Последний спринтер - Скаландис Ант - Страница 4

– Вы страшная женщина, синьора Эльза. Вы подумали, как нам будет скучно без Спортивного Центра в Хьюстоне?

– Разминка! – послышался голос Прентиса.

– Нет, – возразил Джонсон, лениво двигая челюстями, – сегодня не так. Еще две минуты сижу.

Прентис уже привык к таким поправкам. Конечно, Бобу видней, он давно сам себе тренер, а Прентис, по сути, его ассистент.

– Игорь, – предложил Боб, – поиграем, как вчера?

– Давай.

– Монтгомери, – сказал Боб.

– Сальников, – ответил Волжин.

Эту игру они придумали накануне, когда встретились в Комитете по охране и почти сразу нашли общий язык. Выяснилось, что Боб говорит по-русски. («Мечтал работать разведчиком и выучил, а теперь разведчики никому не нужны, зато русский очень кстати»). А уже разговорившись они поняли, что оба знают и любят спорт, я поклоняются одним и тем же кумирам, и их кумирами были не отчаянные «профи» последних лет, чьи рекорды создавала варварская спортивная наука, а те настоящие герои спорта, которые еще не знали тонкого научного расчета и транжирили свое здоровье на удавление нерационально, но за победу дрались, как звери.

Волжин был мальчишкой, а Джонсон даже не родился, когда их кумиры заканчивали свой путь в спорте, но воспоминания детства – самые яркие, и Волжин помнил и переполненные трибуны Лужников в дни соревнований, и тренировки знаменитых легкоатлетов, на которые он бегал поглазеть, имея такую возможность; а Джонсон, пятнадцати лет попав в Хьюстон, мог целыми часами просиживать в Музее спортивной славы, просматривая старые записи Олимпиад и крупных чемпионатов, и старый спорт он знал не хуже Воджина, даже лучше, потому что знал его еще и изнутри.

И вот Боб заявил, что США – первая спортивная держава мира. Волжин не согласился. И началось. Они стали бросаться громкими именами, загоняя порой друг друга в тупик, ведь в некоторых видах СССР и США не были равны, и тогда, если называлось не равнозначное имя, один из них призадумывался и говорил: «Нет, не то. Этот раунд я выиграл».

– Джо Луис, – предлагал Боб.

– Лемешев, – отвечал Игорь.

– Не то. Кассиус Клэй.

– Горстков, – отвечал Игорь.

– Не то! Джо Фрэзер.

– Лагутин. Ну, ладно, Боб, этот раунд ты выиграл. От мрачной группы экспертов отделился Альвар Густафссон, тоже член Всемирного Координационного Совета, и, подойдя к Волжину, сказал:

– Бьерн Борг.

Волжин задумался, и Джонсон опередил его:

– Джон Макинрой.

– Чесноков, – вспомнил, наконен, Волжин.

– Не то! – в один голос откликнулись Джонсон и Хустафссон.

«Ну, держись, великий спринтер!» – подумал Волжан и объявил:

– Вячеслав Веденин.

– Томас Вассберг, – незамедлительно отозвался Густафссон. А Джонсон скромно заметил:

– Пропускаю.

– Густафссон, – сказал Тустафссон.

– Это ты, что ли? – улыбнулся Волжин.

– Нет, Томас Густафссон, олимпийский чемпион. – Хайден! – радостно закричал Боб. – Эрик Хайден.

– Евгений Куликов, – спокойно ответил Волжин. – Если угодно, Игорь Малков.

Вдруг Джонсон поднялся. Откинув одеяло, встряхнул расслабленными мышцами. Прентис показал ему секундомер и, щелкнув кнопочкой, убрал в карман. Барокамеры были уже отсоединены, и великий спринтер медленно пошел к дорожке, переступая длинными, как у страуса, ногами, под лоснящейся черной кожей которых красиво перекатывались натренированные мускулы, и остановился возле белой линии старта, проведенной в шестнадцати ярдах от входа в Тоннель. Таков был разбег Джонсона.

Все стояли и молча смотрели, как он разминается. Потом Боб снова сел в шезлонг, накрылся одеялом, и Прентис с коротышкой принялись яростно растирать его мышцы, выдавливая на черную кожу белые червячки пасты из голубого тюбика. В воздухе разлился резкий и пряный запах.

Снова подошел Густафссон.

– Стэнмарк, – сказал он.

– Братья Маре, – откликнулся Боб.

– Жиров, – сказал Волжин и добавил:

– Вот что, пора переходить к легкой атлетике. Брумель.

– Шеберг – сказал Густафссон.

– Дюмас, – сказал Боб.

– Не то, – ответил Воджин обоим.

– Ладно, – прищурился Боб, – Бимон.

– Санеев.

– Ортер.

– Седых.

– Эшфорд.

– Кондратьева.

– Льюис.

– Борзов.

– Оуэне, Мактир, Ханне, Смит, Кэлвин Смыт, Лэттш! Кинг, Флойд, Уильяме, Сэнфорд, Ридлик…

– Остановись, Боб, – сказал Преншис. – Вкалываю суперэкспресс.

Суперэкспресс-допинг Прентис вводил лично, не доверяя этот ответственный процесс никому. А когда ядовито – голубая, яркая, чуть ли не светящаяся жидкость перешла вся в вену Джонсона, тренер как-то остервенело выдернул шприц и шваркнул его о баллон с газом.

«На счастье», – подумал Волжин, хотя никто не сказал ни слова.

Потом он поймал взгляд Джонсона, вздрогнул и даже поежился, так ему вдруг стало жутко. Зрачки у Боба сузилась, превратились в сильной точки, словно от очень лампы, а радужка остекленела и прямо на глазах стала мутнеть.

– Пора, господа, – проговорил Прентис.

Джонсон, даже не приподнявшись, вяло протянул длинную черную руку с тонкими пальцами, и присутствующие все по очереди пожали ее. Одни молча, другие – тихо, сдержанно пожелали удачи.

– Ни пуха, – сказал Волжин по-русски, задержав в своей руке безвольную ладонь Боба.

– К черту, – проговорил Боб, с усилием растянув губы в улыбке.

Когда же они поднялись в небо, и, приникнув к иллюминатору, Волжин смотрел вниз, на маленькую черную точку на краю красной тартановой полосы, его вдруг охватило сильное и щемящее чувство, близкое к экзальтации. Уже само то, что Джонсон вышел один на один с Тоннелем, казалось Волжину победой добра над злом. Но он пере живал, переживал ужасно, и не столько за успех дела, сколько за самого Джонсона, словно тот вдруг стал для него родным.

А накануне, когда они встретились в Комитете, они не сразу стали мирно перебрасываться именами спортивных звезд, они сначала чуть не поругались. Волжин еле сдерживал себя, глядя, как мальчишка Бобби Джонсон откровенно издевается над почтенными членами экспертной комиссии и Всемирного Координационного Совета. Бравируя знанием русского – среди прибывших никто не знал его так, как Джонсон – он отпускал такие грубые шуточки и так меряно подмигивал при этом Волжину, что тот готов был отхлестать Боба по щекам, но… Он понимал не хуже других, что Джонсона можно спугнуть. И тогда будет просто огромная дымящаяся воронка, и тучи радиоактивной пыли, и целые колонны техники, и отряды дезактиваторов в оранжевых комбинезонах… Или – и этого хотелось еще меньше – вновь ожидание неизвестно чего и вновь проклятая работа в Комитете по охране.

На безопасном расстоянии от Зоны, посреди поля, куда сели вертолеты, уже была готова палатка, и в ней – два экрана, и на одном из них был Джонсон.

Вот он встал, отбросил одеяло, попрыгал, не замечая, видимо, что прыгает прямо на одеяле, прокалывая его шипами, и все увидели, как надулись его мускулы, а глаза заблестели сумасшедшим блеском. Он постоял, покачался па носках, поднимая и опуская рук, и, а потом раздался громкий голос: «На старт!», и в палатку вошла тишина.

Джонсон устраивался на колодках неторопливо, привычно выбрасывая вверх ноги, встряхивая ими, тщательно выбирая точку опоры для каждой ступни, аккуратно переставляя пальцы рук, словно подыскивая на тартане место, которое приятнее всего на ощупь. Потом он замер и, только раз взглянув в черному Тоннеля, отделенную от него шестнадцатью ярдами, опустил голову и как бы обмяк в ожидали;: второй команды.

– Внимание! – прокричал магнитофон, и люди в палатке перестали дышать.

Волжин заметил, как от выступившего пота заблестел лоб у Брайта, как главный эксперт по автоматике Тохкро Мацуоки нервно поправляет очки, то сбивая их с носа, то возвращая на место, как Густафссон яростно трет подбородок, словно ищет на нем пропавшую бороду. Никто не понял, сколько прошло секунд, когда, наконец, грянул выстрел и Джонсон рванулся.