Вуду. Тьма за зеркалом - Соколов Глеб Станиславович - Страница 1

Глеб Соколов

Вуду. Тьма за зеркалом

1

Рыба, выловленная зимой, имеет по сравнению с другими сезонами иной вкус. Более мягкий и чуть сладковатый. Так полагают японские повара. Чтобы раскрыть этот особый зимний вкус, в блюда добавляют меньше специй.

Что же касается знаменитой рыбы фугу, то ее приготовлением занимаются исключительно зимой. Поэтому гурманы и любители фугу с нетерпением ждут холодного сезона, чтобы поесть фугусаши – красиво декорированного кушанья, представляющего собой разложенные на большом круглом блюде кусочки сырой рыбы, нарезанные настолько тонко, что пропускают свет, и в центре блюда – ее пятнистую кожу, артистически уложенную в кружок.

Готовят из фугу и горячее блюдо из разряда кушаний набемоно – они приготовляются прямо на столе в глубокой круглой сковороде, стоящей на портативной жаровне. Помимо кусков рыбы туда кладут китайскую капусту, листья хризантемы, морковь. Бульон, остающийся после варки фугу, используется для приготовления особого рисового супа, включающего также яйцо, соевый соус и овощи. Плавники экзотической рыбины заваривают, полученный настой смешивают с подогретым саке – семнадцатиградусной рисовой водкой – и пьют в холода.

Рыба фугу считается деликатесом, стоит очень дорого, и несмотря на то что к ее приготовлению в Японии допускаются лишь повара, обладающие специальной лицензией, ежегодно в зимний сезон фиксируется несколько случаев смерти от кушаний из этой обитательницы моря, и время от времени появляются сообщения, что тот или иной гурман и поклонник блюд из фугу был похоронен заживо.

Дело в том, что печень, яичники и некоторые другие части экзотической рыбины содержат смертельный яд тетрадотоксин, в пятьдесят раз более ядовитый, чем цианистый калий. Следы этого яда, содержащиеся в подаваемом к столу мясе фугу и производят на вкусовые рецепторы то необычное воздействие, которое так ценят гурманы.

Конечно, имеет значение и особое психологическое возбуждение, страх, которые испытывает гурман, приступая к трапезе. Ведь даже очень малая доза тетрадотоксина способна вызвать если не смерть, то состояние, похожее на нее – полный паралич, когда жизнь теплится в человеке едва-едва. И тогда, если врачи окажутся невнимательны – в могилу кладется живой человек. Ведь по японским обычаям никто никогда не видит покойника – смотреть на мертвеца не принято, – его хоронят в закрытом гробу.

Японский ресторан «Аояги», расположенный в одном из престижных кварталов Лондона по соседству с офисами крупных международных корпораций, с недавнего времени тоже начал представлять в своем меню блюда из рыбы фугу, справедливо полагая, что своеобразное лакомство сможет привлечь и местную британскую публику, охочую до экзотики и острых ощущений.

Сейчас два повара – Тойода и Исудзу бережно открывали тускло поблескивавший контейнер с рыбой, доставленный четверть часа назад специальным курьером из аэропорта, куда он прибыл на борту обычного рейса из Японии.

«Гиганты автопромышленности» – так иногда неяпонский персонал ресторана называл двух поваров за то, что их весьма распространенные японские фамилии совпадали с основателями известных марок японских автомобилей. Оба нервничали: сегодня в ресторан на ужин придет очень важный постоянный клиент – директор английского банка. Именно для него и его спутников предназначалась доставленная рыбина… Быстрая, ответственная транспортировка была важным моментом – если с рыбиной что-то не так, сегодня вечером гость не получит обещанного деликатеса.

Металлический контейнер стоял на кухонном столе, а Тойода, который был из двух поваров старшим, все не открывал его…

Неожиданно за дверями кухни послышался какой-то шум. Тойода, и без того не очень спешивший, отвлекся от контейнера и повернул голову. Какой-то вскрик, грохот падавших ящиков – сквозь матовое стекло двери, отделявшей кухню от узкого коридора, по сторонам которого располагались другие служебные помещения, ничего не было видно.

– Что там происходит? – пробормотал Исудзу, коротконогий лысеющий толстяк и тоже уставился на дверь.

В следующее мгновение та с грохотом распахнулась, и на пороге возник высоченный бритый негр с крупными, торчавшими в разные стороны зубищами, показавшийся двум поварам настоящим исчадием ада, тем более что в руках у него был блестящий никелированный пистолет.

Негр угрожающе проорал что-то нечленораздельное и, выставив руку с пистолетом, начал поводить дулом, направляя его попеременно то на Тойоду, то на Исудзу. Из-за его спины выскочило еще два негра, лиц их парализованные страхом японцы не разглядели. В эти мгновения все их внимание было приковано к пистолету.

Юркие негры – в отличие от того, что держал пистолет, они были среднего роста и нормального телосложения – подскочили к контейнеру. Один из них ловкими, точно щупальца осьминога, пальцами открыл его, несколько секунд таращился на широкую рыбину с выпученными глазами и разинутым ртом. Затем, захлопнув контейнер, подхватил его под мышку и в мгновение ока оказался у двери.

Негр с пистолетом опять угрожающе заорал. Фраза была длинной, но повара разобрали только «на пол!», раздался выстрел. Тойода и Исудзу повалились вниз – пуля прошила стену чуть выше их голов.

Негры уже бежали по коридору к выходу. Последним, держа пистолет в вытянутых руках и то и дело оборачиваясь, – стрелявший…

2

Иван Лувертюр сидел у окна и с восторгом смотрел на бесконечную белую равнину, простиравшуюся до самого горизонта. Пейзаж ее был космическим – невысокие конусообразные горки, мелкие кратеры…

То были облака. Самолет забрался выше их, солнце здесь – необыкновенно яркое – заливало светом всю картину… Иван Лувертюр, по прозвищу Пушкин, не видел прежде ничего подобного. Еще бы!.. Ведь ему никогда не приходилось летать на самолете!..

Он был мулатом, сыном русской и африканца, родившимся и большую часть жизни проведшим в маленьком, богом и властями позабытом поселке Леспромхоз, что затерялся на бесконечных пространствах Русского Севера, почти таких же бесконечных, как эти поля облаков… Родители его познакомились в институтском общежитии, зарегистрировали брак, но вскоре расстались, так и не оформив развода. Лувертюр-старший уехал к себе и исчез… Правда, мать Ивана не очень старалась его разыскивать.

От окна мулата отвлек голос стюардессы. Она предлагала пассажирам кофе. Почему-то из всех пассажиров, сидевших поблизости, кофе выбрал только Иван. В этой части салона у стюардессы было немного работы. Сосед и соседка Лувертюра предпочитали чай, а шестеро странноватого вида мужчин, занимавших кресла в двух рядах перед ним, не только не пили кофе, но и вообще отказались от еды.

Но что ему было за дело до всех этих мелких подробностей! Ведь он летел в Лондон!.. Сбывались его самые заветные мечты!

Иван Лувертюр еще раз непреднамеренно скользнул взглядом по лицу одного из шестерки, чье место – наискосок: оно выражало лишь одно – полное безразличие.

Прихлебывая кофе, русский мулат задумался о своих делах… Пушкиным его прозвали в поселковой школе. Еще в младших классах он начал сочинять стихи. Учительница, добрая молодая девушка, тогда сказала: «Смотрите, а ну как станет национальным гением!.. Пушкин-то ведь тоже был из них… Из эфиопов! Говорят, в Африке ему даже поставили памятник: великому эфиопскому поэту!» Хотя сбежавший отец Лувертюра был точно не из Эфиопии, а с Гаити, фраза прочно засела в головах леспромхозовцев. Стихи Иван вскоре сочинять перестал, но учился очень хорошо, демонстрируя многообразные способности. Особенно – к иностранным языкам. Ни с каким дурным отношением к себе, связанным с цветом его кожи, Лувертюр в поселке никогда не сталкивался: люди здесь были добрые, все дети росли вместе. К способному «негритенку» относились как к стопроцентному своему, верили: придет время, Иван прославит Леспромхоз не хуже, чем Пушкин Болдино…