Испанские шахматы - Солнцева Наталья - Страница 38

Жорж выглянул в лестничное окно: у распростертого в луже тела стояли три человека. О трупе на восьмом этаже они, по-видимому, не подозревали. Как же мимо них проскользнуть? Чем дольше он тут стоит, тем больше вероятность быть застигнутым и впоследствии узнанным.

– Ерунда! – убеждал себя Глинский. – Меня здесь никто не знает. Люди в многоквартирных домах мало общаются, они не запоминают лица соседей. Поэтому не сумеют отличить случайного прохожего от жильца. И все-таки лучше перестраховаться.

Он спустился в подъезд, сбросил пальто, накинул его на голову, изображая импровизированную защиту от дождя, выбежал во двор и с возгласом: «Пойду встречу «Скорую», а то заблудится в переулках!» – проскочил мимо и нырнул в проходную арку. На него едва обратили внимание. Теперь, даже если эти люди и вспомнят мужчину в натянутом на голову темном пальто, то узнать его не смогут.

Переведя дух за квартал от места трагедии, Глинский замедлил шаг, свернул на другую улицу, потом опять свернул и, сочтя принятые им меры безопасности достаточными, поймал такси. Через полчаса он уже поднимался в лифте к себе домой, благословляя отсутствие в доме консьержа. Иногда лишние глаза и уши бывают ох как некстати.

После горячего душа он выпил две таблетки обезболивающего, сам сменил повязку, преодолевая дурноту, сжевал бутерброд с ветчиной, запил крепким кофе и улегся на свой любимый диван. Ноги гудели, плечо дергало, голова горела, он чувствовал себя разбитым, во всем теле разливалась отвратительная слабость. Жорж с наслаждением закрыл глаза и подумал, как нелегка, в сущности, работа частных детективов. Недаром их услуги столь дороги. Одна только беготня по улицам в любую погоду чего стоит! Не говоря уже о риске…

«Конверт! – вспыхнуло в его воспаленном уме. – Письмо! Где оно? Кажется, в кармане пальто… О, боже! Придется вставать, топать в ванную, рыться в груде мокрой одежды…»

Проклиная на чем свет стоит свою забывчивость, он поплелся за конвертом. Письмо слегка намокло, но только снаружи. Глинский вернулся к дивану, снова улегся и принялся вертеть конверт в руках, осматривая со всех сторон. Обычная бумага, обычный почерк, женский, разумеется. Неужели предсмертное послание? Что же произошло там, на восьмом этаже? Судя по всему, человек в капюшоне хотел застрелить хозяйку квартиры, иначе он не взял бы с собой пистолет с глушителем и не стал бы доставать его. Возможно, он только угрожал, пытался напугать женщину, но переборщил. Дама оказалась не промах и опередила его. Она убила человека, впала в истерику и, в отчаянии, в ужасе от содеянного… выбросилась из окна?

– Можно принять за рабочую версию, – прошептал Глинский.

Однако оставались непонятными несколько фактов. Женщина сама впустила злоумышленника в квартиру – раз. Она явно ждала его, потому что была одета и сидела в инвалидном кресле, а не лежала в постели, как все нормальные люди по ночам, – два. Она заранее написала письмо и поставила его на видное место – три. Она приготовила заряженный пистолет и держала его под рукой, потому что успела выстрелить быстрее гостя – четыре. Ее поведение говорит о спланированной акции, а не о случайном нападении, и кто жертва, а кто охотник, еще бабушка надвое сказала.

Глинский прочитал надпись на конверте, сделанную твердой рукой – так пишет человек, который все обдумал и принял решение. Очевидно, женщина надеялась, что письмо попадет к адресату. А воля мертвых – закон.

Жоржа подмывало раскрыть и прочитать послание, но внутренняя порядочность не позволяла ему этого сделать. Читать чужие письма – низость, недостойная мужчины. С другой стороны, не за этим ли он шел по пятам за человеком в капюшоне? Ведь он собирался все узнать, докопаться до истины. А теперь, когда важная улика попала ему в руки, он медлит и сомневается. Может быть, его долг – передать послание по назначению?

И все же… Глинский не выдержал и вскрыл конверт.

Грёза тем временем заперлась на два замка и попыталась успокоиться. Где там! Мысли одна причудливее другой будоражили ее воображение, заставляя ходить по квартире из угла в угол. Сундучок с шахматами внушал ей суеверный ужас. Все фигурки были на месте, но от этого становилось только еще страшнее. Сама того не ведая, девушка поддалась мистическому обаянию игры и создавала на доске ситуацию, о которой тайно мечтала. Она делала это бессознательно, воплощая умственные картинки посредством передвижения шахматных фигурок. Это была просто забава, которая развлекала ее больше, чем что бы то ни было. Просто забава…

Крышка гроба, стоявшая в коридоре, не имела к этому отношения. Варвару кто-то убил, задушил подушкой. А Полина умерла от потрясения, что в ее возрасте, учитывая состояние здоровья, вовсе не является редкостью. Но выстрел, который едва не убил Глинского, уже не вписывается в естественный порядок вещей. Третий и четвертый…

«Что, если это я лишаю жизни их всех? – холодея, подумала Грёза. – Пусть косвенно, но – я! Неизвестный исполнитель вершит мою волю, только и всего! Я – главная причина гибели людей».

От этой догадки волосы зашевелились у нее на голове. На самом деле она никому не желала зла, а тем более смерти. Она искренне любила старушек, и даже Ирбелин не вызывал у нее неприязни, скорее наоборот: она испытывала к нему симпатию, которую тщательно скрывала от самой себя. А кто-то едва не убил этого человека! Она успела привязаться к Глинскому, привыкнуть к его вниманию, честно говоря, он был похож на мужчину ее мечты – красивый, уверенный в себе человек, который не презирает бедность и умеет окружить заботой своих близких. И вот – чья-то пуля едва не оборвала в самом начале их робкий, отчасти сентиментальный роман.

«У меня с Жоржем роман! – впервые осознала Грёза. – А как же Виктор? И его настойчивые ухаживания? Как же подарки господина Ирбелина? Неужели все эти мужчины увлечены мной? – изумилась она. – Впрочем, разве я не мечтала о поклонниках? Шахматы лишь исполняют мою прихоть! Какая страшная цена… Одна воспитательница в детском доме часто повторяла, что за все в жизни надо платить… и не роптать».

Грёза вдруг пожалела, что отпустила Глинского. Рана пустяковая, и он вполне мог бы провести с ней эту тревожную ночь. Разумеется, как друг. А Виктор? Кажется, он уже вернулся с работы. Пойти разбудить его? Нет, не стоит. Завтра предстоит много хлопот с похоронами, поминками, пусть выспится. «Да и что я ему скажу? Ведь я ничего не видела и не слышала, а он начнет расспрашивать: где я была, кто стрелял? Пожалуй, еще станет меня же подозревать, как в случае с Варварой».

Ее смятение достигло апогея и сменилось безразличием. Она запуталась, то обвиняя себя во всех грехах, то приводя доводы в свою защиту. Она просила для себя счастья – это не возбраняется. В конце концов, шахматы, возможно, ни при чем. Она понятия не имела об их свойствах, которые могут являться плодом ее ума. Значит, все произошло само собой – так сложилось, и все.

Не сомкнув глаз, она дождалась утра. Серый свет забрезжил сквозь шторы, дождь не переставал идти, на тротуарах стояла вода. Грёза выглянула в окно и увидела, как во двор въехало такси. Высокий молодой человек в светлой куртке и темных брюках в два прыжка пересек расстояние от машины до парадного. Это был Глинский.

Он нетерпеливо постучал. Она молча впустила его, на нее словно бы столбняк нашел. Глинский сбросил в прихожей куртку и мокрые кроссовки, без приглашения уселся на диван в гостиной. Бледный желтый свет торшера придавал его лицу землистый оттенок, глаза ввалились.

– Хотел поспать пару часов, – заявил он. – Не смог. А как ты? Удалось отдохнуть?

Грёза опустилась в потертое кресло, сложила руки на коленях. Она не ответила. Глинский, казалось, спрашивал без всякой цели. Для вежливости. Он держал какой-то согнутый вдвое большой конверт, не зная, куда его девать.

– Вот, взгляни, – протянул он конверт Грёзе. – Это письмо.

– Мне?

Глинский опустил глаза.

– Полагаю, ты должна первой прочитать его.