Монастырь - Ширянов Баян - Страница 58

– Гражданкой Акимовой, – повторил кум, не отводя взгляда от охранниц, – я проверю лично. Все ясно?

– Так точно, – понурым нестройным хором ответили бабы.

Поднявшись на пролет, Игнат Федорович прислушался.

– Ну, давай, вставай! – приглушенный расстоянием голос был зол до предела.

– А кто это был? Что за хрен с горы?

– Кум мужской зоны.

– Думаешь, стукнет на нас?

– Хрен его знает. Он такой, себе на уме… Психолог, мать его!..

– Значит, может!..

Лапша едва не расхохотался. Страху на прапорщиц он нагнал достаточно, теперь следовало разобраться с Парафином и выяснить, кого и почему убили.

Бабий кум нашелся быстро. На радиорубке, откуда он посылал грозные предупреждения, висела красивая чеканная табличка, наверняка, выменянная на что-то из другого лагеря.

На хозяйский стук Игната Федоровича сперва послышался мат. Говорящий сравнивал незваного визитера с развратными представителями фауны и желал тому удалиться в место, из которого все появляются на свет. Неласковый прием не остудил пыл майора, и он принялся колотить в дверь с прежней силой.

– Ну, кого там хрен принес? – створка приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул серый глаз, под которым виднелась красная полоска покрытой прыщами щеки. Сверху вид ограничивал блестящий козырек фуражки.

– Меня, – коротко ответил Лакшин.

– Вот, приперла тебя нелегкая! – пробурчал Типцов, но дверь-таки открыл полностью и жестом пригласил коллегу-оперативника пройти внутрь, в помещение, наполненное непонятными ящиками с циферблатами и тумблерами, большинство из которых, судя по дыркам в корпусах и торчащих наружу проводах, находилось в неработоспособном состоянии. Среди всей этой аппаратуры притулилась на стуле тощая зечка в синем ситцевом платке с крупными белыми горошинами.

– Здравствуй, Илья Сергеевич, – приветливо улыбнулся Лакшин, протягивая руку для пожатия. Парафин рассеянно схватил предложенную кисть, мелко потряс:

– Привет, Лакшин…

– Кого у тебя прирезали?

– А ты откуда знаешь? – встрепенулся Типцов.

– Так, к слову пришлось…

Бабий кум с виду успокоился, но его бессознательное поигрывание пальцами дало Лапше отметить про себя, что его коллега не так хладнокровен, как хочет показаться.

– Действительно, зарезали… – Илья Сергеевич покосился на осужденную, сидящую прямо и до сих пор так и не повернувшую головы. – Лазарева, пойди-ка, погуляй…

Зечка без лишних слов встала и, глядя прямо перед собой, вышла за дверь. Лакшин успел заметить, да и немудрено это было, длинный косой шрам, проходивший по лбу, через глаз и раскроивший пополам верхнюю губу женщины. Шрам был красный, свежий, еще со следами недавно снятых швов.

Не показав, что как то отреагировал на эту «красоту», и, заодно, задумался о причинах ее вызвавших, и о причинах этих причин, одной из которых определенно был Парафин, Игнат Федорович, не дожидаясь приглашения, уселся на освободившееся место:

– Ну?.. Кого? За что?

– Да, так, бабу одну…

– Ты говоришь так, словно она была одна такая в зоне… Полной баб…

– Ты все подкалываешь, – возмущенно насупился Илья Сергеевич.

– Да ни в одном глазу! – заверил майор. – Ты можешь толком все рассказать?

– Могу, – отрезал Типцов, но, судя по повисшей паузе, делать это не хотел.

– Но тебя что-то останавливает? – предположил Лапша.

– Странно все это… – Парафин бросил на коллегу затравленный взгляд. – Не понимаю я ничего!..

– Так давай вместе подумаем, – как можно миролюбивее предложил Игнат Федорович. Вся эта беседа стала напоминать ему разговор психиатра с пациентом. Терпеливого профессионала и скрытного, недоверчивого ненормального.

– Бред. Бессмыслица… – словно не слыша, продолжил Парафин. – Знаешь, что у нее нашли?

– Что? – ненавязчиво проронил майор.

– Пачку презервативов! Ну, сам подумай, зачем бабе эти резинки? На свечку надевать? Или на морковку?

Теперь уже Игнат Федорович был обескуражен:

– Презервативы?

– Во-во! Одним из них ее придушили, а другие заточками, заточками! Я, как увидел труп – чуть не проблевался! Живого места нет. Все в порезах! Глаза выцарапали, рот разорвали, а манду, так ту вообще с мясом вырвали!

– Изверги! – гневно выговорил Лапша.

– Да, бабы, они хуже зверей!

– И за что ее так?

– Так в том-то и дело, что никто не знает. Богатая была, стерва! Пришла – голь перекатная, а как обжилась слегка – откуда что взялось! Я у нее икру отметал. И красную, и черную! Въезжаешь? Она ее ложками на глазах всего отряда жрала!

– Чем же она занималась?

– Не знаю я! – истерично воскликнул Типцов. – Не знаю! И ни одна потаскуха на нее не стукнула! Вот и сейчас, стоят, прошмандовки, хоть бы одна рот раззявила! Хрена там!

– А, может, распустить их и с каждой по отдельности? – предложил Игнат Федорович и живо вспомнил изматывающий допрос восьмого отряда.

– С каждой? – возмутился Парафин. – Да этих сук в лагере полторы тысячи! С каждой, говоришь? Да я за месяц не управлюсь!

В дверь радиорубки тихо, но требовательно постучали.

– Войдите! – скривился Илья Сергеевич и насуплено отвернулся от Лакшина.

На пороге возникла средних лет женщина в белом халате:

– Илья Сергеевич, я категорически требую немедленно отпустить всех женщин по отрядам!

– Вот, и она туда же! – обращаясь в пространство, по-детски пожаловался Типцов.

– Если вам безразличны осужденные, – продолжала врачиха, – пожалейте хотя бы младенцев! В детской такой рев стоит! Они же с утра не кормлены!

– Еще одна напасть. – С беспросветной горечью выдохнул Парафин. – Младенцы, мать их!.. Знаешь сколько в лагере этих вонючих цветочков жизни? Знаешь? Полтысячи! В прошлом году чуть не полтораста нарожалось, да сейчас, в январе-феврале, мне на шею еще три сотни младенцев свалилось! Три сотни! Не зона, а роддом какой-то! Два отряда на детскую отдал! И всем роженицам – улучшенные условия содержания! Разорят они лагерь, как есть, разорят!

– Илья Сергеевич, вы слышите? – мрачно поинтересовалась женщина.

– Да слышу, слышу! – рявкнул не нее Типцов. – Добросердечная вы наша!