Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 30

Проходили дни, а от Швадака ни слуху ни духу. О случившемся Орыся никому не говорила, на расспросы соседей отвечала: муж уехал в отпуск.

Орыся открылась одной Екатерине Петровне Крицяк. С ней Орыся когда-то работала в санатории «Дружба». Крицяк была нянечкой и недавно вышла на пенсию. Они случайно встретились в городе. Тётя Катя заметила, что Орыся плохо выглядит — не заболела ли? Та пригласила бывшую сослуживицу к себе домой и со слезами на глазах призналась в своём горе. Крицяк стала успокаивать её, мол, перемелется — мука будет.

— Ты же у нас красавица, — говорила Екатерина Петровна. — Разве таких бросают?

— Лучше бы я была уродина! — с горечью произнесла Орыся.

И говорила искренне. Лёжа по ночам в огромном пустом доме, она много думала о муже, о себе.

Почему так жестоко поступил Василь? В чем она виновата? В том, что красивая?

Вспомнилась школа, учитель по литературе. Он был совсем молоденький, со студенческой скамьи, и повседневная рутина его ещё не засосала. Орысю поразил его взгляд на личную драму Пушкина, приведшую к роковой дуэли. По мнению преподавателя, Наталья Гончарова была слишком прекрасна. А все, что прекрасно, всегда опасно. Это и привело к гибели поэта. Нет, жену Пушкина он не обвинял. Но быть красивой, говорил учитель, — тяжкий крест. Не каждому по плечу. Быть мужем такой женщины — крест вдвойне…

Конечно, у Орыси и в мыслях не было сравнивать себя с Гончаровой, куда ей до великосветской дамы, блиставшей при царском дворе! Однако тяжесть креста она познала. Ведь не бесчувственная кукла, живой человек. Сколько приходилось испытывать соблазнов! Как-то довольно известный музыкант из Москвы на полном серьёзе предлагал ей выйти за него замуж. И это был не курортный роман. Потом забросал Орысю письмами. Да только ли он? Все это волновало, смущало душу. Но она держалась.

А вот Швадак — не смог.

Вскоре от него пришло письмо. Короткое, в несколько строк, с просьбой прислать согласие на развод, заверенное у нотариуса. Она приняла решение: срочно в Средневолжск, отговорить, вернуть! Там уже стояли холода, а сынишка уехал в лёгком пальто. Она бросилась к тёте Кате занять денег на шубку и на дорогу.

— Голубушка, — сказала Крицяк. — А я думала, с вашими-то хоромами у тебя денег куры не клюют!

И посоветовала пустить в дом дикарей. Орыся послушалась. Правда, комнаты в особняке сдавать не решилась, поселила постояльцев во флигеле. Недели через три у неё было и на поездку, и на обнову для сына. Более того, купила наконец себе умопомрачительные импортные сапоги, а Василю — дорогую меховую шапку. В Средневолжск уехала, оставив на попечение тёти Кати особняк и жильцов.

При воспоминании о встрече с мужем у неё до сих пор каждый раз ноет сердце. Ни о каком возвращении Василь и слышать не захотел. Увидеть Димку не разрешил. Орыся упрашивала, умоляла, но натолкнулась на решительное «нет».

— Ты сделала выбор добровольно, — отрезал Швадак.

И попросил их с сыном больше не беспокоить. У неё взыграла гордость, обида. Бросив подарки, тут же села в обратный поезд. Заехала в Москву на десять дней — не пропадать же впустую отпуску.

В её отсутствие тётя Катя заселила курортниками помимо флигеля ещё половину особняка. Так что дома Орысю ждали солидная выручка и… посылка от Василя. С детской шубкой и ондатровой шапкой. Ещё один удар по самолюбию.

— Не переживай, — успокаивала её тётя Катя.

Что бы Орыся без неё делала? Крицяк дневала и ночевала у неё, а затем и вовсе перебралась, пустив в свою однокомнатную квартиру, которую с превеликим трудом выхлопотала в исполкоме, курортников. Они устроились во флигеле, отдав весь дом дикарям. Иной раз в особняке одновременно жило до двадцати пяти человек. Появились и постоянные клиенты, которые «бронировали» койки на несколько лет вперёд. Например, мать Эрика Бухарцева, которую сын привозил в Трускавец на машине. Крицяк даже завела специальную тетрадку, где вела учёт движения проживающих. Она же прибирала в доме, обстирывала жильцов. Не бескорыстно, разумеется.

Орысе завидовали. Ещё бы — молодая, красивая, богатая и свободная!

Но только подушка знает, сколько Орыся пролила слез. Иногда разлука с сыном становилась невмоготу. И тогда она срывалась, бежала на вокзал и уезжала в Средневолжск. Хоть одним глазком, издали поглядеть на Димку. Возвращалась она в Трускавец опустошённая, разбитая и несколько дней не высовывала носа из флигеля.

…Тихо скрипнула дверь — это тётя Катя проверяла, спит ли хозяйка. Орыся сделала вид, что уснула. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать.

Жить не хотелось.

В город она вышла на третий день. Было солнечно, морозно. Снег сверкал на Яцковой горе, Городище и Каменном горбе. Вообще в этом году стояла непривычно холодная зима. Орыся вырядилась в дублёнку, на голове — мохнатая песцовая шапка, на ногах — роскошные финские сапоги. Приезжих было не так, как летом, но все равно много. У домика с островерхой башенкой над источником «Эдвард» её окликнули. В румяной молодой женщине она узнала Одарку Явтух. В санатории «Алмаз», где работала в своё время Орыся, Одарка была массажисткой. Она и до сих пор там.

Явтух была депутатом городского Совета, и выбирали её вот уже третий раз подряд.

Встретились они сердечно, поболтали о том о сём. Одарка поинтересовалась, где работает Орыся. Та сказала, что нигде.

— Тю-ю! — протянула Одарка. — Ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь?

— Газеты меня не интересуют, а концерты по телику смотрю. Ну, ещё фильмы с продолжением, особенно если про любовь, — отшутилась Орыся.

— Нет, ты словно с луны свалилась, — вздохнула Одарка. — Разве не чуешь, что творится вокруг?

— А что? — состроила невинные глаза Орыся.

— А то… Вчера на сессии горсовета один депутат внёс предложение: кто нигде не работает и живёт за счёт дикарей, отобрать земельные участки, хаты и даже квартиры!

— Ишь какой шустрый! — усмехнулась Орыся. — Слыхали мы и раньше такие речи.

— Верно, — кивнула Явтух. — А теперь — всерьёз. От слов, так сказать, перешли к делу.

— Значит, борьба с тунеядцами. Ну-ну… Сколько ни боретесь, их почему-то все больше становится.

— Я бы на твоём месте задумалась, — посоветовала Одарка.

Действительно, о нетрудовых доходах говорили из года в год, но ничего не менялось. Более того, спрос на жильё постоянно рос. Когда-то койка стоила рубль в сутки, потом плата увеличилась до двух, а затем и до трех рублей. В разгар сезона некоторые теперь берут по четыре и даже по пять! Но это никого не останавливает. Просят, умоляют, предлагают любые деньги, лишь бы было где приклонить голову.

Пользуясь безвыходным положением, кое-кто из владельцев домов и квартир ставит условие, чтобы утром постоялец уходил (иди дыши воздухом, пей лечебную воду, гуляй) и возвращался не раньше девяти вечера. Естественно, в таком случае милиции трудно засечь проживающих без прописки.

Орыся до подобных строгостей не доходила. Жалела людей, и условия у неё были приличные — все удобства, даже кухню в особняке предоставила в распоряжение постояльцев, чтоб было где приготовить еду. Всегда чисто, свежее постельное бельё, хочешь днём отдохнуть — пожалуйста. В тёплое время

— а его в Трускавце больше, чем холодного, — пользуйся садиком…

Слова Одарки Явтух заронили в душу тревогу. Действительно, могут крепко прищемить хвост.

В принципе Орыся могла обойтись и без службы: зарплата в сто — сто пятьдесят рублей (на большее она не рассчитывала) составила бы очень скромное место в её бюджете. Вернее — мизерное. Она сама охотно приплачивала бы кому-нибудь эту сумму, лишь бы не ходить на работу.

Найти бы какую-нибудь шарагу, где только бы числиться! Для галочки, так сказать, чтобы милиция не цеплялась. Но кто на это пойдёт? В большом городе, где люди не знакомы даже с соседями по лестничной площадке, подобное провернуть, наверное, можно. А в Трускавце? Каждая собака, как говорится, в лицо друг друга знает. Не пройдёт.