Возмутитель спокойствия - Соловьев Леонид Васильевич - Страница 41

Полная растерянность охватила придворных. Они бормотали что-то невнятное, всячески старались уклониться от прямого ответа. Один только Ходжа Насреддин сохранял уверенное спокойствие. Когда очередь дошла до него, он сказал:

– Да удостоятся мои жалкие слова внимания великого эмира. На вопрос нашего владыки ответить легко. Все прочие государи, управляющие сопредельными странами, пребывают в постоянном страхе и трепете перед всемогуществом нашего владыки. И рассуждают они таким образом: «Если пошлем мы великому, славному и могучему эмиру бухарскому богатые подарки, то он подумает, что земля наша очень богата, и, соблазнившись, придет со своим войском и заберет нашу землю. Если же, наоборот, мы пошлем ему подарки беднее, то он оскорбится и все равно двинет на нас свое войско. Он, эмир бухарский, велик, славен и могуч, и лучше всего не напоминать ему о нашем существовании». Вот как рассуждают прочие государи, и причину того, что они не присылают в Бухару послов с богатыми подарками, нужно искать в их беспрерывном трепете перед всемогуществом нашего владыки!

– Вот! – закричал эмир, приведенный в полное восхищение ответом Ходжи Насреддина. – Вот как надо отвечать на вопросы эмира! Вы слышали? Учитесь, о болваны, подобные чурбакам! Поистине, Гуссейн Гуслия превосходит вас всех своею мудростью в десять раз! Объявляем ему свое благоволение.

Сейчас же дворцовый повар подбежал к Ходже Насреддину и набил ему полный рот халвой и леденцами. Щеки Ходжи Насреддина раздулись, он задыхался, густая сладкая слюна текла по его подбородку.

Эмир задал еще несколько столь же коварных вопросов. Ответы Ходжи Насреддина были каждый раз наилучшими.

– В чем состоит наипервейшая обязанность придворного? – спросил эмир.

Ходжа Насреддин ответил ему так:

– О великий и блистательный повелитель! Наипервейшая обязанность придворного состоит в каждодневном упражнении спинного хребта, дабы последний приобрел необходимую гибкость, без чего придворный не может достойным образом выразить свою преданность и свое благоговение. Спинной хребет придворного должен обладать способностью изгибаться, а также извиваться во всех направлениях, в отличие от окостеневшего хребта какого-нибудь простолюдина, который даже и поклониться не умеет как следует.

– Вот именно! – вскричал восхищенный эмир. – Вот именно, в каждодневном упражнении спинного хребта! Вторично объявляем наше благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия.

Ходже Насреддину во второй раз набили рот халвой и леденцами.

В этот день многие из придворных перешли от Бахтияра на сторону Ходжи Насреддина.

Вечером Бахтияр позвал к себе Арсланбека. Новый мудрец равно угрожал им обоим, и ради его сокрушения они позабыли на время старинную вражду.

– Хорошо бы подсыпать ему чего-нибудь в плов, – сказал Арсланбек, который был мастер на такие дела.

– А потом эмир снимет нам головы! – возразил Бахтияр. – Нет, почтенный Арсланбек, действовать нужно иначе. Мы должны всячески восхвалять и превозносить мудрость Гуссейна Гуслия и добиться того, чтобы в сердце эмира закралось сомнение – не превосходит ли в глазах придворных мудрость Гуссейна Гуслия его собственную, эмирскую мудрость. А мы будем неустанно восхвалять и превозносить Гуссейна Гуслия, и наступит день, когда эмир возревнует. И этот день для Гуссейна Гуслия будет последним в его возвышении и первым в его падении!

Но судьба заботливо оберегала Ходжу Насреддина и даже промахи его оборачивала на пользу ему.

Когда Бахтияр и Арсланбек, каждодневно и неумеренно восхваляя нового мудреца, почти добились соединенными усилиями своей цели и эмир, пока еще тайно, но уже начал ревновать, случилось так, что Ходжа Насреддин промахнулся.

Они гуляли с эмиром в саду, вдыхая благоухание цветов и наслаждаясь пением птиц. Эмир был молчалив. В этом молчании Ходжа Насреддин чувствовал скрытую неприязнь, но причины понять не мог.

– А как твой пленник, этот самый старик? – спросил эмир. – Узнал ли ты, Гуссейн Гуслия, его настоящее имя и намерения, с которыми он прибыл в Бухару?

Ходжа Насреддин думал в это время о Гюльджан и ответил рассеянно.

– Да простит великий повелитель ничтожного раба своего. Я не мог добиться от этого старика ни одного слова. Он молчит как рыба.

– Но ты пробовал применить к нему пытку?

– О великий повелитель, еще бы! Позавчера я выламывал ему суставы, а вчера я целый день железными клещами расшатывал ему зубы.

– Это хорошая пытка, расшатывать зубы, – сказал эмир. – Странно, что он молчит. Может быть, прислать тебе на помощь искусного и опытного палача?

– О нет, пусть великий повелитель не утруждает себя заботами! Завтра я применю новую пытку – я буду пронзать язык и десны этого старика раскаленным шилом.

– Погоди, погоди! – воскликнул эмир, и лицо его просияло. – Но как он тогда сможет назвать свое имя, если ты пронзишь ему раскаленным шилом язык? Ты не подумал об этом, Гуссейн Гуслия, и не предусмотрел, но мы, великий эмир, подумали, предусмотрели и предотвратили твою ошибку, из чего видно, что хотя ты и несравненный мудрец, но наша мудрость многократно превосходит твою, в чем ты сейчас убедился.

Радостный, сияющий, эмир повелел немедленно созвать придворных, а когда они собрались, объявил им, что сегодня превзошел своею мудростью Гуссейна Гуслию, предотвратив ошибку, которую мудрец был готов совершить.

Придворный летописец старательно записал каждое слово эмира, дабы прославить мудрость его в последующих веках.

С этого дня ревность покинула сердце эмира.

Так, благодаря случайному промаху, Ходжа Насреддин разрушил коварные замыслы своих врагов.

Но бывали у него, и все чаще, ночные одинокие часы невыносимого томления. Полная луна стояла высоко над Бухарой; слабым сиянием светились изразцовые шапки бесчисленных минаретов, а мощные каменные подножия тонули в голубом дыму. Летел ветерок, прохладный над кровлями и душный внизу, где земля и стены, раскалившись днем, не остывали за ночь. Все вокруг спало – дворец, мечети, хижины, только сова тревожила пронзительными криками горячую дрему священного города. Ходжа Насреддин сидел у открытого окна. Сердцем он знал, что Гюльджан не спит, думает о нем, и, может быть, оба они смотрят сейчас на один и тот же минарет, но друг друга не видят, разделенные стенами, решетками, стражей, евнухами и старухами. Ходжа Насреддин сумел отомкнуть ворота дворца, но гарем по-прежнему был заперт наглухо, только случай мог открыть его перед Ходжой Насреддином. Он неутомимо искал этот случай. Тщетно!.. Он даже не смог до сих пор послать Гюльджан весточку о себе.