Битва за смерть - Синицын Олег Геннадьевич - Страница 25

Алексей поднял глаза на политрука. Тот кивнул, показывая, что заметил.

– Значит, немцы прошли через деревню, – сказал лейтенант. – Старухи обманули нас.

– Это неважно, – ответил политрук. – Важно узнать, что произошло с их подразделением. Он единственный, кто может рассказать об этом. Возможно – единственный, кто вообще остался в живых.

– Ему нужен фельдшер, – прошептал Алексей. – Бедняга скорее всего обморозился.

– Я приведу его, не беспокойся, – пообещал Зайнулов и удалился.

Алексей наклонился к дрожащему пленному. Тот по-прежнему плакал, размазывая кровь по подбородку. Калинин протянул носовой платок. Немец испугался этого движения, отпрянул. Но затем взял платок из рук Алексея и прижал к разбитой губе.

Калинин обернулся к солдатам.

– Ему нужна кружка горячего чая! – громко произнес он. – Сделайте кто-нибудь чай!

– Вон чайник на костре висит, – крикнул кто-то. – Пущай сам наливает!

– Дайте кружку, – попросил Калинин.

– Пущай из носика пьет!

Калинин поднялся и ткнул пальцем в первого попавшегося красноармейца, молодого парня с простым лицом:

– Дай немцу свою кружку!

– Ни за что не дам! – упрямо ответил тот. – Не хочу, чтобы он к ней своими фашистскими губами прикасался! Меня всю оставшуюся войну тошнить будет!

Алексей повернулся к Приходько и с мольбой посмотрел на него. Не говоря ни слова, Николай снял с пояса свою кружку и отдал лейтенанту. Калинин принял ее с благодарностью.

Не снимая чайника с жерди, он плеснул в кружку кипятку и подал немцу. Тот дрожащими руками поднес ее к заледеневшим губам и принялся жадно хлебать.

– Wie heist du?[4] – спросил Калинин. Немец не ответил. Словно не слышал. Алексей повторил вопрос, но так и не добился ответа. Он подумал, что сейчас лучше не трогать пленного.

Подошел фельдшер – пожилой белорус с длинными усами, опускающимися на подбородок. Попросил у Калинина спирт, чтобы растереть несчастного. Красноармейцы долго возмущались по этому поводу, особенно когда Алексей отдал медику флягу и воздух наполнился специфичным запахом.

Солдаты постепенно расходились. Время было позднее. Ушли и старшина с Приходько, ушел фельдшер. Немец лежал возле догорающего костра, закутанный в три шинели. От удара прикладом у него раздулась нижняя губа. Алексей смотрел на пленного и не видел в нем врага. Его вполне можно принять за обычного деревенского парня откуда-нибудь из средней полосы России, если не обращать внимания на чужой покрой шинели и на немецкие знаки отличия. Немец лежал под сосной. На высоте полуметра над его головой торчал топорик, которым рубили дрова. Его оставил кто-то из солдат.

– Хотите еще чаю? – спросил Калинин по-немецки.

Немец кивнул.

– Хотите чаю? – снова спросил Калинин. Немец недоуменно замер, затем кивнул повторно.

Это походило на издевательство, Алексею за свои слова было стыдно, но он решил попытаться.

– Я не слышу ответа, – мягко произнес лейтенант. – Вы хотите чаю или нет?

– Да, – ответил немец.

Это было первое осмысленное слово, произнесенное им. Алексей облегченно вздохнул. Некоторые люди от пережитого шока теряют речь.

– Как вас зовут?

Немец вдруг засуетился. Зашевелились руки, скрытые под шинелью.

– Снег! – произнес он. – Много снега!.. Снег ревет!

Политрук наклонился к Калинину:

– Что он говорит?

– Ерунду какую-то, – ответил Алексей. – Что-то про снег.

Он снова заговорил с пленным:

– Меня зовут Алексей Калинин, я учусь в Московском университете и собираюсь стать историком.

Немец вопросительно уставился на лейтенанта.

– Как вас зовут? – спросил Алексей.

– Штолль… – судорожно произнес немец. – Янс…

– Янс Штолль, – повторил Калинин. Кажется, разговор завязался. – Зачем ваш отряд забрел в лес?

– Бауэр…

Алексей мгновение соображал.

– Вы бауэр?

– Да!

– Что он говорит? – снова спросил Зайнулов.

– Видимо, до войны он работал в сельском хозяйстве. Он – бауэр, немецкий крестьянин.

– Крестьянин? – раздался рядом удивленный голос.

Фрол Смерклый приблизился к немцу, внимательно его разглядывая. Глаза пленного испуганно забегали.

– Нет, прошу вас… – произнес Калинин, выставив руки. – Не пугайте его!

– Он такой же крестьянин, как и я? – продолжал удивляться Фрол. – Как же так?

– А что тебя, собственно, изумляет, Фрол? – спросил политрук.

Смерклый замялся:

– Не знаю… Не думал, что они… такие же…

– Ты думал, что немцы рождаются с винтовкой в руках и рогатой каской на голове? Не предполагал, что у немцев когда-то были гражданские профессии?

Мудрый Зайнулов попал в самую точку. Смерклый действительно не задумывался о том, кем были немцы до войны. После пропагандистских фильмов, которые демонстрировались в бывшей церкви, а ныне сельском клубе, они представлялись ему дикими озлобленными ордами без рода и племени. Он не мог представить, что немцы тоже варят сталь и выращивают хлеб. Даже забыл, что у них могут быть жены и дети.

Эта простая мысль потрясла Смерклого. Он неожиданно понял, что немецкие солдаты, как и советские, когда-то были обычными людьми. В этом они похожи – возможно, как братья, выросшие на разных концах света и потому говорящие на разных языках. Но кто-то поссорил братьев, кинул их друг на друга, заставил вцепиться в глотки.

– Спроси, чего он выращивает? – попросил Фрол молодого лейтенанта.

– Он боится вас, – ответил Калинин. – Отойдите, пожалуйста.

– Я тоже крестья-янин! – обращаясь к немцу, сказал Смерклый, тыча себя пальцем в грудь. – Как это… Ба-а-ауер!

– Бауэр? – переспросил пленный. Лицо его просветлело. – Я из региона Вестервальд!

– О чем он лопочет? – спросил Смерклый.

– Он из региона Вестервальд в Германии.

– Я из-под Вологды! Мы растим пшеницу и коров!

Калинин перевел фразу Смерклого. В ответ немец увлеченно заговорил.

– Он тоже занимается коровами, продает говядину и молоко, – перевел Калинин.

Немец что-то спросил.

– Он спрашивает, чем вы их кормите? – озвучил Алексей.

– Как чем? – удивился Фрол. – Летом травой. Зимой сеном. Клевер у нас сочный! Коровы его любят.

Калинин перевел, и немец вновь что-то спросил.

– Какие вы применяете добавки?

– Какие добавки? – не понял Смерклый. – Никаких добавок.

– Он спрашивает, каков суточный удой ваших коров? – продолжал Калинин.

– Литров будет так пять-семь, – честно ответил Фрол.

Калинин перевел. Немец улыбнулся и, гордо подняв голову, что-то сказал. Алексей подумал о том, как непросто было добиться этой улыбки пленного.

– Его коровы дают молока на четыре-пять литров больше, – перевел лейтенант.

У Смерклого выпятилась нижняя губа. Глаза, казалось, придвинулись друг к другу от удивления.

– Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! – без злобы произнес он. – Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!

– Он утверждает, что не лжет, – ответил Калинин.

– Фрол, всё! – произнес политрук. – Иди спать! Завтра наговоришься!

– Ладно, – сказал Фрол и, повернувшись, произнес удивленно: – Двенадцать литров!

Встреча и разговор с немцем глубоко потрясли вологодского крестьянина. Возвращаясь в первый взвод, Смерклый начисто забыл обиду, нанесенную Николаем Приходько. После разговора с пленным о коровах мысли крестьянина были светлы. Ему вспомнились лето, родная деревня и окружающие деревню поля, засеянные пшеницей. Смерклый ушел, и Калинин вздохнул с облегчением. Немец внимательно посмотрел на офицеров. Он собирался что-то сказать, но внезапно над его головой раздался короткий щелчок. Забытый топорик воткнутый в ствол и едва различимый в темноте, вывалился из складок коры. Просвистев рядом с пленным, он ухнул в сугроб. Немец уставился на темный провал в снегу.

– Ничего страшного! – заверил Алексей, вытащил топорик и отложил в сторону. Политрук кивнул молодому лейтенанту, показывая, чтобы тот начинал задавать главные вопросы.