Охота на эльфа - Скаландис Ант - Страница 97

– Привет, ребята! У меня сегодня шмон был, спасибо, Байрам предупредил, и я слиняла.

– Ты не возвращайся туда, – посоветовали мы.

Мысль была настолько очевидной, что я действительно не помню, кто высказал ее первым.

– Наверно, вы правы. Но мне все равно придется вернуться.

– Почему? – не понял я.

– Я разговаривала сегодня с вашим историком из Вроцлава. Он, оказывается, знает всех наших и просил оставить пакет для него и для вас у меня в квартире, или хотя бы в почтовом ящике внизу. Ночью он вам сам все расскажет.

– Интересно, а что за пакет? – спросил я.

– Не знаю, – сказала Моника. – От товарища из России. Я должна встретить курьера в Темпельхофе.

– Это аэропорт?

– Да.

– Обалдеть! В Берлине аэропортов больше, чем в Москве?

– Не больше, всего три. Если не считать военных.

– Слушай! Вот. А улица или площадь Киндербауэрнхоф – это где? – по ассоциации вспомнил Фил.

Очень кстати вспомнил, мы перед этим изучали самую подробную карту из тех, что смогли достать, но улицы такой не обнаружили. Оставалось ходить по Кройцбергу и спрашивать.

– Киндербауэрнхоф? – переспросила Моника и рассмеялась. – Это не улица. Зачем вам? Вы что, маленькие?

– Киндер – это ребенок, понятно, – обиженно сказал я. – А бауэрнхоф?

– Крестьянский двор. Наши доморощенные пестолоцци решили сделать для городских детей кусочек деревни посреди каменных джунглей. Забавное местечко. Сходите, гляньте.

И она показала по карте, на пересечении каких улиц это находится. Оказалось очень близко от того самого «бомжатника», от калитки с прибитым ботинком и вагончика, где нас принимал связной. Поганое место.

Монику как будто перестало интересовать, для чего нам Киндербауэрнхоф, и я решил сам пояснить.

– Представляешь, в этом дворе ваши партийцы назначили нам важную деловую встречу.

– Во, придурки! – прокомментировала Моника.

Она так изящно употребляла российский сленг, что всякий раз заставляла меня восхищаться своими способностями к языку.

Потом все-таки не удержалась и добавила любимое:

– Хохмачи.

– Это точно, – проговорил Циркач.

Он просто тянул время, не желая расставаться с Моникой.

– А можно я туда не пойду? На вашу встречу. – спросила вдруг наша боевая подруга. – Я буду ждать вас дома, а потом мы вместе отправимся в кнайпе. Как вчера. Хорошо?

– Хорошо, – кивнул я. – Но давай ты будешь не дома. Жди нас прямо около кнайпе. И лучше какого-нибудь другого. Выбери сама и опиши нам подробно.

– А может быть, все-таки поедешь с нами? Прямо сейчас, – предложил Циркач с грустной безнадежностью в голосе.

– Бред, – возразил я. – Ей же еще в аэропорт.

– Ну, так мы ее и отвезем, – упорствовал Борька, совсем ошалевший от любви.

– Отставить, Циркач, – сказал я тихо, но строго. – Не хватало еще засветиться в аэропорту перед самой ответственной операцией.

– Вообще-то к восьми я успеваю, – сообщила Моника. – Так что, может, и подойду прямо к вам. А если нет, буду ждать в кафе слева от центрального входа в «Пергамон». Это очень знаменитый музей на острове, вы должны знать.

– Да, – сказал Циркач, – я знаю, где «Пергамон».

– Ну, тогда я не прощаюсь? – спросила Моника. – Увидимся. А сейчас – побегу. Ладно?

И мы не попрощались.

Только Циркач догнал ее, обнял порывисто и они замерли в поцелуе на добрых полминуты.

– Маньяк, – проворчал я, когда Борька вернулся к нам. – Вечера дождаться не можешь?

Вопрос был риторический, Циркач промолчал. Но Пиндрик вдруг нахально поинтересовался:

– А деревянная нога не мешает во время этого дела?

Циркач даже не обиделся:

– Да ты что?! Только добавляет остроты ощущений. И не деревянная нога, а культя. Протез же она отстегивает. Вы себе не представляете, мужики, какая это обалденная девчонка! У меня такой еще ни разу не было?

– Предлагаешь и нам попробовать? – еще наглее спросил Пиндрик.

– Доиграешься у меня, – беззлобно отмахнулся от него Циркач.

– А по поводу того, что у тебя такой еще не было ни разу, – заметил Фил, – мне кажется, ты про каждую так говоришь.

– Наверно, – не стал спорить Циркач, – но Моника…

– Наш Борька бабник, наш Борька бабник! – традиционно подпел Шкипер. Он всегда дразнил Циркача этой популярной песенкой.

После случайной, но такой удачной встречи с Моникой, настроение было у всех отличное.

И только влюбленный Циркач, должно быть, все-таки предчувствовал неладное…

Он забеспокоился уже в восьмом часу, когда мы вышли из «Гегеля» и Фил разочарованно отметил, что у подъезда дежурит совсем другая девка – толстая и некрасивая.

– Давайте заедем на квартиру, – предложил Циркач. – Время есть, а Моника по всем расчетам должна уже вернуться. Если хоть знать, от кого пришел пакет, нам будет легче общаться на переговорах.

В словах Циркача было больше эмоций, но присутствовала и некоторая логика. В общем, мы поехали к дому. Двух долдонов там уже не было, но мы все равно проявили максимум осторожности, открыли подъезд ключом и стали подниматься. Недалеко мы поднялись. На площадке второго этажа, сразу за поворотом лестницы лежало тело. Его не пришлось долго рассматривать с целью опознания.

Циркач сдавленно вскрикнул, и я отметил, как его рука автоматически скользнула к ремню на поясе сзади – в поисках пистолета. О медицинской помощи – хоть первой, хоть двадцать первой – речь уже не шла. Это с одного взгляда стало понятно не только Филу.

У Моники Штраус было перерезано горло – по-восточному, широко и страшно. От уха до уха. А кровищи-то натекло! Из-за легкого наклона площадки алые ручейки убегали не к ступеням лестницы, а к дверям квартир.

– Полчаса прошло, как минимум, – тихо проговорил Фил. – Убийц уже не найти.

Я не стал спрашивать, как он это определил.

Мы просто, не сговариваясь, взлетели наверх. Дверь была распахнута, квартиру эти гады обыскивали грубо и в явной спешке. Искали что-то свое, очень хитрое. Ни наши комбезы, ни даже оставленные частично боеприпасы их не заинтересовали. Кстати, и пакет из Москвы мы благополучно обнаружили в почтовом ящике. Конечно, он был от Ахмана. И правильный вор коротко распоряжался (по-русски!): мол, промедление в выступлении смерти подобно, а что взрывать – непринципиально. Главное, чтобы наверняка и шуму побольше. На своем языке он тоже написал что-то, даже больше по объему, но это было за пределами нашего понимания.