Дело Томмазо Кампанелла - Соколов Глеб Станиславович - Страница 93

– Во-первых, при всей моей симпатии к тебе, Томмазо Кампанелла, я не собираюсь возить тебя никуда на закорках, – заметил Паспорт-Тюремный. – Для переездов из страны в страну существуют такие рыбины, которые плавают в небесном океане. Называются они самолеты. А во-вторых, я не черт, а Паспорт-Тюремный. Хочешь, пойдем в церковь и там я перекрещусь у алтаря, чтобы ты окончательно убедился в том, что я не черт, а твой самый лучший друг.

– В церковь? Забавно!.. Давай зайдем, – согласился Томмазо Кампанелла.

Через какое-то время Таборский, что направился к вешалке, на которой к тому моменту уже висело его пальто, увидел (а многие из остальных хориновцев, которые хоть и были в зале, настолько увлеклись «репортажем» «Юнниковой», что совершенно не смотрели по сторонам и ничего не увидели), что как раз в эту секунду от вешалки отходит повесивший на нее свою яркую куртку некий молодой мужчина, что появился в «Хорине» явно за компанию с Томмазо Кампанелла, стоявшим тут же рядом.

Сам Таборский вернулся в «Хорин», потому что забыл здесь свой чемоданчик-дипломат. Дело в том, что после его поспешного ухода Журнал «Театр» на всякий случай унес чемоданчик в дальнюю каморку, и Таборскому пришлось сильно понервничать и даже от этого вспотеть, прежде чем этот любитель почитать давнишние статьи про художественную самодеятельность отвлекся от радиомоста и сообразил, что Таборский ищет в зальчике «Хорина» именно припрятанный им, Журналом «Театр», чемоданчик-дипломат, и принес его из каморки из-за сцены.

Таборский невольно подслушал часть разговора между Томмазо Кампанелла и его спутником.

– Да, кстати!.. – проговорил Томмазо Кампанелла. – Неплохо бы и попитаться очень сытно… Я обязательно должен съесть сейчас какой-нибудь дешевой сытной еды!.. Иначе у меня просто не будет больше сил бегать по этому Лефортово дальше… Да, точно!.. Я должен поесть!.. Поесть перед тем, как заснуть и переночевать… Но сегодня-то, конечно, особый день, сегодня я не буду засыпать!

Но, конечно, как ни хорохорился Томмазо Кампанелла, как ни пытался он сам себя убедить, что сегодня засыпать он не будет, а спать ему хотелось весьма и чрезвычайно невыносимо. Настолько притом невыносимо, что порой, прямо стоя, он чувствовал, что глаза его закрываются и он куда-то уплывает и, кажется, еще немного – и он покачнется и… Но вновь он широко раскрывал глаза и встряхивался, и пытался как можно дальше прогнать сон… Но он пока еще не думал об этом: невыспанность, желание спать грозило превратиться в огромнейшую проблему не только для него, но и для всех остальных участников «Хорина», потому что им предстояло… Да что «предстояло» – они уже провели много времени на ногах, без сна и отдыха!.. Да притом, если бы они просто не спали, если бы они просто занимались каким-нибудь спокойным делом, а то ведь фактор времени и гонка за эмоцией постоянно ставили их эмоциональные резервы на грань полного истощения и изнурения. Такого истощения резервов, которое, само по себе, чревато событием, потому что, конечно, чего только не может произойти в ситуации, когда человек так истощен и настолько хочет спать!.. Тут любое и всякое может случиться!.. Это желание спать превращалось для «Хорина» и хориновцев – для всех без исключения – в фактор ужасного риска. Но… Они настолько хотели спать… К примеру, Господин Радио настолько сейчас хотел спать, что даже не задумывался, какой опасности он себя подвергает, изнуряя подобным образом!.. Полагаем, что точно так же не задумывались и остальные хориновцы, за исключением немногих из них, самых малодушных, которые находили время и место прямо в ходе хориновской полурепетиции, полуспектакля привалиться и продрыхнуть самым милым образом кто полчаса, а кто и целый час.

Таборский, благополучно получив свой чемоданчик, скрылся в лабиринте из музейных стендов, что вел к двери на улицу. Томмазо Кампанелла, недолго побыв в хориновском подвале вместе со своим спутником, вновь куда-то ушел. А действие в зальчике самого невероятного в мире самодеятельного театра тем временем продолжалось…

Глава XXVIII

Единоутробный брат Совиньи в блестящем аэропорту

– Да, ситуация, все эти эмоции, связанные с ситуацией требуют какого-то разрешения, – проговорил Господин Радио, садясь за свой режиссерский столик. – Какого-то, желательно благополучного (потому что, в противоположном случае, мы просто сойдем с ума), исхода!.. И на раздобытие этого исхода – у нас одна-единственная ночь, потому что больше ждать мы не можем. В этом, в краткости периода времени, отпущенного нам на все про все, и заключено самое главное!..

Господин Радио взял из пепельницы дымившуюся сигарету и затянулся дымком.

– Все же до сих пор не могу поверить, что вы ради нашей хориновской революции решились закурить, Господин Радио! – поражался подтянутый молодой мужчина, от которого ушла к другому жена, и поэтому теперь ему надо было как-то проводить одинокие вечера, а еще в ранней юности он мечтал об актерстве и вот… Он отдавался «Хорину» без остатка!

– Так надо. Я же режиссер. В этой профессии, яркой, между прочим, очень яркой, положено закуривать. Хотя это и вредно для здоровья. Но я же режиссер, значит, я обязательно должен курить длинную толстенную сигарету. В противном случае получится как-то ненатурально. В противном случае никто не примет меня за режиссера, никто не поверит, что я – режиссер, – объяснил Господин Радио.

– Да! Это очень вредно для здоровья! – согласился брошенный муж.

– Яркость профессии – это такой заряд эмоций!.. Такой заряд!.. Нейтрализует отрицательный вред табака и никотина, – Господин Радио достал из кармана сине-белую пачку дешевых сигарет.

– Такие плохие сигареты режиссеры не курят, – заметил брошенный муж.

– У нас бедный район, бедный самодеятельный театр, курят! – парировал Господин Радио. – Потом, я очень демократичный режиссер!.. А очень демократичные режиссеры должны обязательно курить очень демократичные сигареты!..

Тут один из хориновцев подал Господину Радио дирижерскую палочку (руководитель самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, наверное, все спутал и смешал в своем воображении: дирижер у него превратился в режиссера, а режиссер – в дирижера. И то и другое было для него понятием из какого-то волшебного мира, существующего исключительно только там, где существует сцена, театр, а над разницей между этими вещами он не задумывался). Держа палочку наготове, Господин Радио произнес:

– Я предлагаю так… Но сначала я немного напомню… Один из наших товарищей, хориновцев, очень верно заметил, что теперешнее время – это время информации, время, когда информация становится всемирной… Мне кажется, что это самым непосредственным образом относится к основным предметам, с которыми мы здесь, в «Хорине», работаем, – к настроению, к эмоции… К настроению антуража – я бы ввел еще и такое понятие!.. Не только информация стала чрезвычайно подвижной – сам человек тоже стал чрезвычайно подвижным!.. Блеск от мрака в его жизни могут отделять всего несколько часов!.. Вот он на курорте – блеск, пальмы, солнце, – несколько часов – и он совсем в другом антураже: унылая улица, холод… Но как происходит это перемещение?! Конечно, нас интересует совсем не техническая сторона дела… Я полагаю, что эти несколько часов человек существует в совершенно особенном эмоциональном мире, в совершенно особенном антураже и настроении… Это – какая-то труба, это – жизнь электрона, который со скоростью света несется от одного компьютера к другому, от сервера к потребителю… Поскольку мы очень хорошо помним наш перелет из Риги, я предлагаю и всю нашу хориновскую пьесу построить именно вокруг этого события… Я предлагаю назвать ее «Жизнь электрона, или Волшебство рыбы» – пьеса в двух действиях с прологом и эпилогом. Итак, мы передаем историю с самого начала, с того самого момента, на котором мы прежде ее оставили, с того момента, как маски рассказали о том, что провозгласил Томмазо Кампанелла еще до того, как все (или почти все) хориновцы уехали в свое «турне». Итак, наш своеобразный отчет о том, что произошло в аэропорту!.. Точнее, о том, с кем мы столкнулись в аэропорту!.. – провозгласил еще раз Господин Радио. – Это будет нечто вроде спектакля-репетиции… Спектакля и репетиции одновременно, где что-то будет идти по заранее продуманной канве, а что-то, вполне в духе «Хорина», станет придумываться прямо, так сказать, по ходу пьесы. Давайте начнем нашу работу. Разрешите мне предварить сценку некой преамбулой. Хориновцы поехали на гастроли в Ригу. Эти гастроли были организованы старухой Юнниковой. Старуха Юнникова взяла с собой на гастроли в Ригу достаточно много хориновцев и в их числе меня.