Флердоранж – аромат траура - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 17

Вале Журавлеву, как и Леше Изумрудову, на вид было лет девятнадцать. Он был высок, худощав. С Катей он поздоровался вежливо, а к Мещерскому не проявил ровно никакого интереса. Впрочем, они с Изумрудовым, выгрузившим свой велосипед из багажника, сразу же куда-то исчезли. И появились лишь за обедом, за общим столом.

Миловидная шатенка с котенком, которую Катя сначала приняла за жену Салтыкова, англичанку, оказалась никакой не англичанкой и не женой, а Анной Лыковой, сестрой того самого Лыкова, про которого Катя уже слышала.

Честно говоря, после хозяина Лесного именно Иван Лыков заинтересовал ее больше других. Он был ровесник Мещерского. И тоже родственник. Но, боже мой, какой непохожий на своих таких разных родственников родственник!

– Представляете, мы едва не заблудились тут у вас, – именно ему пожаловалась в этом шуме-гаме Катя.

– А чего? Позвонили бы мне, я б вас встретил у поворота с Рязанского. Вчера Сергуну долбил, долбил по телефону, как сюда добраться, а он все ушами просвистел, вот чуча!

Лыков улыбнулся. И улыбка еще больше придала ему сходства с пиратом, только что взявшим на абордаж судно с богатой добычей. «Сергуном», «Сергуней» он именовал Мещерского, и это выходило у него так же естественно, как и петербургское «с» у его родича Салтыкова.

В возрожденное дворянское гнездо Лыков заявился в потертой кожаной куртке-бомбере. Катя заметила в его левом ухе серебряную серьгу. На нижней губе был небольшой шрам, полученный, видно, в каком-то давнем единоборстве. С сестрой они были тоже абсолютно не похожи, хотя вместе смотрелись неплохо.

После первых же приветствий Салтыков, не давая опомниться, буквально потащил Мещерского осматривать свои владения. Подхватил Мещерского под правую руку, Катю – «прошу вас» – под левую и…

– В русских, моих соотечественниках, меня всегда восхищала широта души и романтизм. Это и мои главные чисто русские качества. Эх, Сергей, дорогой, я сам иногда себе удивляюсь. Осторожнее, тут ступеньки… Дело в том, что у меня такой характер: я могу очертя голову сорваться на край света, могу влюбиться без оглядки. Могу страстно увлечься каким-нибудь безумным проектом. Смотрите, вот здесь будет белый зал для приемов, здесь библиотека. Я перевезу сюда собрание книг нашей семьи. Мой отец еще в семьдесят четвертом приобрел библиотеку барона Кравуазье. Кстати, когда я сказал своему отцу, ныне уже покойному, что когда-нибудь обязательно вернусь в Россию и буду там жить, отреставрирую наше имение, он назвал меня мечтателем: «У тебя ничего не выйдет, даже не надейся!» А я надеялся, я верил, я жил этой своей верой. Сережа, ты не представляешь, как все-таки трудно здесь, у нас на родине, решать что-то позитивное! Я три года боролся, чтобы мне позволили арендовать Лесное. Заметь, не вернуть, а только арендовать. Здесь были развалины, я воевал с призраками за голые стены.

– Я слышал, здесь была психиатрическая больница, – вставил Мещерский, буквально сраженный напором и натиском парижского родственника.

– Клиника для душевнобольных! Точнее, ее уже не было, когда я взялся за реконструкцию. Здесь вообще ничего не было. Все было разрушено. А какой прежде здесь был архитектурный ансамбль! Сережа, я покажу тебе старые гравюры, фотографии, которые моя семья увезла с собой после революции. Здесь был рай. Средняя полоса России, тургеневские картины. Мой прадед в 1913-м проводил здесь обширные реставрационные работы. Дом и левый флигель восемнадцатого века, их строили еще при Павле Ягужинском, были полностью восстановлены по сохранившимся чертежам в первозданном виде. А какой здесь был английский парк – пруды, система каскадов, потешные фонтаны. Здесь было несколько павильонов и гротов. Они сохранились со времен Марии Бестужевой, у дочери которой наш общий с Иваном Лыковым предок и приобрел это имение в 1769 году. Когда я прохожу по этому дикому парку, когда касаюсь этих стен, я словно занавес приподнимаю и вижу, все вижу, как это было… Ведь у меня от всего этого ничего не осталось там, несколько памятных вещиц, альбом старых фотографий. Только здесь, в Лесном, я снова ощущаю себя тем, кто я есть.

При этих словах Салтыкова Мещерский невольно оглянулся на Лыкова – тот шел за ними следом по залам. Лыков усмехнулся, покачал головой, что, наверное, означало: ах, увлекающийся вы наш, золотой, парижский, брильянтовый…

– За то, чтобы вернуться на землю моих предков, я сражался три года, – продолжал пылко Салтыков. – Я ездил по России, много ездил. По местам, связанным с нашей семьей, с нашими семьями, Сережа, – по старым усадьбам, искал могилы родственников. Я подарил часть коллекции, собранной моим отцом на антикварных аукционах, фонду культуры. В конце концов я получил право аренды Лесного на пятьдесят лет. И я счастлив, я так счастлив, господа… Здесь будет не просто отреставрированный памятник архитектуры восемнадцатого века, не просто частное поместье, а наш родовой фамильный музей, культурный центр, где мы сможем регулярно встречаться, общаться друг с другом. Я открою библиотеку и архивы для научной работы. На первом этаже в залах будут проводиться фотовыставки. У меня уже сейчас есть несколько проектов, посвященных русскому зарубежью. Раз в месяц здесь, в усадьбе, будут устраиваться музыкальные вечера. В гостевых комнатах антресольной части – я все покажу вам – будут останавливаться члены нашей семьи, друзья, родственники, гости. Одну минуту, извините…

У Салтыкова мелодично зазвонил телефон. Он разговаривал по-английски и, как поняла Катя, с лондонским банком. Речь шла о каких-то финансовых делах. Затем он снова повел их по залам. Внутри дом был даже больше и просторнее, чем казался снаружи. Имелся и второй антресольный этаж. Его окна выходили на задний двор. Катя, проходя по анфиладе комнат, пыталась представить себе, где же здесь размещались палаты душевнобольных и врачебные кабинеты. Но все было уже переделано, перестроено: стены и перегородки разобраны. И старый барский дом постепенно обретал свой первоначальный вид.

Правый флигель был уже полностью отремонтирован. В остальном здании шла внутренняя и внешняя отделка. По словам Салтыкова, работы еще было много. В залах было голо, пусто. Сновали рабочие – что-то красили, прибивали. Строительные работы шли и на заднем дворе, и в парке. Там тоже деловито суетились среди корыт с цементом и ведер с краской угрюмые работяги. Среди них Катя заметила знакомую кряжистую фигуру. Это был тот самый спутник блондинки Марины Аркадьевны, забравший ее вчера из церкви. Оказалось, что он не кто иной, как главный менеджер по строительству в Лесном – Денис Григорьевич Малявин. Салтыков позвал его и представил Мещерскому, лестно именовав «своим другом и главным помощником». Фамилия Малявин была Кате уже знакома. Но, кроме этих «видела раньше, слышала раньше», ничего другого не было. Связать как-то все это увиденное и услышанное с убийством священника было просто невозможно. Это были на первый взгляд абсолютно разные миры, разные реальности.

А в это самое время Никита Колосов тоже находился неподалеку, в Воздвиженском. Они с Кулешовым решали, что делать дальше. Кулешов докладывал результаты оперативных проверок: столько-то проверено в целом по району нарушителей паспортно-визового режима, столько-то лиц без определенного места жительства, столько-то стоящих на учете у психиатра, столько-то наркоманов. Нарушители паспортно-визового режима все как один (а было их семнадцать человек) оказались строительными рабочими с Украины. И все они трудились в Лесном.

– Они, что же, и живут там постоянно сейчас? – поинтересовался Колосов.

– Нет, живут они все в Бронницах, на частном секторе углы снимают. А сюда к нам их возят специально. Малявин Денис Григорьевич – есть у нас тут один такой предприниматель – организовал в автохозяйстве совхозном две «Газели». Утром рано они в Лесное рабочих везут, а оттуда мусор вывозят, а вечером рабочих – назад, – пояснил Кулешов.

– Но кто-то из них там все-таки на ночь остается?