Меч Тристана - Скаландис Ант - Страница 4

Однажды, наткнувшись на странные аналогии в древних британских и скандинавских текстах, Маша почувствовала некую тайну, некую загадку, которую все литературоведы и историки в течение многих веков словно бы не замечали или, откровенно испугавшись, делали вид, что не замечают, и обходили стороной. Машу заело. Она решила докопаться, вполне отдавая себе отчет в том, что труд предстоит титанический и на завершение его может не хватить всей жизни. Ну и что? Все равно пока ей ни с кем не хотелось делиться своими идеями. Пока. Вот потом, когда возникнет необходимость ехать в Англию, Ирландию, Норвегию – тогда придется, ей одной этого просто по деньгам не потянуть. А сегодня еще очень многое можно найти здесь, в Москве и Питере, и это многое следовало перелопатить. Она и работала как вол. А чем еще ей было заниматься? Ведь личная жизнь не удалась.

Родителей потеряла рано. Чуть позже умерла и бабушка, у которой она жила в коммуналке: и к университету ближе, и помогала старой больной женщине. Так Маша в двадцать лет осталась совсем одна. Тоска. Но какая может быть тоска в этом возрасте? Молодые же все, и демократия в стране молодая. Денег нет – черт с ними! Зато говорить, смотреть, писать, читать можно все что угодно, ну, почти все! Здорово-то как: споры о вечном, вино, любовь, надежды… Меж тем традиционно студенческий загульный образ жизни был не в Машином вкусе, пьяные сборища на ее территории начали утомлять, семейный уют как-то больше импонировал, вот и выскочила замуж, не долго думая. Даже в отдельную квартиру переехали. Было хорошо. Но недолго.

Муж-однокурсник поступил с ней подло. Сначала заставил сделать аборт («Ты что, сдурела, мать, надо хоть универ закончить, на ноги встать, какой, на хрен, ребенок?!»). А потом, когда после жутко неудачной операции – ну бывает такое, все под Богом ходим! – оказалось, что у нее, вероятнее всего, уже никогда не будет детей, юный супруг Володя заявил буквально следующее: «Ты, конечно, красивая и умная баба, но зачем мне, извини, бесплодная жена?» Дело было, разумеется, в другом: Володя уже увлекся к тому времени другой красивой и умной бабой, а Машу он, собственно, никогда и не любил. Какая уж там любовь – так, полудетские сексуальные игры, закончившиеся по неопытности браком.

Всех следующих своих мужчин Маша рассматривала не более как партнеров для поддержания общего здоровья. Она была теперь очень строга в выборе, очень осторожна в поведении и никогда не говорила о женитьбе. Цинизм становился нормой жизни. Ждала ли она своего принца? Да, в глубине души, на потаенном, почти инстинктивном уровне. Так его ждет, наверное, любая женщина, но сознательно Маша уже никого не ждала и никого не искала. Может, поэтому он и появился. Принц. Иван.

Это была такая красивая, головокружительная, фантастическая любовь, что Маша думала о ней, как правило, на древнеирландском или старофранцузском, она это умела, а думать по-русски о любви казалось странным, потому что подобные чувства никак не вписывались в современную российскую действительность, где правила бал крутая братва во главе с Зигой Абдуллаевым. Как это было символично – переделать Зигфрида в Зигу! Маша мечтала жить в мире Зигфридов, а не Зиг. Она и жила в нем, уже давно, жила, по-страусиному прячась за стенами своей уютной норки.

И вот пришел Иван, пришел из внешнего, чужого и страшного мира, к тому же он оказался представителем организации, казавшейся Маше средоточием всех зловещих сил, организации, имя которой КГБ. Но он пришел и стал своим, и примирил ее с внешним миром, и подарил счастье. Вот только основным свойством счастья во все века была мимолетность. Иван уехал в командировку, а оказалось – на фронт. Были письма. Потом перестали приходить. И она уже начала понимать почему, но только не хотела об этом думать и все глубже, глубже уходила в свой любимый, давно ушедший, но лично ею выстроенный заново древний красивый мир – мир скандинавских саг, поэзии скальдов и куртуазных французских романов, и этот мир был реальнее, чем душный непроходимый кошмар за окном, из которого, кажется, ушла теперь ее последняя надежда…

В тот вечер в квартире внизу было подозрительно спокойно, и непривычная тишина даже мешала работать. Маша уже положила рядом с собой чистый лист бумаги, но никак не могла сосредоточиться, чтобы начать конспектировать статью. Оригинальное в ней как-то слишком уж тесно переплеталось с общеизвестным. «С чего начать?» – мучилась Маша. А тут еще этот назойливый голос из коридора. Странная манера – никогда он не стучит, а сразу начинает канючить, скулит, как щенок под дверью:

– Маш, а, Маш!

Она поднялась и открыла ему.

– Ну что тебе, дядя Гош?

– Сигареткой не угостишь?

– Бери, но только одну. Видишь, всего четыре осталось, а мне еще работать всю ночь.

Маша протянула ему действительно почти пустую пачку «Соверена». Она кривила душой. Был, был, конечно, неприкосновенный запас, но не угощать же этого люмпена аристократическими тонюсенькими палочками «Вог». Маша очень любила эти игрушечные сигаретки: вроде и смолишь одну за одной, а голова не болит. «Соверен» она тоже любила. Во-первых, за относительную дешевизну. Во-вторых, это были не «Мальборо» и не «Кент», которые в силу их несоразмерной популярности давно делались черт знает на каких подпольных фабриках, а вовсе не привозились из Америки. «Соверен» был настоящий, английский, его пока не подделывали. А в-третьих, подсознательно, должно быть, она выбрала эту марку за эффектное название и строгую красивую картинку – на средневековой золотой монете изображен был рыцарь, убивающий дракона.

– Ой, спасибо, Машунь! – раскланялся дядя Гоша и отвалил.

И Маша вдруг вспомнила, что сама даже забыла про сигареты – так спешила познакомиться с книжкой.

Села к столу, чиркнула зажигалкой, с удовольствием вдохнула дым.

«Так, на чем я там тормознулась? Ага, на цитате из ирландской саги «Изгнание сыновей Уснеха». Филологи хреновы! Вечно они ирландские скели сагами называют по аналогии с исландскими. Ну как без слова scel ввести понятия prim-scel, то есть «основное сказание», и rem-scel, то есть «сказание предварительное»?.. Ну ладно. Что ей там не понравилось? Неточность перевода в очень важных словах гейса, своего рода табу или магического заклятия: «Позор и насмешка на твои уши, если не уведешь меня с собой!» «Позор и насмешка» сказано удивительно нелепо, по-русски куда как более складно и поэтично звучит традиционное «стыд и срам».

Маша поднялась, сняла с полочки чудесное лейпцигское издание прошлого века – «Ирландские тексты» с комментариями Виндиша, можно сказать, жемчужину своей коллекции, и отыскала нужное место. Убедилась в собственной правоте, а потом просто увлеклась – скель-то был коротенький – и дочитала до конца.

Магия древних текстов поистине удивительна. Читая, Маша всегда начинала чувствовать себя участницей действия. Сейчас она была прекрасной девушкой Дейрдре, загадочно рожденной дочерью Федельмида, ясноглазой, с белокурыми кудрями и пурпурными щечками. «Зубы белы, как снег, губы красны, как кровь…» А имя-то какое! Для не знающих ирландского, конечно, странноватое имечко, и произнести-то нелегко, а вот для знающих – это же «нежная, хрупкая, трепетная». А каким неподдельным, сурово-простым и леденящим ужасом веет от заключительных строчек скеля: «В тот момент проезжали они мимо огромной скалы. Бросилась на нее Дейрдре вниз головою. Голова ударилась о камень и разбилась. И она умерла. Вот вам повесть об изгнании сыновей Уснеха, и об изгнании Фергуса, и о смерти Найси, сына Уснеха, и о смерти Дейрдре, дочери Федельмида».

– …И она умерла, – повторила вдруг Маша вслух.

И за секунду до того, что произошло после, с помощью какого-то фантастического прозрения она увидела, как древний кошмар выплескивается с пожелтевших страниц прямо к ней в комнату. Она посмотрела в лицо смерти, прежде чем та вошла к ней сквозь разломившийся с адским грохотом пол…

И лицо у смерти было весьма симпатичное – мужественное, можно сказать, эталонно-мужское, смуглое, обветренное, доброе, чуточку грустное и с потрясающе чистыми, глубокими изумрудными ирландскими глазами…