Точка сингулярности - Скаландис Ант - Страница 56

«Ничего удивительного, – сказал Спрингер. – Он же ищет точку сингулярности». Никто не понял, шутит старик Тимоти или говорит всерьез, но Шактивенанда подтвердил эту мотивацию без тени улыбки. Сейчас зловещий Грейв в России, предположительно, в Москве, но там мы не имеем возможности искать его с помощью милиции и ФСБ. Надеюсь, это ты понимаешь…

– Понимаю, – тихо проговорил я, уже догадываясь, к чему он клонит. – Мы будем ловить хищника Грейва на живца. Старый добрый способ, хорошо известный из голливудских фильмов про маньяков. Красивая и неплохо обученная девушка, этакая Джоди Фостер выходит якобы один на один, но подкрепление задерживается по техническим причинам, случается нормальная киношная накладка, и девушка оказывается один на один без всяких «якобы»… Я правильно понял? Вместе со мной поедет Верба?

– Боже упаси! Ей нельзя появляться рядом с Грейвом ни в коем случае. У нас же триллер не простой, а мистический. Главное – это магнитный диск и точка сингулярности. Так что Верба появится только в заключительном акте, а пока роль Джоди Фостер придется исполнять тебе, Разгонов…

– Я всегда говорил, что служба ИКС – это псих на психе. Сначала меня обозвали Лайзой Остриковой, мною же и придуманной. Теперь произвели в голливудские красавицы. Транссексуальную операцию вы мне не собираетесь делать?

Впрочем, к этому моменту я уже отогрелся душой и словно помолодел, ощутив почти юношескую жажду приключений, даже стремление к подвигу.

– На самом деле я согласен, Женька. Я согласен работать с вами дальше.

– А я тебя об этом спрашивал? – бесцветным голосом поинтересовался Кедр.

У меня даже мурашки по спине пробежали. И Тополь, и Верба говорили мне раньше подобные гадости, но не с такой ледяной интонацией.

– Плохие шутки, Женька.

– А для хороших время неподходящее, – отпарировал он.

– Ну, а все-таки, что бы вы сделали, если б я сейчас отказался?

– У тебя есть сын, Разгонов.

Я поднял на него глаза, пытаясь угадать, о чем сейчас думает этот человек-гора. Неужели о том, как будет отрезать пальцы моему Рюшику?

– У тебя есть сын, – повторил он, – и жена, даже две жены.

Упоминанием про вторую жену он меня добил окончательно. Потому что второй женой была Верба, которая ну никак не могла угрожать самой себе.

– Ты должен понять, наконец: пока Грейв ходит по земле, никто из нас не сможет спать спокойно. А ты один из нас. И сегодня призван. Это решаю не я, не Тополь и даже не Верба. Решает кто-то свыше. Я бы сказал «бог». Если б верил. Но я давно не верю ни в какого бога. Пошли.

Он оставил деньги под пепельницей, и мы вышли. Мне было немного стыдно за свои мысли. Но удивляться-то особо нечему: когда общаешься с ненормальными, медленно, но верно сходишь с ума и сам.

И я вдруг непонятно зачем с фотографической точностью вспомнил первую полосу недавнего номера «Le Monde» и заголовок подвальной статьи «Le point chaud de la planete» – «Горячая точка планеты». Все-таки она по-французски называлась ровно так же, как это кафе.

Мы расстались с Женькой у подножия церкви Кайзера Вильгельма, чей изящно обломанный псевдоготический купол вонзался в густо-синее небо. Надо же как распогодилось к вечеру!

– Удачи! – тихо сказал Женька. – По-моему, нас не вели. Так что, если получится, я тебе еще сам звякну, а главное – помни про Анжея. Без телефона не ходи никуда, и не отключай его.

– Хорошо, – я кивнул.

– Ну, пока. Поброжу напоследок по «Европа-центру». Страшно люблю все это великолепие. В Москве, между прочим, Лужков похожую штуку под Манежной площадью забацал, приедешь – поглядишь. Но «Европа-центр» все равно лучше – никакого сравнения!

В растрепанных чувствах я двинулся куда глаза глядят и очень скоро обнаружил себя перед входом в спортивный универмаг торговой фирмы «Карштадт». Это была моя болезнь. Оказываясь на углу Ку’дамм и Йоахимсталер, не мог не заглянуть в это царство изобилия. Говорят, те, кому в детстве не давали карманных денег, разбогатев, ходят в пиджаках, набитых наличностью, а недоевшие в нежном возрасте конфет, делаются жуткими сластенами на всю оставшуюся жизнь. У меня в прежние времена никогда не было хороших кроссовок, даже в годы активных занятий самбо. Модные «тапки» считались у нас важным элементом престижа, но я тогда денег жалел, барыгам переплачивать жаба душила. А в новые рыночные времена, как это ни странно, проблема качественной спортивной обуви осталась достаточно острой. Я, например, очень привередлив по этой части и, заходя в Москве в фирменный магазин «Пума» или «Адидас», всякий раз понимал, что рискую купить эффектную, но совершенно некудышную китайскую или турецкую подделку. В «Карштадте» подделок не продавали. Передо мною раскидывалось целое море кроссовок всех мыслимых моделей с большим разбегом по ценам, но с неизменной гарантией качества. Я дурел от этого многообразия и мог часами изучать выставочные стенды. Потом еще час другой примерять, и почти каждый раз покупал новую пару. Белка уже смеялась – у меня стояло дома пар двадцать. Причем я их все использовал – бегал по утрам, меняя обувку в среднем раз в неделю. Был у меня и любимый продавец в универмаге – симпатичный молодой турок, который проявлял в пять раз большую предупредительность, чем любой немец, ну а когда я специально для него разучил несколько фраз по-турецки, он меня просто начал встречать, как родного.

На этот раз я мерил роскошные цельнокожаные спортивные туфли английской фирмы «Нью бэланс» классического покроя и с трехслойной ортопедической подошвой. Мой турок объяснил, что ничего более замечательного на сегодня в магазине нет. Можно было поверить ему: цена зашкаливала за триста марок. И я уже согласился оставить кроссовки на ногах, а ботинки сложить в коробку, когда в кармане запел телефон.

– Да, – ответил я, после чего секунд десять звучала странная восточная мелодия, больше понравившаяся продавцу, нежели мне.

– Странный у вас телефон, – сказал он, – музыку играет.

И тут сквозь эту музыку голос Нанды четко произнес по-русски:

– Восемь двадцать семь.

Ну, вот и определились мои планы. Теперь можно было ехать домой, ждать Белку с Рюшиком, готовить им ужин и спокойно спать до утра.

Настроение у меня сделалось отличным, сам не смог бы объяснить, от чего: от коньяка, от разговора с Кедром, от предвкушения встречи с Москвой или от шикарных вновь приобретенных тапок для моей коллекции?

А на платформе ко мне подошел очень опрятный старичок, пахнущий едва ли не одеколоном, и вежливо попросил пятьдесят или хотя бы двадцать пфеннигов – на хлеб.

«Вот черт! – подумал я со смешанным чувством, – у этих немцев даже нищие сохраняют достоинство. Все у них не по-нашему!»

Иногда меня это злило, как Белку, но сейчас почему-то порадовало.

И я дал старику десять марок. Ну, не было у меня мелочи.

Глава третья

ВСТРЕЧА НА ЭЛЬБЕ

Я решил, что посплю в поезде. Это было вполне реально теоретически. Западноевропейские железные дороги – это вам не электричка Москва – Петушки – спится там вполне нормально. Однако, уже садясь в полупустой вагон, я ощутил гадостное предчувствие: меня сопровождают. Кедр накануне ничего не сказал по поводу вещей, которые необходимо иметь при себе во время поездки в Гамбург. То ли ничего не надо, то ли сам должен соображать. И я еще ночью решил, что береженого Бог бережет, а значит, полный шпионский комплект будет не лишним: пистолет, нож, передатчик, по две маленьких гранаты четырех типов – ослепляющих, усыпляющих, дымовых и боевых, очки ночного видения, джентльменский набор пилюль, металлоискатель. Еще какая-то чертовщина – уж и не припомню. Отвык за два года от всего, чему обучали. А в тихом спокойном Айхвальде, из которого я, работая над романом, случалось, не вылезал по неделям, отношение к вопросам личной безопасности стало окончательно ироничным. И вот все переменилось.

На вокзале Цоологишер Гартен моя экипировка враз перестала мне казаться дурным маскарадным костюмом, а уж по ходу движения я просто то и дело проверял содержимое карманов и карманчиков, чтобы не дай Бог не перепутать, когда припрет и надо будет действовать. И сделалось мне очень кисло. Я занял, разумеется, пустое купе, но за два часа и двадцать минут мою дверь открывали как бы невзначай пять раз. И хуже всего было то, что дважды ее открывал один и тот же человек – высоченный парень туповатого вида, не считавший своим долгом даже извиняться.