре, в гостинице, помощник, работник?

– А вы как – на любую работу согласны, или что? – недовольно спросил Базис из-за стойки.

Чайкин выразительно глянул на Юлию. Видимо, решила про себя Катя, наблюдавшая эту сцену, он привык во всех вопросах полагаться исключительно на женщин.

Глава 20

СТЕРЕОТИП

– Ну и? – спросил Мещерский, когда они втроем вышли подышать свежим воздухом на сон грядущий.

– Ой, моя маман, как же мне плохо, – простонал Кравченко. – Нет, я должен немедленно принять горизонтальное положение. Я сыт вот так, – он черкнул ребром ладони по горлу, – вашими утопленниками, допросами, вашими ментами и вашими сказками.

– Хотел бы я знать, что тут творится, – мрачно изрек Мещерский. – Ну хоть приблизительно. Катюша, а ты что молчишь?

Катя пожала плечами:

– Отправляйтесь-ка вы оба спать. А я немножко проветрюсь.

– Одна? Здесь? – Мещерский даже вздрогнул. – Нет уж, в таком месте и в такой час я никуда тебя одну не пущу.

– Тогда покарауль мою жену, – Кравченко кивнул. – Сделай одолжение, друг. А я – баиньки. Спать и видеть сон, что спать. Ой, Серега, да как ты вообще такое сумел перевести?

– Сереж, а о чем Линка на допросе при тебе спрашивали? – поинтересовалась Катя, когда Кравченко поднялся в номер.

– Да так, о ерунде какой-то: не видел ли он возле пруда в ночное время машину – это месяц-то назад. Не слышал ли – останавливался, может, кто-то на шоссе. А он им ответил, что там проезжая дорога, и, если следить за каждой машиной, у него не останется времени ни на что.

– А он сам где живет? В поселке?

– Да прямо во флигеле. Ему местная администрация весь церковный комплекс предоставила… Да, потом они его спросили, как часто Пунцова Света посещала занятия по немецкому языку, и про другую девочку тоже спрашивали. Линк сразу разволновался ужасно. Сказал, что обе девушки очень интересовались занятиями и почти никогда их не пропускали. Сказал, что он молился за них обеих, но…

– А еще что-нибудь было? – спросила Катя.

– Ну, потом они его вежливо попросили разрешить им осмотреть церковь и флигель в его присутствии.

– Да, они не только это будут осматривать, – Катя кивнула. – Вообще все, что более или менее подходит под стереотип.

– Какой стереотип? – спросил Мещерский.

– Ну, по таким делам, как убийства на сексуальной почве, а видимо, в случае с девушками это оно самое и есть, по делам об убийствах с расчленением жертв, строится обычно целый ряд неких стереотипов: подозреваемый – кто он предположительно может быть, его убежище, время, когда он обычно совершает преступления. В качестве убежища – ведь ясно, что он не на улице над телами издевался, – возможно, все это время проверялись все более или менее подходящие для этого места, частные дома, подвалы, гаражи. Тут поселки небольшие, дома стоят тесно – забор к забору, кругом соседи. Значит, тут больше внимания будет к строениям иного рода – заброшенным или стоящим на отшибе. Ну, например, церковь, флигель, какой-нибудь бывший амбар для сушки сетей или ангар вроде этой вот автомастерской. – Катя посмотрела на гараж, примыкавший к гостинице.

– И насколько бывает верен такой стереотип места? – спросил Мещерский.

– Верен. В принципе. Только вот вариантов всегда набирается без числа. Иначе убийцу поймали бы если не сразу после первого убийства, то уж после пропажи второй девушки наверняка.

– От стереотипов, Катя, на мой взгляд, один только вред, – сказал Мещерский. – Это как рамка шесть на девять, а фотоснимки разные бывают – три на четыре, девять на двенадцать. Вот с жертвами вообще никакого стереотипа нет – в одном случае убиты три школьницы, а в другом – зрелая сорокалетняя женщина. Ты сейчас скажешь: это разные преступления и разные преступники. Но, прости меня, Катя, такого просто не может быть.

– Почему? – спросила Катя задумчиво. – Почему ты не веришь в такое совпадение, что в этом тихом месте не могут случиться два совершенно разных преступления?

– Да потому, что здесь такого быть не может. Я не верю в роковые проклятые места, которые притягивают несчастья, как магнит.

– А в то, что где-то поблизости живет Водяной, ты веришь? А правда, где еще ему жить, как не в этом краю, где суша граничит с морем? Море слева, залив справа, а посередине пруд, как колодец, соединяющий разные миры, разные стихии.

– Кажется, легенда произвела на тебя впечатление.

– Если серьезно, Сережа, на меня произвело впечатление то, как все они рассказывали нам эти свои истории. И как слушали друг друга. – Катя взглянула на Мещерского. – Лица у всех были… ну, как у тебя сейчас.

– А разве нельзя предположить, что на кого-то местные сказания оказали такое сильное воздействие, что он вообразил себя…

– Сережа, ты не понял, я хотела сказать другое, – Катя покачала головой. – Когда они нам все это рассказывали, они вряд ли верили в то, что говорят, но надеялись…