Битва за смерть - Синицын Олег Геннадьевич - Страница 17

– Логично? Хорошо, а где трупы? – спросил Зайнулов. – Стволы нашпигованы пулями. При таком плотном огне должны были остаться тела. Куда они подевались?

– Возможно, их закопали в снегу. – Зайнулов отрицательно покачал головой:

– Это точно не партизаны. Партизаны не оставили бы оружие. К тому же в округе из селений одна только деревня Потерянная. Откуда партизанам взяться?

Калинин понимал, что политрук прав. Он повторно стал обходить загадочное место, изредка бросая пугливые взгляды в темноту между деревьями. Его настырность дала результат. На одном участке дороги обнаружилось нечто новое.

– Здесь не только оружие, – громко произнес Калинин.

Они стали внимательнее осматривать сугробы. Свет фонарей выхватывал немецкие ранцы, жестяные фляги, упакованные сухие пайки. Алексей даже нашел маленький альбом с фотографиями немецкой семьи и туго перетянутую резинкой пачку писем.

– Не понимаю, – сказал он наконец. – Немцы обстреляли окружающие деревья, потом бросили оружие, личные вещи и… Что же случилось с ними дальше?

– Я же говорю, что они сбросили весь лишний ГРУЗ, – настаивал разведчик. – Мало ли зачем им понадобилось налегке идти!

– Да? – усмехнулся политрук. – А как насчет этого?

Он вытащил из снега какую-то ткань. В бледном мерцающем свете керосиновой лампы Калинин понял, что в руке у политрука серая задубевшая шинель.

– Немцы могли оставить оружие, – сказал Зайнулов, – могли бросить личные вещи и даже продукты. Но бросить шинель – это просто самоубийство. В наши февральские трескучие морозы никакая одежда не будет лишней. Непонятно, что здесь произошло. Нужно быть настороже.

Рядовому Александру Парамонову понадобилось отойти в лес. По причине природной стеснительности он не мог справить большую нужду прилюдно. Вот поэтому, прислонив к дереву винтовку и взяв керосиновую лампу, он по сугробам стал пробираться в глубь леса.

Признаться откровенно, в чаще было страшновато. Густая темнота почти не рассеивалась фонарем. Проступающие из мрака контуры огромных деревьев выглядели угрожающе. Парамонов двигался до тех пор, пока не перестал слышать шум из лагеря, хотя пламя костров еще проглядывалось между деревьями. Здесь, вдалеке от однополчан, он мог успокоиться и расслабиться.

Рассеянный свет керосиновой лампы скользнул по ближнему стволу, открыв взору нечто странное. Заинтригованный Парамонов приблизился и поднял фонарь на уровень глаз.

На стволе исполинской ели была снята кора – ровно, искусно, в форме овала. На обнажившейся древесине вырезан текст. Парамонов подивился качеству текста, провел по нему пальцами. Несколько строчек. Буквы настолько мелкие, что читались с трудом. Всю надпись обрамлял сложный узор из переплетающихся волнистых линий.

Парамонов сам занимался резьбой по дереву. Нельзя сказать, что он был мастером, но оценить и отметить качество, несомненно, мог. Очень кропотливая работа, изящная и миниатюрная.

– Бес… беспреде… – попытался прочесть Парамонов, но ничего не вышло. Хотя почти все буквы знакомые, слова, в которые они слагались, получались совершенно бессмысленными.

Еще некоторое время Александр любовался затейливым текстом, оставленным кем-то в дремучем лесу, но позыв в кишечнике напомнил, зачем он здесь оказался.

Успешно справившись со своей задачей и подтершись комком снега, Парамонов поднялся. Странный это был лес. Ни следов зверей, ни звуков. Да и сами деревья диковинные. Он никогда не видел таких могучих сосен, а уж за свою деревенскую жизнь Александр много разного леса повидал. И за грибами хаживал, и за черникой с ежевикой, и за зайцем длинноухим…

Парамонов двинулся назад. Он видел далекий свет костров и пошел прямо на него.

– Хи-хи! – раздалось вдруг из-за деревьев. Красноармейца от испуга едва не хватил удар.

Виски сжало стальным обручем, сердце забилось, как маленькое дрожащее от страха животное. Дыхание сделалось глубоким и неровным.

– Царица небесная матушка! – пробормотал пришибленный страхом Парамонов. – Господи, спаси и сохрани!

Из темноты он услышал смех маленькой девочки. Или показалось? Нет, определенно показалось. Откуда в дремучем лесу маленькая девочка? Возможно, он устал после перехода, вот и чудится всякое.

Ободренный этой мыслью, Парамонов сделал пару шагов. Керосиновая лампа осветила пространство впереди, и на какое-то мгновение, когда свет только-только разогнал темноту, Александр увидел край легкого голубого платья, мелькнувший за стволом.

Он несколько раз моргнул и потер глаза.

Померещилось! Край платья! Парамонов невольно усмехнулся. Под вечер мороз подбирался градусам к пятнадцати. Бегать по глухому лесу в легком платье… Нет, пожалуй, надо прилечь и отдохнуть. До тех пор, пока не поднимет старшина или пока не перестанут видеться маленькие девочки…

– Саша!

Он явственно услышал собственное имя. Горло сжал спазм, перехватило дыхание. Парамонов ухватился за ближайший ствол, пытаясь справиться с судорогой. Он чувствовал, что сейчас задохнется.

Страх на мгновение отступил. С рыдающим звуком Александр втянул воздух и задышал часто-часто.

Он снова услышал голос маленькой девочки. Но…

Щемящая тоска охватила красноармейца. Это был голос девочки из прошлого. Маленькой подруги из деревни Аляково.

– Даша? – спросил он. Лес молчал.

Он и Даша дружили, когда им было по девять лет. Они вместе купались в маленькой речке, вместе лежали под огромным дубом на окраине деревни. Она была первой девочкой, которую он поцеловал.

Парамонов двинулся в направлении голоса, совершенно позабыв, что маленькая Даша, которую он помнил, давно выросла, родила троих детей и уже успела потерять мужа на войне.

Проваливаясь в сугробы по колено, Саша Парамонов пробирался в лесную чащобу.

– Даша! – звал он. По темному лесу его зов прокатился гулким эхом и вернулся обратно искаженным до неузнаваемости. Солдат поднял фонарь и вновь увидел мелькнувший край голубого платья. У Даши такого не было, но этот голос… Парамонов твердо знал, что голос принадлежит ей.

– Даша!

– Сашенька, я здесь!

Голос раздавался из самой тьмы. Парамонов бросился вперед, споткнулся и уронил фонарь. Тот упал в снег и потух. Тотчас вокруг опустился мрак. Саша пошарил возле себя в поисках керосиновой лампы и, не найдя ее, махнул рукой.

– Саша…

Огни костров за его спиной загородили могучие стволы. В сгустившемся мраке Парамонов уже не нашел бы дорогу назад. Но он не понимал этого. Он двигался вслед за голосом, не думая ни о чем.

– Дашенька, я хочу к тебе… – простонал Саша и услышал в ответ приглушенный хруст снега.

– Иди ко мне, милый! – прошептал голос.

Парамонов протянул руки на звук голоса. Сознание помутилось. Ему казалось, что он спит и одновременно летит. Он не слышал ничего вокруг. Он был полностью поглощен предстоящей встречей.

Из сладких ностальгических грез Парамонова выдернула страшная боль. Что-то холодное и липкое рвануло за ноги, схватило, завертело. Что-то острое кромсало кожу, прорывая ткань шинели и армейских штанов. Парамонов закричал, но в рот набился снег. Он продолжал кричать изо всех сил, не осознавая, что в темноте разносится только его сдавленное мычание.

Александр звал не маму и не старшину. Звал он свою девочку из прошлого.

Дашу.