Третье рождение Феникса - Солнцева Наталья - Страница 6

Римма с радостью вернулась в тихий, зеленый Костров, который впервые перестал угнетать ее скучной размеренностью жизни, сладким запахом липовых аллей, журчанием реки, неторопливо текущей между живописных берегов, а не по мрачному гранитному руслу.

Мало-помалу унылое провинциальное житье опять опостылело молодой девушке, и она вновь предалась мечтам о большом, красивом городе. Если уж где-то и существует счастье, то именно там! Неудачное замужество подстегивало ее, гнало прочь из Кострова. Но решиться на переезд было не так-то просто. Москва – далекая, заманчивая – не ждала робких неумех.

– Что ты там делать будешь? Где жить? – сокрушалась мать. – Ох, Римка! Непутевая ты девка уродилась! Ну, кто тебя там ждет? Кому ты там нужна?

Римма упрямо молчала, хмурилась. Через год она начала откладывать деньги на билет до Москвы, на новую одежду, на загадочную столичную жизнь. Три года тянулись медленно, как долгие костровские зимы. Очередной весной, скромно отпраздновав в домашнем кругу свой день рождения, Римка заявила, что уезжает.

Ни уговоры матери, ни тяжелое, укоризненное молчание отца, ни охи-вздохи подружек не смогли удержать ее в Кострове.

Жизнь в Москве оказалась совсем не такой, как представлялось Римме. В центре города – там, где расположены бульвары, рестораны, театры и музеи, – бывать ей почти не приходилось. Она уматывалась за день, торопилась домой, в снятую на двоих квартиру в Братееве; ела, что придется, и заваливалась спать. Тело с непривычки ломило, желанный сон не приходил, мысли в голову лезли мрачные. Действительно, кому она здесь нужна? Работа тяжелая, крыша над головой чужая, все чужое. Москва оказалась неприступной твердыней, а не городом ее мечты.

Соседка по квартире, Людмила Дронова, жила в столице не первый год и охотно взялась опекать неопытную провинциалку: помогла сменить работу, познакомила с парнем, таким же приезжим. Так вместо разнорабочей дорожной бригады Римма Лудкина стала продавцом, и у нее появился друг. После Валеры парень показался добрым, покладистым и щедрым. Жизнь медленно налаживалась.

Римма написала письмо родителям, но своего московского адреса не дала – побоялась, что Валера, не дай бог, узнает, приедет, устроит скандал, дебош, как он неоднократно делал в Кострове. Бывший супруг не хотел оставить ее в покое, продолжал пить, буянить, угрожать. С работы его выгнали, и теперь он был человек вольный, мог и в столицу махнуть.

– Я буду вам звонить, – успокоила Римма домашних. – Раз в месяц. Не волнуйтесь!

Так она и делала. Адресок Лудкина сообщила только одной из своих подруг, в которой была уверена.

Все пошло своим чередом. Суматошные годы в Москве были не то что в Кострове – они летели стремительно, мелькая, как огни за окнами скорого поезда.

Приезжая домой, Римма наслаждалась тишиной, шумом деревьев, одичавшим садом за окнами, своей девичьей комнатой в просторном деревянном доме, мирным потрескиванием дров в печи… но через неделю ее начинало неудержимо тянуть обратно в Москву.

– Не могу я здесь больше, – вздыхала она. – Не по мне эта тишь да благодать! Поеду… работать надо, деньги копить.

Во дворе прятался за сараями пьяный Валерка, поджидал бывшую жену, устраивал разборки с матерной руганью, истерикой, слезами.

– Вот навязался на мою голову! – возмущалась Римка. – Лечиться тебе надо. А ты пьешь!

Один раз Валерка попытался поджечь дом, родители Риммы вызвали милицию – скандал был на весь Костров. Это и вовсе отбило у нее охоту приезжать.

Она начала привыкать к Москве, к ее сутолоке, шуму, многолюдным рынкам, переполненному в час пик транспорту, длиннющим подземным переходам, кишащим торговцами и попрошайками, – а больше она в этом дивном, очарованном городе почти ничего и не видела: все недосуг было.

В редкие свои приезды в Костров Римма встречалась только с одной задушевной подругой, Машей Симанской. Так уж получилось, что старые друзья потерялись, погрязли в житейских проблемах, работе, детях, и одной Маше удалось этого избежать. Она до сих пор, так же как и Римма, не вышла замуж; работала спустя рукава, в свое удовольствие; с мужчинами встречалась, но дальше романтической любовной связи дело не заходило. Несмотря на возраст, опасно приблизившийся к тридцати, Маша оставалась в Кострове желанной невестой. Хотя здесь девчонки, кому перевалило за двадцать три, считались уже перестарками.

– Чем ты, Машка, мужиков приваживаешь? – спрашивала Римма. – Научи.

– Да ничем, – пожимала та плечами. – Они сами липнут.

– Эх, мне бы так… А то после Валерки – как отрезало. Был парень, с которым Люська, напарница моя, меня познакомила, да и тот отстал. Полтора года встречались! Он жениться хотел, а я побоялась. Вдруг пить начнет? Да и жить нам негде. По квартирам скитаться с дитем не очень весело. – Римка отвела глаза. – Я ведь аборт сделала. Грех великий совершила!

Она заплакала.

Маша не стала ее утешать, просто ждала, пока слезы иссякнут. Она вообще не думала о детях, жила, как на перекрестке – куда судьба выведет.

– У тебя мечта есть? – выплакавшись, спросила Лудкина.

– Конечно, есть! – засмеялась Маша. – С детства. Найти клад и выйти замуж за принца!

– Ты все шутить, а я серьезно спрашиваю.

– Скажешь правду, а люди не верят, – притворно удивилась Симанская. – Почему так?

– Какие в Кострове клады? А из принцев разве что этот… Борька Герц, хозяин бензозаправки. Так он давно женат на своей Софе и воспитывает двух толстеньких девочек. Скоро они поступят к тебе в музыкальную школу, учиться играть на фортепьяно!

Подруги развеселились. Борис Герц, их бывший одноклассник, был давно и безнадежно влюблен в Машу, хотя сие обстоятельство не помешало ему жениться и произвести на свет двух очаровательных кудрявых малюток.

Так, болтая и хихикая, женщины прогуливались по длинной липовой аллее – гордости Кострова. Огромные раскидистые деревья создавали прохладную тень, источали медовые запахи, в их кронах гудели пчелы, собирая знаменитый костровский липовый мед.

– За нами «хвост»! – оглянувшись, засмеялась Римма. Преследования бывшего супруга приучили ее к осторожности. – Я уж подумала, мой пьянчужка тащится… Ан нет! Видать, это твой принц! Тайно крадется по следам возлюбленной дамы.

Маша нехотя, лениво оглянулась. За ними на приличном расстоянии шел мужчина. Случайный прохожий? Отчего-то настроение испортилось.

– Пойдем ко мне, – предложила Симанская. – Выпьем по рюмочке. Кавалеры снабдили меня вкуснейшим ликером. Кофейку сварим.

Они свернули с аллеи на улицу Островского, где жила Маша. В садах, за деревянными заборами зеленели усыпанные плодами яблони и груши, наливалась розовым соком калина. У самого дома Римма оглянулась – за ними никто не шел. Ветер приносил с речки запах тины; над низиной, куда спускалась дорога, вспорхнула из камышей и полетела куда-то стая диких уток…

Римма так задумалась, что едва не оступилась на эскалаторе.

– Спишь, что ли? – больно толкнула ее в спину дородная тетка в куртке с меховым воротником. – Или пьяная?

Лудкина сообразила, что она не в Кострове, а в московском метро. И что вокруг нее – раздраженная толпа людей, которые торопятся на работу. Она растерянно, виновато оглянулась… позади стоял на ступеньках эскалатора мужчина в черных очках. Тот самый?! Римма снова зазевалась и получила очередной толчок в бок. Некстати она вспомнила про Машу, про липовую аллею, вот и почудилось…

Поезд вынырнул из туннеля и подкатил к платформе, толпа качнулась, устремилась в раскрытые двери вагонов. Лудкина ускорила шаг, путаясь в полах длинного пальто, и ее мысли вернулись к вожделенной дубленке. Может, после Нового года ей прибавят зарплату? Тогда удастся приодеться.

Уже стоя за прилавком и отпуская товар, она несколько раз задумывалась. С чего ей показалось, будто она увидела в метро того самого мужчину, который шел за ней и Машей по липовой аллее Кострова? Когда это было-то? Больше года прошло. И почему ей стало не по себе? Это все нервы, усталость.