Техника бега на кривые дистанции - Скаландис Ант - Страница 4

А год спустя Дженкинс нашел-таки анизоспринтера – длинноногого негра Джека Фаста. Фаст быстро освоился со сверхскоростями и стал выступать в соревнованиях (однажды даже за сборную США). Выигрывал забеги с заранее заказанными результатами. Супербег так и не признали официально, и Фаст выступал под чужими фамилиями. По существу, просто зарабатывал деньги. Это не устраивало ни его, ни Дженкинса. И они решили создать школу супербега для подростков, потому что заметили: если учить анизотехнике с детства, число способных резко возрастает. Однако детская школа супербега не просуществовала и полугода, более того, Дженкинс и Фаст чуть не попали под суд за антигуманные эксперименты над детьми. Вкалывание детишкам анизогена пополам с нейтрализатором действительно казалось довольно странным. И после нашумевшего закрытия школы сам супербег стал чем-то настолько одиозным, что Дженкинс окончательно махнул на него рукой, а Фаст потерял все заказы на анизоспринтерские выступления и ушел работать в цирк. Надо же было где-то использовать свои уникальные способности.

Ну ладно, ребятки, пошли погреемся.

Мы поднялись, скинули полотенца и снова вошли в парилку. В парилке было хорошо. Уютно, по-домашнему, Клюквин снова разлегся наверху, а мы сидели рядком, только теперь я был около Машки, а Панкратыч с краю.

– Ну, а что с Овчарниковым? – спросил я, когда выбрал, наконец, удобную позу и расслабился. – Где он теперь?

– А, Овчарников-то? – словно проснулся Панкратыч. – Он в зоопарке работает.

– Где? – переспросил Клюква.

– В зоопарке. Клетки чистит. Сначала он на стройке работал, но что-то там у него не заладилось. Потом устроился в депо разнорабочим, потом в морг, потом дворником, потом на завод, опять разнорабочим, и, наконец, в зоопарк – вспомнил, что в детстве очень зверей любил.

Я его видел этак с год назад. Сначала даже не узнал. Через все лицо шрам, на левой руке трех пальцев нету, и весь он какой-то скособоченный. Как это было, он рассказывать не любит, просто, говорит, вошел как-то пьяным в клетку к тигру, ну и они с тигром чуть-чуть друг друга не поняли. Да я его ни о чем и не спрашивал. Так, посидели немного, поворошили прошлое, спецкомиссию вспомнили. Игорь цитировал на память свою тогдашнюю речь, улыбался загадочно, жевал «беломорину» и щурился от дыма. Я его как сейчас помню. А день был теплый такой, солнечный, и тигр, тот самый, наверно, развалился рядом в клетке и мирно смотрел на нас своим прищуренным глазом…

Панкратыч остановился, словно хотел сказать еще что-то, да забыл, и принялся водить по телу своей дощечкой от гигантского эскимо. А я смотрел на лоснящиеся Машкины бицепсы и думал о том, как странно все получается.

Мы приходим в спорт еще совсем детьми, приходим, увлеченные его внешней, парадной стороной. Он ведь красив, спорт, он ведь чертовски привлекателен. А потом медленно и постепенно, очень медленно и очень постепенно, мы узнаем его оборотную сторону, и, когда нам становится ясно до конца, что спорт совсем не так красив и чист, каким он казался поначалу, нам уже поздно менять профессию, мы уже его пожизненные пленники, добровольные пленники.

Начиная заниматься, мы становимся день ото дня здоровее и сильнее, мы гордимся собой и не успеваем заметить, как пересекаем тот рубеж, за которым «сильнее» уже не означает «здоровее», и когда вдруг мы понимаем, что спорт существует вовсе не для здоровья, это уже не имеет для нас никакого значения. Тем более, что никто сегодня не знает точно, для чего именно существует спорт. И потому его используют для денег и для политики, для науки и для искусства, для отдыха и для развлечения. Для чего только не используют спорт! И все это мы знаем. И иногда нам бывает тошно. А иногда просто трудно. Или просто больно. Но мы терпим. Мы умеем терпеть годами во имя нескольких минут радости. Потому что мы не просто безропотные кролики под ножом полуслепой, идущей ощупью спортивной науки, мы еще и мастера, профессионалы, как любил говорить этот Овчарников, и, выступая на дорожках, на рингах и в бассейнах, мы защищаем не только честь страны, но и честь самого спорта. Как профессии. А это ни с чем не сравнимая радость – чувствовать себя настоящим профессионалом, мастером, победителем, героем. Вот ради чего мы гробим свое здоровье и свой интеллект, а вовсе не ради денег и тряпок, как думают некоторые. Конечно, есть и такие, для которых деньги – это все, профессионалы самого низкого пошиба; для них полтора «куска» за крупную победу важнее, чем гимн и флаг, и миллионы лиц перед телеэкранами. Но таких все-таки мало, и о них не хотелось думать. Я думал об Овчарникове, и мне казалось, что он не такой.

Мы все молчали. Потом Клюквин мрачно произнес:

– Брешешь ты все, Панкратыч.

Панкратыч не ответил, и Клюквин тихо засопел наверху, уткнув лицо в скрещенные руки.

Я посмотрел на Машку и обалдел. Машка плакала. Я еще никогда не видел плачущую Машку. Но уже в следующую секунду я понял, что это просто капли пота стекают у нее по щекам.