Время ландшафтных дизайнов - Щербакова Галина Николаевна - Страница 14

Вот Татьяна без этих вопросов. Вообще вся она – как большое «по морде» системе прошлых ценностей. Ребенок у нее без мужа. Отец ребенка – дядя по прямой. Бизнес у нее на деньгах мужичков-распальцовщиков. Она мне сама говорила, что без помощи парней с уголовным душком у нее бы ничего не вышло. Ну кто бы ей за так дал заброшенный овощной магазин? И хотя – как она говорит – сейчас все чисто, все равно ей надо было «вступить в дерьмо». Почему у девочки из моего класса не возникло этого «нехорошо», «стыдно»?.. Но разве я сама вся такая белая и пушистая? Я пишу в журналы и газеты, где под глянцем и над ним сидят такие же распальцовщики. Иногда я даже с ними общаюсь. Конечно, шея могла бы быть поуже и взгляд пояснее, да и цепь можно было бы оставить дома, но «времена не выбирают, в них живут и умирают». Тут все в вопросе степени: до каких пределов можно идти в направлении стыда, а после каких уже нельзя?

Зачем я вру? Тогда я не очень задумывалась об этом. Конечно, саднили встречи с «голдоцепурниками» и окружение Татьяны слегка шокировало, но – боже! – как я была еще молода и глупа. Что-то я понимаю только сейчас. Что-то еще не понимаю, а что-то, возможно, не пойму никогда. Но зло в степени оно и изначально все-таки зло, без всякой математики. Я это и тогда чувствовала.

Но в гораздо большей степени я чувствовала свою одинокость. Она поглощала меня всю, холодно-колючая на ощупь, грязно-серая на цвет и на вкус. Почему у меня нет знакомых парней, которым могла бы запросто позвонить и сказать: «А слабо пойти погулять?» Нет никого! Очень рано в жизнь вошел Мишка. Сразу после школы. Именно вошел. В подъезд вместе со мной. Я ехала к бабушке, где уже была прописана, и в лифте изображала из себя постоянно живущую в этом доме. Мы не застряли в лифте, мы даже словом не перекинулись. Просто, возвращаясь, мы снова оказались в одном лифте.

– Похоже, судьба? – засмеялся Мишка.

– Совпадение, – ответила я.

– Совместное падение, – сказал Мишка.

Я секунду до этого подумала то же самое. И оттого, что он выговорил слово, звучащее во мне, у меня заколотилось сердце. Тоже ведь «совпадение».

Мы вышли вместе и одновременно свернули в сторону метро. На перекрестке он придержал меня за руку – я проморгала цвет светофора. В «Баррикадах» шли фильмы к какому-то юбилею Котеночкина.

– С такой фамилией – и ни одного фильма о коте, – сказал мне тогда еще не знакомый молодой человек.

– Откуда вы знаете? Может, и снял.

– Но зайца-то я знаю. И волка-дебила тоже… Я маленьким мультики смотрел, как подорванный.

«Тоже мне факт жизни, – подумала я. – Все равно что: я вырос на манной каше».

– Меня манной кашей могли накормить только под мультики.

«Опять сов-падение», – думаю я, и сердце уже давно сбежало с места и колотится, колотится где-то в ямке горла.

– А что бы нам познакомиться? – говорит мой сопровождающий. – Меня зовут Миша, Михаил, Михайло Петрович. Позвольте узнать, а вас?

– Авас, – отвечаю я райкинской цитатой.

– Я знаю. Доцент был тупой. Но все-таки?

– Инга. Имя редкое. Забудете.

– Инга Артамонова, знаменитая спортсменка, конькобежка, наша дальняя родственница (потом выяснилось – вранье, просто жила в соседнем доме). Так что для меня это имя – песня и скорость.

– А мне один мальчишка сказал, от имени веет вьюгой.

– Ну да, – отвечает мне Миша, Михаил, Михайло Петрович. – Льдистость, конечно, есть. Я же говорю, она конькобежка. Вы нет?

– У меня на льду разъезжаются ноги. Мама на меня всегда злилась. «Такая ерунда – научиться на коньках, а ты как корова на льду».

– Ну, и слава Богу, – говорит Мишка. – Не люблю далеко уезжающих девочек, их догонять – вспотеешь.

Метро мы обошли раз пять, если не десять. Я считала совпадения. Их была уйма. Сердце вернулось на место, но было таким переполненным, что мне даже стало тяжело идти. И не будь это осень и северный ветер, может, я предложила бы посидеть, но мы зашли отогреться в метро и еще долго стояли возле телефонных автоматов.

Вот так все начиналось. И как кончилось.

Хотя надо сказать, что гипотетическая возможность развода в голову влетала. Едешь в метро, а к тебе, не прислоняясь, вдруг прислонился парень, и изнутри крик: «Мой!» Ну, с чего бы это? Но такое счастье на него, «прислоненного», смотреть и провожать глазами уход, и внутренне плакать горючими слезами, и потом вспоминать, вспоминать как счастье. Взял бы меня за руку, пошла бы не глядя. Мишка? А кто такой Мишка? Разве я его знаю? Ах, этот… И плетусь домой такими усталыми ногами, будто износила их совсем, будто мне сто лет и впереди одна темнота могилы. Так расстрадаешься, что дома – получается так! – уже рада и Мишке. Все-таки еще не могила. Таких любовей, как выстрел, у меня было несколько, я помню их все. Ни разу не встречалась дважды. Потом придумала: встреться дважды – и окажется, что все ерунда, никакой не самый, самый… Но что-то жило во мне самой, какая-то клеточка вибрировала в таинственном поиске, подавала знаки. Что бы к ней прислушаться! Тогда бы я ушла первой, и у меня не болело бы это самое болючее место в человеке – само-любие.

– Уйду от тебя к чертовой бабушке, – говорила я всердцах из-за сущей ерунды Мишке.

– Ты что ли лесбиянка? Почему к бабушке? Шла бы сразу к черту. Обижаешь, девушка, мою мужскую честь. – И я уже смеюсь. Это так, трепотня. Куда я денусь? Он хороший. И я хорошая. Мы умненькие, не заводим раньше времени детей. У нас план по валу и вал по плану. Вот кончим институт…

– Когда кончим вместе, – пошлит Мишка, и тут же я обозвана фригидной, но не обижаюсь. В остальном-то у нас все тип-топ.

И снова в книжном магазине кто-то рядом листает книжку, и я боковым зрением вижу суховатый профиль с тенью на щеках. Ну почему он мне такой родной, что хочется плакать от счастья? Я каменею, боясь нарушить стояние воздуха, который мне в пандан тоже затормозил бег своих сумасшедших молекул и атомов, воздух любит меня, он умница, сохраняет мне лишнюю минуту счастья. Мне, побирохе, много и не надо. Но профиль уходит. Я еще постою в этом месте, я даже не смотрю вслед, мне не нужна его спина, птичка по зернышку клюет. Может, я извращенка. Только я не знаю, как называется мое извращение? Может, «нет имени тебе, мой дальний?»

Могла ли на таком поле не вырасти мысль о разводе? Но какой дурак от хорошего ищет лучшего? И я не ищу. А Мишка, молодец какой, искал.

…Как это у Ходасевича?

Это про меня. Я наворотила бочку арестантов, а все оттого, что мне предстоит встреча с мальчиком, у которого резко вперед росли зубы. Но он не позвонил ни через день, ни через два. Мама сходила в больницу к его маме. Та плакалась, что сын не найдет себе пару. «Такой серьезный мальчик. Не чета нынешним». Но мама, так она мне объяснила, увела разговор в сторону. Поломанная свекровь – слишком большая нагрузка для растущих вперед зубов. Что ж, ты, мама, так старательно исправляла мой номер телефона? Видишь, я лучше тебя соображаю.

Но звонка так и не было. Даже мужчина с зубами вперед не хочет ношеный и брошенный товар. Ведь можно так поставить вопрос? Можно и правильно. Нечего было три дня вздрагивать от каждого звонка.

Я прихожу в чайную по пятницам. По всем приметам-легендам, еще с Христа, это плохой день. Всегда боюсь неприятностей в пятницу – с ними потом жить два выходных дня. Еще со школы старалась быть в этот день смиренной. Теперь же пятница – день грядущей пустоты. Два дня и двое в комнате – я и Ленин – фотографией на белой стене. Не подумайте плохого, никакого Ленина у меня сроду не было, хотя мама и норовила повесить на стенку моего детства мальчика с кудрявой головой. «Она что, сирота? – возмутился папа. – У нее нет родных лиц?» Редкий случай, когда папа позволил себе выйти из себя и снял кудрявого. Повесили меня самою, малюсенькую, в кружавчиках. Мне очень нравилась малышка, но пугало отсутствие ощущения себя самой. Это даже вызвало странные мысли: не была ли я приемышем? Когда-то жила девочка в кружавчиках, она скончалась, и взамен нее взяли меня. Потом этот страх, что я чужая, прошел. У комплексов тоже есть смерть, слава Богу. Они рождаются, превращаются в безобидных детей, потом в очень обидных взрослых, в злобных стариков и почивают во бозе. Но я многодетная. Я рожаю комплексы, как крольчиха детенышей, или скажем лучше: я их высиживаю, как наседка цыплят. Нет чтобы расклевать скорлупу злобных чудовищ раньше того, как они, здоровенькие, расплющат перышки. Нет, я буду сидеть и греть собственное горе-злосчастье.