Спроси у Ясеня - Скаландис Ант - Страница 12

Действительно, правды я еще не знал. Были пока одни догадки. Я взглянул на Татьяну. Она сидела на жухлой придорожной траве и, дотягивая уже совсем короткий бычок, внимательно изучала свои красиво наманикюренные ногти, очевидно, слегка пострадавшие в ходе стрельбы.

– Слушай, и часто ты вот так работаешь?

– Как?

– Ну, вот как со мной этой ночью.

Татьяна посмотрела на меня долгим и пристальным взглядом.

– Ты специально говоришь мне гадости?

Мне стало стыдно. Действительно, за что? Я просто хотел знать правду.

– Я просто хочу знать правду, – сказал я ей.

– Ты уверен в этом? – спросила она.

– Да. Потому что я люблю тебя.

– Врешь, Разгонов. Ты любишь Машку. А я у тебя так, в качестве дублера. Верно? Ведь мертвые вне конкуренции. Цитирую по памяти.

Меня поразило, как точно она определила свою роль. В моем дневнике четырнадцатилетней давности (Боже, когда-то я еще и дневники вел!) была такая запись про Татьяну Лозову. На очередном турнире, куда я пришел любоваться Машей Чистяковой, Маши не оказалось, но выступала Лозова. Она мне тоже нравилась, даже очень нравилась, и в отсутствии Чистяковой я в нее действительно влюбился, от любования ею я получал ничуть не меньше удовольствия, и вот тогда я назвал ее дублером в своем дневнике. Конечно, я не сказал этого Татьяне. Я сказал совсем другое, впрочем, совершенно искренне:

– Это жестоко, Таня. Зачем ты так?

– Извини, – она поднялась, шагнула ко мне, и мы обняли друг друга. – Извини, любимый.

Господи! Да как я мог подумать о каком-то шпионском задании!

Я целовал ее щеки, глаза, лоб, губы, все еще горячие и солоноватые после стрельбы и нервотрепки.

– Ты все узнаешь, Мишик… ты все узнаешь, любимый… ты узнаешь всю правду… ты узнаешь даже больше, чем можешь себе представить, – шептала она, а я тушил ее шепот поцелуями, и наконец мы совсем замолчали, и мир опять закачался, не стало неба, травы и дороги, не стало машины, оружия и бандитов… Только страшно знакомый звук назойливо врывался в наш иллюзорный мир.

Сигнал вызова. Тополь.

– Десять минут, – сказал я с трудом оторвавшись от Татьяны, – это очень мало.

– Да, – согласилась она, и я рванулся к передатчику.

– Ясень слушает. Прием.

– Я Тополь. Приземлился в полукилометре от Заячьих Ушей. Через двенадцать минут жду вас возле твоего дома. Как понял меня? Прием.

– Понял тебя хорошо. Конец связи.

Я мог себе позволить не торопиться. Я устал от скорости. По так хорошо знакомому пути я ехал медленно, зато не выбирая направления, нарочито спрямляя все изгибы проселочной дороги. "Ниссану" было все равно: тракторная колея, луг, скошенное поле, лужа или стожок сена – он пер себе как танк, и, конечно, не забуксовал ни разу.

Серую крышу своего дома рядом со старой ветлой на краю деревни я, как всегда, увидел издалека. А чуть позже увидел и фигуру Тополя. Наверняка это был он. Больше некому. Фигура помаячила возле дороги и скрылась за кустами жасмина перед моим крыльцом.

– Это Тополь? – спросил я Татьяну.

Она молча кивнула.

Я попал колесом в лужу, и взлетевшие веером брызги окатили мирно гулявших кур возле дома Петровны. Куры, возмущенно кудахтая и хлопая крыльями, ретировались. Зато появилась Петровна. С тех пор как три четверти деревни скупили московские дачники прошло уже лет пять, и теперь Дарью Петровну, живущую в крайнем доме напротив моего и почти одиноко зимующую в Заячьих Ушах, трудно было чем-то удивить. Заезжали в эту глушь и джипы и лимузины, а Генка Терехов пригнал однажды на совершенно фантастического вида спортивном "мазератти", взятом напрокат. Более того, пару лет назад дядька игнатовской Лариски с другого конца деревни, военный летчик, лично доставил всю их семью на могучем армейском вертолете с двумя винтами. Так что Дарья Петровна вышла теперь не на диковинную машину поглазеть, а просто полюбопытствовать, кто же это приехал.

Я уважительно высунулся из окошка и поприветствовал ее:

– Здравствуйте, Дарья Петровна, как поживаете?

– Спасибо, хорошо. За грибам приехали? Готовь куженьку. Грибов в лесу – любоваться. Летось не было столько.

(Что в переводе с тверского диалекта означало: "За грибами приехали? Готовь корзину. Грибов много. Больше, чем в прошлом году".)

– Грибочков пособираем, – ответил я скорее уже самому себе и подрулил к дому.

Тополь сидел на лавочке у крыльца, курил и щурился на солнце. Был он ужасно длинный и на первый взгляд удивительно нескладный, особенно когда сидел, сложившись весь под острыми углами, как кузнечик. Потрепанные высокие армейские башмаки сорок восьмого приблизительно размера, вытертые кожаные брюки, ковбойка с закатанными рукавами, очень смуглая кожа, лицо в морщинах и седоватый ежик на голове – то ли ему лет сорок пять, но можно дать шестьдесят, как Штирлицу, если посмотришь внимательно в усталые и печальные глаза; то ли наоборот – возраст уже пенсионный, а держится молодцом, как настоящий спортсмен "доанаболической" эпохи. Улыбка грустная, но обаятельная, зубы – белоснежные, как у американского политика и в длинных пальцах длинная сигарета "Мор". Кто он? Ковбой? Разведчик? Спортсмен? Путешественник? О! Я понял, какое сравнение будет самым точным. Звездолетчик дальних рейсов, прилетевший в отпуск на Землю. Этакий Леонид Андреевич Горбовский, член Всемирного Совета. Полдень. Двадцать второй век…

"Ну, вот ты и допился, приятель: начали оживать потихонечку герои любимой книжки детства, которую ты без всякой задней мысли взял с собой. Сначала Майка, теперь Горбовский… кто следующий? Держись, старина! То-то будет весело, когда изо всех щелей твоего старого дома полезут негуманоиды".

И только одно я знал теперь наверняка: они не бандиты. Еще тогда, в дороге, я подумал, что Татьяна Лозова не может работать на бандитов. Детский сад, конечно, наивное стремление выдать желаемое за действительное, но в поисках аргументов я отметил слишком уж странный стиль работы у них с Тополем. Помилуйте, какая мафия станет вот так вести себя с попавшим к ней в лапы придурком, каким бы ценным заложником или носителем информации он не являлся! И, наконец, этот звездолетчик. Ну, нет, ребята, ну, режьте меня, мафиози такими не бывают!

Я вышел из машины без оружия, протянул ему руку и представился:

– Михаил.

– Леонид, – ответил он, вставая.

– А я-то думал поначалу, что вы бандиты.

– Мы сами так иногда думаем, – улыбнулся Тополь, наклоняясь за своей кожаной дорожной сумкой, огромной, такой же нескладной, как он сам и словно изжеванной бегемотом. – Пошли в дом. Откроешь дверь, хозяин? А то деревня у тебя больно шумная. Дюже много народу.

– Да? – удивился я. – А мне казалось, тут очень тихо.

Я открыл ему дверь, а сам вернулся к машине. Татьяна стояла, прислонившись к капоту в трогательной растерянности, словно решала, с кем ей теперь держаться рядом: со мной или с Тополем.

– Леонид, – спросил я, – а оружие из машины забрать?

– У вас тут воры, что ли, кругом?

– Да нет, просто меня так учили: никогда не бросать оружие.

– Ишь ты! Ну, тогда бери. В общем, это правильно.

И, пригнувшись в дверях, он шагнул в полумрак сеней.

В доме было прохладно, все-таки август, а не топили уже давно. Мы прошли в комнату, сели вокруг стола. Молча закурили. Татьяна поежилась и первая нарушила тишину:

– Печка работает?

– Две печки, – поправил я, – обе функционируют. Сейчас организуем.

– Погодите, ребята, – вмешался Тополь, то бишь Леонид, – с печками вы без меня разберетесь. Я, конечно, вижу, что вы сейчас гашеные, и даже догадываюсь, почему. Абсолютно не возражаю, если уже через пять минут вы оба отправитесь спать: но прежде, ты не сердись, Верба, я все-таки представлюсь нашему новому другу, а то он, боюсь, не уснет без этого. И давай договоримся: ты воздержишься от комментариев и сейчас, и потом, вплоть до моего возвращения.

– Вас понял, Тополь. Прием, – дурашливо козырнула моя славная рыжая Верба.