Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 33

– А тех ребят, что ты допрашивал, и девочку такую бритую, Риту… Это как раз о Пунцовой у вас речь шла? – спросила Катя.

Катюшин кивнул, забрал у нее копию протокола.

– Понимаешь, работать тут просто зарез, – сказал он с отчаянием, – начальник вон звонит, разоряется: где агентурные данные, информация… Черт, ну какая в деревне, а ведь тут у нас ей-богу же деревня, ну какая тут, к черту, агентура?! Все друг друга знают, все соседи, сваты-приятели. Живут тут все на одном торчке. И все свои люди. И вроде бы хорошие люди, просто отличные. И все вроде ничего, понимаешь? Я тут за то время, пока работаю, всех узнал: ну прямо свой в доску народ. И знать это, и одновременно знать, что кто-то из этих самых своих в доску мужиков, товарищей, соседей твоих такое вот способен с молодой девчонкой сотворить… И на приезжих ведь не спишешь это, нет. Нефедова в середине марта пропала. Никого тут у нас в это время нет – ни отдыхающих, ни экскурсантов, ни поисковиков из военно-исторических отрядов, ни рыбачков вроде твоего мужа… Нет никого – одни свои: дядя Петя, дядя Костя, дядя Саша, дед Семен, Илья вот, Юлька, жена его, Сидоровы, Петровы, Тишкины… И девчушек этих все в округе знали. Нефедова на причале торговала, там народ каждый день с утра до ночи в путину тусуется. Я у нее вместе с Дергачевым Ванькой сколько раз пиво покупал! Вика Охрименко в легкоатлетической секции занималась – каждое утро по шоссе трусцой бегала, мы еще хвалили – молодец девчонка! Кружок вот у Линка посещала вместе с подружками. И у Авдеевых дочка вместе с ней туда ходила, и у Крутовых, и у Мищенко Федора из нашего ДПС. А Пунцова…

– Пунцова посещала гараж Медовниковых, как и ее приятели, машину смотрела, – сказала Катя. – Да? И потом, я и про Линка в тот раз что-то слыхала…

– Нет, у нее с немецким как раз туго шло. Но она все равно кружок посещала, как эти ее бритоголовики говорят. У них, у девок здешних, мода сейчас на немца-то нашего. Загадочный, говорят, к тому же иностранец. Это как ветрянка в этом возрасте – одна заразилась, за ней все, но… Ты меня пойми, Катя. Я не знаю, как вы там в вашей Москве, как вы там по таким делам работу, розыск строите. А тут у нас, в нашей деревне, где все на ладони, я и допросить-то толком никого не могу, а все с оглядкой. А вдруг ошибка, а что люди потом скажут? Тут все живут как под стеклянным колпаком, и все – соседи. И хочу я или нет, я должен с людьми, с их репутацией считаться. Тем более в таком проклятом деле, как это. Долго ли человеку жизнь загубить одним своим «что, где, когда?». Я не допрашиваю, я просто беседую. Куцые какие-то обрывки сведений собираю… И ты думаешь, наши мне не хотят помочь? Хотят! Но как! Тоже с оглядкой – как бы не навредить соседям, друзьям, сватам своим, родне – тут же все родня еще… Я толком никого даже не могу на трое суток в камеру забрать, чтобы поработать там как полагается, понимаешь? Потому что боюсь – а что, если ошибка, как этому человеку тогда здесь с таким клеймом жить?

– Значит, нарушая закон, сажать в камеру можно лишь приезжих вроде Чайкина? – жестко спросила Катя. – А своих ни-ни?

– Ты понимаешь, – Катюшин страдальчески вздохнул, – руки у меня во как тут связаны. Чуть с кем ошибешься в таком деле – кошмар. Ведь до петли можно довести земляка. Что соседи про него скажут – подозревался в убийствах, в изнасилованиях несовершеннолетних. Куда ему потом такому деваться? Уезжать отсюда? Куда? Тут же анклав, а Большая земля далеко, рукой не достанешь. Тут поколения живут и будут жить, когда и этот кошмар закончится.

– Извини, Клим, ты чересчур многословен. Не надо оправдываться, ни к чему, – оборвала его Катя. – Возможно, у вашего следователя несколько другое мнение и другой метод поиска убийцы. А у тебя, извини, мне кажется, метод такой – ничего лучше вообще не делать, а то как бы хуже не было, как бы земляков тут не перессорить. А убийца пусть дальше девочек гробит.

– Ну зачем ты так? – Катюшин потемнел. – Зачем? Эх, ничего-то ты не понимаешь… ромашка-незабудочка. Завтра отпуск твой кончится, товарищ капитан, ты мужа под руки, и чао-какао, сделаешь нам ручкой – салют, аборигены. А мы тут с этим нашим дерьмом останемся. И никто, слышишь ты, никакая ваша Москва, никакие ваши генералы-прокуроры нам не помогут.

Катя взглянула на Катюшина. Да, видно, прав Сукновалов, таких зеленых к делам об убийствах допускать не следует, нужен человек опытный, а не мальчик-курсант.

– Ты мне опять рассказал не все, Клим, – сказала она, помолчав и прислушиваясь к голосам из кабинета – с допросом Кравченко, кажется, закончили. – Ведь есть что-то еще, связанное с этими убийствами девушек. Есть! Но ты об этом отчего-то упорно не желаешь мне говорить.

– Да потому не желаю, что все это полная чушь! – не выдержал Катюшин. – Дурдом! А у меня голова на плечах, а не мусорный ящик. И я даже слушать не хочу все эти местные бредни про Водяного!

Тут из кабинета показались Кравченко и оперативник. Оперативник открыл входную дверь и позвал с улицы Линка и Мещерского, чтобы тот переводил, если потребуется. Мещерский, входя, услышал последние слова Катюшина.

– О чем это вы? – спросил он, с подозрением глядя на взъерошенного расстроенного участкового. – Катя, вы с Вадимом сейчас идите прямо в гостиницу. Меня не ждите. Тут, кажется, надолго.

– Проходите в кабинет, гражданин, и не командуйте тут, – Катюшин выпрямился – они с Мещерским были одного роста. – Мы сами разберемся с товарищем капитаном, когда и куда нам идти.

– Клим, ну а с кем я могу об этом поговорить? – шепнула Катя.

Катюшин нахмурился, покачивая головой. Потом вздохнул, указал глазами на Линка – тот как раз закрывал за собой дверь в кабинет. Катюшин кивнул в его сторону и многозначительно крутанул пальцем у виска.

Глава 17

ВОДЯНОЙ – ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ

Однако первую историю ОБ ЭТОМ Катя услышала не от Линка, а от Юлии Медовниковой. И в который раз убедилась, насколько бывает обманчиво впечатление о человеке. Ведь трудно было даже представить прежде, что эта крикливая, пылкая, черноглазая смуглянка способна рассказывать об этом вот так.

Произошло все сразу после ужина, который никого в этот вечер не радовал. В баре, где, кроме Кати, Мещерского и Кравченко, сразу заказавшего себе водки, сидели только Дергачев и Чайкин. Сидели рядышком за столиком и распивали пиво как ни в чем не бывало, тихо о чем-то судача (наверняка о страшной находке на пруду). Словно и не было между ними ссоры, драки, словно и не летели в этом же самом зале метко пущенные в противника стулья и не билась вдребезги чайная посуда. В другое время Катя непременно бы заинтересовалась этим феноменом мужских взаимоотношений, но в тот вечер было не до того.

– Я слышала, есть тут у вас какая-то местная легенда про Водяного, – спросила Катя, когда Юлия подошла к их столу, неся на подносе две чашки кофе для Мещерского и Кати и граненый стакан водки с бутербродом для Кравченко. – А меня все за этой легендой к Линку отсылают. Странно, он же чужой здесь у вас, иностранец. А ты, Юля, и вы, Илья, – Катя обратилась к неловко возившемуся с посудой за стойкой Базису, – вы не знаете этой истории? Вы, Илюша, помнится, что-то такое говорили…

– Я не мастер сказки рассказывать, – сухо ответил Базис. – Не мой это профиль, Катя.

– Все это случилось давным-давно. – Юлия положила опустевший поднос на соседний стол и присела бочком. – И ты напрасно, Илья, так. Ребятам, естественно, хочется знать, хочется как-нибудь отвлечься после таких… – Она быстро глянула на Катю. – Стать свидетелем такого во второй раз – это просто… это до инфаркта можно дойти. Ладно, я вам сейчас расскажу, что знаю и как умею. Только, чур, не оговаривать меня и не перебивать. А все началось с того, что однажды в лунную весеннюю ночь в 1709 году пастор церкви Святого Адальберта, епископа Пражского, здание которой до сих пор является главной архитектурной достопримечательностью нашего поселка, бывшего прусского Пилькоппена, поймал сетью в заливе Водяного. – Голос Юлии теперь удивительно напоминал голос экскурсовода в краеведческом музее.