Монастырь - Ширянов Баян - Страница 36

– Тридцать два. – сказал Прошмонай.

– Чего тридцать два?

– Мужика ломятся с зоны. Раньше ломились по одному в неделю. А сейчас прямо вал какой-то.

– Ничего, утихомирятся. – уверенно произнес Лакшин, хотя до уверенности ему было далеко. Он и сам прекрасно знал эту статистику, и такое поистине колоссальное количество заявлений повергло кума на самом деле в тихий ужас. – Для меня есть что?

– Тоже куча.

Прапорщик передал Игнату Федоровичу пачку писем, которая действительно была раза в три толще обычной ежедневной порции доносов. На первый взгляд тут было около сотни посланий. Почти каждый десятый зек, из полутора тысяч осужденных, написал вчера куму.

– Не хило дятлы расстучались. – пошутил Лакшин и, заняв соседний пустующий кабинет, начал методично знакомиться с посланиями кумовских.

На личном досмотре бесконвойников стояли Прошмонать и Макитра. Смена эта считалась самой беспредельной. Вместо того, чтобы ограничиваться стандартным поверхностным осмотром, эти прапора обыскивали всерьез.

Бесконвойники, стоявшие в очереди перед Николаем, снимали перед вертухаями сапоги, разматывали портянки или снимали носки. Всего этого Куль не боялся. Хотя он и имел с собой столько денег, что найди кто их, и он мог бы запросто вылететь из расконвоированных и окончить срой в БУРе. Все дело было в том, что за годы службы у прапоров образовывалась стойкая привычка касающаяся шмона. Обыск производился стандартными движениями и они захватывали лишь определенные области, где могла храниться «контрабанда». Благодаря этому существовало несколько «мертвых зон», к которым ладони прапорщиков не прикасались.

– Так, осужденный Кулин…

Николаю слегка повезло. Он попал к Макитре, который вел поиск запрещенных предметов лишь чуть менее рьяно, чем его коллега.

– Колись сразу: чего несешь?

– Котлету, макароны и щи. – честно ответил Николай. – Только ты хрен их отшмонаешь…

– Надо будет – блевать заставлю. – не принял шутки Макитра, – Разувайся.

В сапогах, естественно, ничего не оказалось. Прапор провел руками по штанам Кулина, залез во все карманы, прощупал пояс спереди, за спиной. Чирканул по позвоночнику, проверил подмышки, рукава и, удовлетворившись, позволил Николаю обуваться, отвернувшись к следующему.

Деньги Акимыча остались ненайденными.

Некоторые зеки, дабы пронести такой ценный груз в зону, запаивали финашки в целлофан и ныкали в «карий глаз». Куль считал, что он не опущенный, чтобы пользоваться таким способом, и сделал в своей рабочей телогрейке несколько потайных карманов. Два на лопатках и два спереди, чуть выше и сзади настоящих карманов. Туда, по наблюдениям Николая, прапора почти никогда не заглядывали. И именно в них сегодня башли проехали в монастырь.

В отряде Куль сразу переоделся в чистое. Перекурив и дождавшись пока немного пройдет накопившаяся за день усталость, Николай дождался Семихвалова, который куда-то ускакал по своим делам, и они вместе отправились в столовку. Определенного времени для ужина у бесконвойников не было. Они могли и задержаться, и приехать раньше, чего почти никогда не бывало, разве что в пятидесятиградусный мороз, который однажды ударил прошлой зимой. Поэтому баландеры, едва завидев зеленую бирку с буквами Б/К, немедленно насыпали полную шлёнку чего-нибудь диетического с большим количеством мяса, присовокупляя к этому жестяную кружку молока.

Не обращая внимания на шнырей разных отрядов, стоящих к раздаче, Николай протиснулся между ними и застучал ладонью по пластику:

– Эй, баланда! Две порции!

Взяв миски, полные густой пшенки, поверх которой лежали здоровенные ломти вареной трески, Куль отыскал глазами свободный стол и, заняв место в центре скамьи, начал трапезу. Семихвалов присел напротив и последовал примеру семейника, запустив весло в кашу.

– Слыхал? – выковыривая черенком ложки кости из белого рыбьего мяса спросил Семихвалов, – Крапчатого на вахту сволокли. А с ним еще кучу блатных.

– И чего? – проговорил Николай с набитым ртом.

– Не врубаешься из-за чего?

– Ну?

– Базарят того мужика из восьмого отряда по приказу Крапчатого мочканули!

– А нам до этого что? – Куль продолжал наворачивать кашу, изредка поглядывая на лик, выглядывающий из спелых колосьев на стене. Николаю всегда казалось, что глаза этого святого пронизывают его насквозь, глядя с нечеловеческой укоризной, и призывают к немедленному покаянию. Николай знал за собой множество грешков и почти каждый раз бывая вечером в столовке мысленно исповедовался этому образу и просил простить его, погрязшего в разнообразных махинациях.

– Как что? – Семихвалов даже остановил движение ложки ко рту, – Крапчатый начал масть казать. Чует мое седалище – пойдут шерстяные актив резать.

– А ты и выронил из своего седалища…

– Ты еще черного бунта не видал. Как навалятся целым кагалом!..

– Будто ты его видел. – ухмыльнулся Куль.

– Видеть – не видел, а мужики базарили как это бывает.

– Вот и пусть дальше базарят.

– Умный человек в таком случае обязан соломку подстелить. – поучительно выдал Семихвалов.

– Лучше срезу – матрасовку. Или две.

– Ты как хочешь, – семейник намотал на ложку рыбью кожу и откусил добрую половину, – а я свой финарь из нычки в тумбочку перебазирую. Тебе не нужен?

Николай часто прислушивался к словам Семихвалова. Петр Захарович на воле был бухгалтером и на этом поприще развил в себе шестое чувство. Он загодя, как сам выражался, седалищем чуял очередную ревизию и загодя приводил всю документацию в порядок, оставляя, для того чтобы не вызвать подозрений, несколько мелких несоответствий.

И сейчас в словах семейника был некий резон. Убийство всегда вызывало за собой кучу неприятностей абсолютно для всех. Пока менты не отыщут того, кто это сделал, или на кого можно подлянкой повесить сто вторую, спокойной жизни можно будет не ждать. Лютовать станут и черные, и красные.

– Нужен. – согласился Куль.

– Я их в секретку, где фанера и колеса лежат, спрячу. – Семихвалов незаметно огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто, – Сам знаешь, вытащить – секундное дело.