Монастырь - Ширянов Баян - Страница 9

Едва автозак покинул двор СИЗО, Николай встал. Окошко на волю находилось на самом верху двери и наполовину было перегорожено головой конвойника в полушубке.

Сперва машина шла по старому городу. За редкими прутьями решетки проплывали дореволюционные двух – и трехэтажные домишки. Светились вывески и окна магазинов, сновали вольняки, мужики и бабы, старушки в телогрейках стояли в бесконечных очередях.

Потом промелькнули панельные хрущевки, такие же серые, как и старый город. Тут народа было значительно меньше. Но, через несколько минут, и эти постройки кончились. Автозак покатил по раздолбанному асфальту между прозрачных лесопосадок. В лицо Кулину пахнуло весенней свежестью, запахом талого снега, нарождающейся зеленью. И это дуновение ветра словно произвело тайную алхимическую реакцию, слив Николая и его внутреннего наблюдателя в единое целое.

Встрепенувшись, Кулин обрел способность анализировать. Он по-новому посмотрел на солдата-охранника, увидев в нем не бессловесную фигуру, а некое подобие человеческой личности, с которой вполне можно было бы побазарить.

– Эй, командир!..

Конвоир, сидевший с «калашом» на коленях, лениво повернулся на оклик и процедил сквозь зубы тоном, дающим понять, что ничего хорошего он от этого разговора не ждет:

– Чо тебе?..

– Слышь, командир, куда едем? – продолжил Кулин, придав голосу веселую нервозность.

– Куды надо. – отрезал солдат и отвернулся.

– Да ты чо, в натуре? – не унимался Николай, – Я ж к тебе по-человечески, а ты, блин, хайло воротишь… Рожа твоя казенная!..

Конвойник про себя усмехнулся. Такие базары заводили любые этапники. Одни, слабаки, откровенно лебезили перед солдатом, другие, обозленные на все и вся, сразу начинали с оскорблений, надеясь, что в запале конвойник проболтается, третьи, в которых срочник безошибочно узнавал настоящих блатных, разговаривали спокойно, но несколько свысока. В любом из этих случаев солдату запрещено было вступать в переговоры с осужденными, но на запрет этот, по большей части, игнорировали.

Возможные оскорбления конвоира не трогали, пополнять свой запас блатной лексики и ругательств дальше было уже некуда, да и какие такие секретные сведения он мог открыть настырным пассажирам автозака?

– На трёшку идём… – Солдат демонстративно извлёк из кармана полушубка початую пачку «Ватры». Кулин немедленно протянул сквозь решку коробок спичек.

– А чего за лагерь?

Не спеша прикурив, конвоир вернул спички и, выдыхая густой дым, произнёс:

– Монастырь.

– В смысле?

– Натуральном. Старый монастырь. Стены толстенные, мох, там, плесень всякая. Кусты аж растут. Проклятое место…

– Погодь, погодь… Почему это проклятое?

– Грят так… – Пожав плечами конвойник опять присосался к сигарете.

– А чего там за работы? – просунулся кто-то из-за плеча Кулина.

– Разное. Половина уран копают. Другие – иприт гонят.

– Чо за иприт-миприт? – не унимался любопытный, не понимая, что над ним впрямую смеются.

– Газ такой. Ядовитый. Чуть дыхнул – в деревянный бушлат.

Там с месяц назад чего-то грохнуло. Пол зоны на кладбище… Теперь новых набирают…

– Да ты гонишь! – догадался зек.

Не отвечая, солдат затянулся.

– А чем оно проклятое? – тихо полюбопытствовал Кулин.

– Нечисто там… – конвоир скосил глаза и пристально посмотрел на Николая. Тот ждал продолжения.

– Сила, грят, бесовская поигрывает…

– Как?

– Сядь, да просрись! – огрызнулся солдат. Видно было, что он знает что-то, о чем не собирается сообщать незнакомому зеку. Кулин не стал допытываться, надеясь, что конвоир расскажет все сам, но молчание затянулось.

Несколько зеков из-за спины Николая попытались заново завязать беседу, но солдат не реагировал, полностью погрузившись в какие-то свои мысли и, тем самым, продолжил свою работу – сторожить преступников. Сами преступники скучковались у задней стенки фургона и начали активно перешептываться. Слух Кулина выхватывал из многоголосого бубнения лишь отдельные слова: «беспредел», «зелёный прокурор», «лесоповал»… Николай уже тысячи раз слышал подобные прожекты. Невоплотимые в реальности планы побегов. Подкопы, бензопилы, переделанные в вертолёты, катапульты, способные перебросить через многометровый забор – всё это были стандартные зековские легенды. Пусть даже кто-то и использовал один из таких способов, какая разница? Вся энергия таких побегушников уходила в базары и бесплодные обсуждения деталей. Кулин прекрасно понимал, что человек, действительно готовящийся спрыгнуть на волю, не станет трезвонить об этом на каждом углу. Ещё стукнет кто, навесят менты ярлык, пропишут красными буквами «СП», склонен к побегу, и кончится спокойная жизнь. Таких эспэшников, Николай видел. Одного, вертухаи проверяли на наличие каждые полтора часа. Мало того, с шести утра, через три часа, весь световой день, его основательно шмонали на глазах всей хаты. Раздевали донага, заглядывали в рот, раздвигали ягодицы. Через несколько недель парень перерезал себе вены, его выдернули из хаты и Николай больше никогда его не видел.

Автобус с бесконвойниками яростно затрясло на ухабах и Куль вернулся к действительности. Уже подъезжали к селу.

– Интересно, – подумал вслух Семихвалов, ни к кому конкретно не обращаясь, – на что сегодня кинут?

– А как всегда – говно разгребать! – отозвался Шутов. Погоняло у этого мужика было соответствующее – Шутник, и никто не знал, то ли назвали его так из-за фамилии, то ли из-за постоянных попыток побалагурить. Но все его грубоватые шуточки почти всегда вызывали дружный утробный хохот. Вот и сейчас весь автобус буквально захлебнулся от смеха, хотя как раз вчера бесконвойников определили на чистку свинарника.

К зекам в колхозе «Хумский партизан» относились как к дармовой рабочей силе. Так оно впрочем, по большей части и было. Городские, незнакомые с крестьянским бытом и заботами, они вызывали у колхозников лишь усмешку и, несмотря на то, что работа осужденным доставалась самая тяжелая, их за глаза называли дармоедами.

Кроме этого, зекам и платили по самым нижним расценкам, примерно раза в два меньше, чем колхозным разнорабочим. На ларь уголовникам падало, по гуманному советскому законодательству, половина заработанного. А из нее шли еще разнообразные вычеты, за хавчик, за спецодежду, робы и сапоги, которые, при неквалифицированной работе, изнашивались катастрофически быстро.