Следователь по особо важным делам - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 10

— Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?

— Ни с того ни с сего получается… — повторила Завражная.

Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе — осадок.

Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить — себя или её. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало.

Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.

…Около двенадцати ночи ко мне зашёл Мурзин. Он тяжело сел на стул и некоторое время растирал колено обеими пятернями.

— С утра ничего. А к вечеру прямо огнеу жжёт, — сказал он, как бы извиняясь. — Ну, давайте, что там надо подписывать.

Я дал ему протокол допроса. Емельян Захарович достал очки и стал читать медленно и внимательно запись беседы. Внизу каждой страницы ставил подпись-полностью фамилию. На лице — никаких эмоций. Словно газету просматривал. Кончив читать, ни слова не говоря, написал на последнем листке: «Протокол мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Право делать замечант, подлежащие занесению в протокол, мне разъяснено. Е. Мурзин».

Я был озадачен его осведомлённостью в нашей казуистике.

Директор совхоза снял очки, положил в футляр.

— Вот вы спрашивали, почему я написал письмо прокурору республики. Иной раз погубить человека — проще простого. Грубо обойтись. Забыть на какое-то мгновение, что перед тобой живая душа. Что, например, с одним моим другом произошло? Много мы вместе вынесли, хлебнули горя — на сотню бы хватило. И в войну тоже. Я получил пулю в правое лёгкое. Его засыпало. Контуженный, две недели лежал. Потом опять встретились в одной роте. До Праги дошли вместе… Мне что, я лихой кавалерист. А он на нервах держался. Голова — не чета многим теперешним профессорам. Но ничто не проходит даром. Сам иной раз удивляюсь, как это я после всего кручусь, дела какие-то делаю, радуюсь, кого-то ругаю, снимаю стружку, детей нарожал, внуков нянчу… А у него отложилось, — Емельян Захарович покрутил пальцами возле виска. — Душевное смятение. Тоска. Мне. жена его писала. Тоже скажу вам, выстрадать столько и держаться настоящим героем… Короче, заболел человек. Она его с трудом уговорила пойти к врачу. Что в таких случаях делать надо? Поднять настроение, создать обстановку, послать на курорт, в санаторий, я не знаю, куда ещё там. Посоветовать чем-то заняться. Лыжи, рыбалка, может быть-цветочки разводить. Ведь отвлечься можно чем угодно. Врач вместо всего этого говорит: «Мы вас можем поставить на учёт, сообщим на работу, а они там уж пусть сами делают выводы». А он к тому времени опять был в зените славы. Нет, вы можете себе представить, как это подействовало на него? Выходит, врач не оставил ему надежды… Удивительно, где были люди, что трудились рядом? Я бы во все колокола звонил. Окружил бы его соответствующей обстановкой… Потом, когда его не стало — он наложил на себя руки, — возносили до небес. Кого, мол, потеряли, невозместимая утрата… Жаль, я обо всем узнал слишком поздно. Человека уже не было. Но все равно так дела не оставил. Написал в Минздрав… О враче…

— Ну и как отреагировали на ваше письмо?

— Врача от работы отстранили. Такого психиатра не только к больным, к нормальным людям нельзя на пушечный выстрел допускать. Видите, невнимание иной раз оборачивается трагедией… Нельзя быть равнодушным. Вот только получается у меня не очень весело: второй разпишу, когда человека уже нет.

— Он поднялся: — Я вам больше не нужен сегодня?

— Спасибо, что зашли. Не забыли…

— Таких вещей я не забываю.

Мы простились. Мурзин вышел, припадая на ногу сильнее обычного.

Признаться, судьба этого человека меня заинтересовала не на шутку. Хорошо бы разузнать о его жизни подробнее…

В женскую консультацию в Североозерске, где Залесская состояла на учёте, я поехал рано утром. Перед отъездом я попросил участкового инспектора Линёва разыскать Коломойцева, совхозного шофёра, который был у Залесских дома за несколько часов до происшествия, чтобы назавтра с ним побеседовать. Круглые сутки шёл хлеб. У всех сейчас горячая пора. Что говорить о шофёрах…

Обследование Залесской проводила сама завконсультацией Мамбетова.

Врач перелистала пухлую историю болезни умершей и сказала:

— Теперь я вспоминаю пациентку совершенно отчётливо. Знаете, это профессиональная особенность. Для нас история болезни-лицо человека. Залесская переносила беременность нормально. Вы знаете, очень важно, если первый ребёнок родился рано. Женскому организму материнство не вредит, а помогает. Если нет, конечно, патологических отклонений. Точно установлено: чем больше детей, тем меньшая вероятность заболевания раком.

— Как у Залесской было со здоровьем?

Мамбетова листала карточку и словно читала жизнь человека:

— В детстве развитие нормальное. Как у всех — корь, свинка, коклюш. Аппендицит вырезан в шестнадцать лет.

Серьёзных заболеваний не было. Первая беременность в двадцать — это нормально, даже хорошо. Протекала без отклонений. Родила в срок. Роды нормальные. Кормила сама до девяти месяцев. Дальше все в порядке. Ни одного аборта. Вторая беременность — в январе этого года. На втором месяце небольшой интоксикоз. Явление распространённое. — Завконсультацией закрыла историю болезни. — Сейчас бы она имела уже второго ребёнка. Думаю, здорового… Какая трагическая нелепость… Оставить сироту, погубить себя и так и не появившуюся на свет ещё одну жизнь…

— Хадиша Мамбетовна, когда к вам Залесская обращалась в последний раз?

— Это легко установить. Последнее посещение — 27 июня.

Я прикинул — меньше чем за две недели до смерти.

— По какому поводу?

— Очередное обследование. Да и приходило время думать о декретном отпуске.

— Как вы считаете, у неё все было нормально в смысле здоровья, настроения?

— По-моему, да. Беременность развивалась без отклонений. Все анализы в норме. Я ещё удивилась, когда она спросила, нельзя ли сделать аборт…

— Что вы ответили ей на это?

— Ответила как врач. Во-первых, мы всегда убеждаем оставить ребёнка, во-вторых, никакой врач не взялся бы сделать ей аборт. Разве что в самом крайнем случае. Это ведь почти созревший плод. Около семи месяцев. Недоношенные, семимесячные, в большинстве случаев теперь вполне нормально развиваются…

— Она настаивала?

, — Настаивала. Но я её попыталась отговорить. Впрочем, женщина она культурная, могла знать сама. Ну а потом…

— Вы как врач считаете в таком случае её поведение нормальным?

— Она, в общем-то, производила впечатление уравновешенного, не угнетённого чем-либо человека. Но кто знает? То, что она говорила об аборте… У женщин в её положении особенно чувствительна нервная система. И психические отклонения вполне возможны. У одних они протекают не ярко выражено, у других — могут принять опасный характер…

— Могла ли она покончить с собой в результате, как вы выразились, психических отклонений на почве беременности?

— Категорически исключать невозможно,

— Когда точно она забеременела?

Врач развела руками:

— Точно мы можем сказать, когда ребёнок уже родится.

— А в период беременности?

— Возможна ошибка в две недели. В ту и другую сторону.

— Как по документам?

Мамбетова снова заглянула в карточку:

— Январь. Но возможно и декабрь…

Вопрос о сроке беременности я уточнял не просто так.

В январе Залесских ещё не было в Крылатом. Они жили далеко от этих мест, в городе Вышегодске Ярославской области.

В предсмертном письме меня давно уже занимало одно место: «Если бы я даже и смогла перебороть себя, очиститься, постараться стать лучше, это невозможно. Все время рядом будет находиться напоминание о моем предательстве по отношению к тебе…»

Что может служить напоминанием? Само воспоминание об измене. Это вариант вполне возможный. Судя по стилю письма, Залесская мыслила довольно образно.

Второе-какая-нибудь вещь. Но от вещи всегда можно избавиться.