Загадки последнего сфинкса (Последняя трапеза блудницы) - Солнцева Наталья - Страница 64

«Вначалезолотоволосая богиня выглядела по-другому, – подумала Астра. – Художник кое-что изменил, добавил лошадь. Он, несомненно, хочет выразить некую идею в этом своем творении. Какую? О чем говорит этот странный, дикий, чарующий, магнетический и жутковатый образ?»

– Бабочка, – шепнул Матвей, пожимая локоть Астры. – Там, где ей и положено быть.

– Вот куда ты смотришь? – съязвила она.

Маслов очнулся и затараторил, как в бреду, восхваляя картину и пересыпая быструю речь историей испанских мах и махо – разнузданных щеголих и щеголей из простонародья, с их гордым, вспыльчивым нравом и знойным темпераментом, с их зажигательными танцами и песнями, тамбуринами, кастаньетами и гитарами. Мужчины-махо за широкими поясами прятали нож; дамы засовывали короткий кинжал под подвязку, прикрытую яркой пышной юбкой. Не те же ли корни имеет модное нынче словечко – мачо?

– Заблуждаешься, друг! – бесцеремонно прервал его излияния художник. – Моя Маха родилась не под синими небесами Андалузии. Она пришла из древних ирландских саг. Это дочь короля Аэда, которую звали Маха. У нее была рыжая грива, и ее считали воплощением кельтской богини войны и раздоров. Перед вами – Маха рыжеволосая, солнцеликая королева-воительница, которой герои посвящали головы врагов, отрубленные во время боя. Ее изображали с развевающимися золотыми кудрями, скачущей верхом на священной кобыле. Отголоском этой легенды является культ солнечной лошади.

«Сфинкс Мертвая Голова! – мысленно подхватила Астра. – Вот он, намек. Вот она, подсказка. Остается расположить фрагменты истории со Сфинксом в нужном порядке, и…»

Следующие слова, произнесенные Домниным, переключили ее внимание.

– У каждого из нас есть двойник… там, за пределами смерти, – выразительно изрек художник. – На той стороне или натом берегу . Существует и вторая Маха – владычица Другого Мира. Обе Махи похожи, как две капли воды: одинаково неистовые, одинаково прелестные, с одинаково огненными волосами. Их невозможно отличить.

Только теперь Астра пристальнее всмотрелась в картину и заметила позади рыжекудрой всадницы призрачный силуэт, повторяющий очертания ее фигуры. Вероятно, остальная публика тоже увидела «вторую Маху» – в зале началось оживление, послышались реплики, приглушенный говор. Присутствующие обменивались впечатлениями.

– Дочь короля Аэда, – задумчиво вымолвил Баркасов. – Признаться, я не знаток ирландских саг. А вторая наездница в глаза не бросается, я вообще принял ее за световой эффект – Игорь большой мастер подобных штук. Сейчас пошла мода добавлять в краски разные химические соединения, и он быстро освоил новшество, даже привнес свое ноу-хау.

– Какое именно?

– Это его секрет.

– Двойник на заднем плане, – хмыкнул Карелин. – Интересный прием.

«Аэд, — рассуждала в уме Астра. – Почти Аид – у древних греков повелитель подземного царства, правитель мира мертвых. Неужели все мифы вырастают из одного корня и питаются одними соками, как листья древа жизни?»

– Сфинкс не даст ему шанса, – прошептала она Матвею.

– Кому?

– Домнину. Он пророк. Поэтому обошлось без загадки.

– Что ты имеешь в виду?

Карелин совершенно забыл о Ларисе. Зато она постоянно бросала на него ревнивые взгляды.

– Браво! – закричала она, как в театре, и громко зааплодировала. – Маха восхитительна!

Картина ей понравилась, но она выражала бурный восторг с одной целью: обратить на себя внимание Матвея. Лариса не настолько любила живопись, чтобы хоть на секунду отвлечься от мыслей о любовнике. Тот и бровью не повел. Она сильно прикусила губу – даже солоноватый вкус крови не отрезвил ее.

Астра поискала глазами Маслова: того нигде не было. Оратор не вынес провала своих славословий или триумфа ненавистного друга? Куда он подевался? Где-то прячется, заливая досаду коньяком, или улизнул по-английски, не попрощавшись?

Александрина, ни жива ни мертва, находилась на грани обморока. Все ее усилия оказались напрасны. Домнин, негодяй, оставил в мастерской не ту картину… нарочно, чтобы в очередной раз повеселиться. Бешенство и обида на свою глупость мутили ее рассудок. Боль в затылке возобновилась, от нее подступала к горлу тошнота.

Приглашенные обрушили на художника шквал аплодисментов и восторженных криков. Мэтр принимал поздравления, благодарил. Он не смотрел на мачеху.

Инга Теплинская, наоборот, не спускала с нее глаз.

Публика сгрудилась возле полотна, громко обсуждая неподражаемую манеру живописи Домнина, игру света и тени, загадочное мерцание красок и, главное, мощную и темную эротику его женских образов. В их прихотливой безудержной чувственности таилась смерть.

Возня и пьяные крики у входа заставили Астру насторожиться.

– Что там случилось?

Глава 33

Вдовы – особая порода женщин. Благочестивая Юдифь, например… или та же герцогиня Альба – представительница знатной испанской фамилии, прославившейся жестокостью и богатством. Мужа первой убили враги, вторая сама поручила своему врачу отравить супруга. Клеопатра тоже была вдовой. Смерть ее мужа-фараона остается в истории темным пятном. Злые языки утверждают, что именно связь с египетской блудницей погубила Цезаря, потом Марка Антония.

Этот список можно дополнить множеством громких имен роковых женщин. Объединяет их одно – каждая тем или иным образом является источником смерти для мужчины, разыгрывает интригу Эроса, несущего на своих крыльях наслаждение и гибель.

Об этом ли думала Инга Теплинская, разглядывая «Обнаженную Маху» и сравнивая ту с Махой одетой, Александриной Домниной, предположительно любовницей ее покойного мужа? Или о чем-то другом? Но обе красавицы не могли оставить ее равнодушной. Сердце Инги обливалось кровью. Она по всем статьям проигрывала распутнице. Волосы цвета меда… мягкие на ощупь, пахнущие луговыми травами… вероятно, они свели Мишу с ума.

На картине, несомненно, изображена она же: Санди, Александрина, вдова отца художника. Тоже вдова! Их сходство не фотографическое, а скорее образное, исполненное глубокой внутренней связи. Сойди Маха-всадница с полотна, она не затмила бы Маху в шифоновом платье. Женщины дополнили бы друг друга, как ночь дополняет день.

«Не надо было мне приходить сюда, – с горечью подумала Инга. – Астра рассудила правильно, а я ее не послушалась. Теперь она станет свидетелем моего поражения. Чего я добилась? Вероятно, она сравнивает меня с этой рыжекудрой соблазнительницей и понимает, почему мой муж увлекся ею. Санди – само искушение; а я – сама серость. Я перестала быть для Миши единственной и неповторимой, сильфидой, порхающей в лунном свете среди ночного сада. Ему захотелось солнца, жарких ласк и неистовых поцелуев, ярких красок и ярких переживаний, любовного огня, а не поэзии сумерек».

Она ощутила, как ниточка, соединяющая ее душу с душой пусть умершего, но все еще ее мужчины, ослабевает, истончается и разрывается, делая их обоих свободными. Михаил Андреевич, Миша, с которым она прожила бок о бок долгие годы, деля кров и постель, вдруг стал для нее чужим, незнакомым человеком, так и не раскрывшим перед ней своих истинных чувств и пристрастий. Господин Теплинский будто сбросил маску сначала нежного возлюбленного, потом добропорядочного семьянина, и она увидела его лицо – странно твердое, с заострившимися чертами, складкой на лбу и жесткой линией губ. Был ли он счастлив с ней?

А может быть, нет никакой любви, и все это придумали люди, чтобы мучить себя? Чтобы страдать, желая недостижимого? Чтобы оправдывать свою необузданность и свои безумства? Чтобы вечно стремиться в несуществующий рай?

«Я бы никогда не смогла быть этой всадницей, – думала Инга, глядя на картину. – Никогда не смогла бы послужить моделью такому живописцу, как Домнин, для воплощения его изощренных, порочных и феерических фантазий. Не зря он изобразил меня Юдифью! Я, целомудренно-лживая, стыдливо опускающая глаза… держу в руках мертвую голову мужа, и не скорблю, а наслаждаюсь тем, что он понес наказание. Разве не я убила его?»