Спартанки... блин... - Щербакова Галина Николаевна - Страница 19

Как-то естественно подумалось: старуха, что с нее взять. Она уже напрочь забыла, как может само по себе кричать тело, мечтая хотя бы о перловой каше. До капли сознавая, сколь неполноценен обмен. Но тысячи женщин так живут. Хочется мужчину – значит, он будет, какие проблемы? Высокое, духовное, отчего взлетает душа, еще то ли будет, то ли нет, а к самцу глядишь и привыкнешь, глядишь, у него еще кой-какие достоинства есть. В конце концов ребенки рождаются от простого соединения клеток, а не от сложных метафор. И еще неизвестно, любимые Ниной Павловной спартанки отдавались по любви или по жару тела. В этом тонком деле двоих ложь рождается без предупреждения. Может, постель – самое первое место по производству лжи, легкой, необременительной, почти правдивой лжи. Потому что удовлетворение – это почти счастье, а счастье – это почти любовь.

Марина тогда всей душой пожалела Нину Павловну, одинокую женщину в жизни без радости. Она сказала себе тогда: я никогда не допущу себя до такого. Это был период ее романа с Арсеном. Как она упивалась этим чувством, как по-хозяйски располагалась в нем, даже на секунду не допуская возможности быть выброшенной за его пределы. Думала, навсегда.

И о чем она тогда больше всего жалела? Об утраченном сексе, и все. Ненасытный секс валит с ног женщин, зрелых и младых, посмотреть хотя бы на Лельку. Или на Варвару. Спросить бы их, готовы ли они жить духом и только им. Могут съездить за это по мордасам. И не надо про монахинь, про «я другому отдана». Могучая плоть делает свое дело, она, не боясь греха, способна даже на свальный, делая с молодыми и не очень то, что хочет.

А вот теперь она, Марина, чтобы к ней вернулся телесный, теплый Алексей, и готова ради этого, извините… Тут она останавливается. Да ни на что она не готова, ни на что!

Он ждал ее вечером после работы внизу, в вестибюле. Она заметила его сразу, он еще не видел ее. Алексей сидел прямо, напряженно, неуютно. Марина знает эту позу сломленности, которую не хочешь показать, и вздергиваешь голову, и прямишь спину, не зная, что внутренняя боль уже застыла в позе знака восклицания.

Она подошла, а он продолжал сидеть, не видя ее, а когда увидел, то так вскочил, что сдвинулось кресло, едва не свалив старый умирающий фикус, который снесли вниз, ибо он уже никуда не годился. Ни красоты, ни величественности, одна высыхающая смерть.

Марина вошла в его растерянные руки и прижалась щекой к его груди. Это было не специально, так двинулось тело. И она услышала, как громко дергается его сердце. Не бьется, а именно дергается. Она даже испугалась этих систолических подпрыгиваний. И что бы он ей ни сказал, уже не имело значения, они вошли в контакт сердцебиений.

– Ну, как дела? – спросила она.

– Меня готовы взять дворником. Надо только легализоваться. Регистрация, место жительства и все такое.

– А ты умеешь дворником? – спросила она.

– Откуда же я знаю? Надо попробовать. Других вариантов нет.

«Ловушка, – подумала Марина. – Вот та самая ловушка, которую ставит людям чертово государство. Варвара запросто женит его на себе, даст ему легализацию, себе постоянный секс. Дальше – как будет. Будет скандал с дочерью, и мать выпихнет ее в грудь если что… Без выбора».

«При чем тут Варвара? – сама себе говорит Марина. – Варвара – это образ. Образ любой женщины. А значит, и мой. Я ведь тоже могу все это сделать – прописку, квартиру, а главное, я готова к этому. Но мне надо, чтобы он дал знак, что он тоже этого хочет… Я же не могу так, сама… Распахнуто прыгать навстречу…» И остро, как игла в сердце, – а разве стыдно быть распахнутой?

– Я вас к себе, – говорит она, трусиха, – не приглашаю, там настороже мои соседки.

– С какой стати? – удивился он. – Я им все объяснил.

Ну что ему сказать на это?

И тут она услышала то, что хотела услышать, но уже не чаяла и стала сомневаться, хочет ли она его слов, потому что это может оказаться глупостью, вступив в которую, уже ноги не вытащишь, а она не хочет глупой жизни, она хочет умной и чистой. И чтоб!!!

– Марина, – сказал он, – если бы я был мужчиной с работой и квартирой, если бы мне не надо было бояться явления милиционера как судьбы, если бы за моей спиной не пылали дома, возможно, подожженные девушкой, которую я любил, если бы я был равен в правах с вами, а не был тем, о которых говорят «понаехали», я бы попросил вас стать моей женой. Я бы поклялся, что никто вас не будет любить так, как я.

Ну, чего тебе еще надо, дура? Ну, кинься еще раз на грудь, где неправильно стучит сердце. Скажи ему, что и у тебя тоже экстрасистолия. Какое изысканное слово, совсем как импрессионизм или там аристократия. А речь конкретная, она ведь о дворницкой судьбе. И она на данный момент – Варвара.

Ей хочется заплакать одновременно от горя и радости. Но это нонсенс.

– Мне, – говорит она, – надо срочно поменять квартиру.

Разве же это ответ на признание в любви, но получилось, что другого не было. И они поехали в район Нины Павловны и оставили на подъездах написанные от руки кричащие слова: «Двухкомнатную на двухкомнатную. Срочно, в этом районе».

«Припекло кого-то», – подумала Никонова, входя в свой подъезд. С тех пор как у нее появились деньги, у нее изменилось зрение. До этого она в упор не видела вычерневший мусоропровод с регулярно свисающим наружу сборным ящиком. Дом был не старый, кирпичный, но он – как тот тип женщины, что выходит замуж – и ну их, ногти. Сгрызу и подпилю, чем буду выбрасывать деньги в парикмахерской. Комбинация посерела и обвисла, так кто ж ее видит? А от бигудей волосы секутся, а мне ведь жить и жить… Пусть висят. Дом, как та самая женщина дряхлел от потери товарного вида, а Никоновой, имеющей деньги и уже ходящей в замшевой куртке с мехом, хотелось чего-то чуть поавантажней. Интересно, а что предлагают взамен?

И она позвонила по указанному телефону. Боже! Место у зоопарка, и все про все рядом.

В разговоре по телефону обе не узнали друг друга. При встрече вспомнили.

– Какой у вас интерес? – спросила Никонова.

– Мне и мужу ближе к работе. – Никонова про себя профессионально отметила: совсем недавно свидетельница замужем не была. Ну, да это не ее дело.

Квартиры оказались почти одинаковые – «трамвайчики». Советский модерн. И дверца мусоропровода не висела. Договорились до того, что большие предметы – шифоньер, кухонные полки – не будут срывать с места, все они похожи друг на друга.

С помощью Никоновой все прошло без лишних бюрократических ожиданий. Через две недели они обменялись ключами. Марину скребло присутствие чужих вещей, но она знала: скорость переезда стоила этих ощущений. Обживет все, добавит своего – и будет как надо.

Главное – они расписались. И Алексею тут же предложили часы в соседней школе, правда, не полную ставку. Алексей даже подумывал, не совместить ли это с дворницкой службой. Но Марина сказала: «Нет! Учитель у нас последний человек в государстве, он если и держится, то только своей выпрямленной спиной, значит, гнуться не будем. Пробьемся».

Они чистили, обновляли мебель, оставленную Никоновой. Слава Богу, в помощь ей теперь есть целые магазины. И скоро квартира приобрела свой цвет и запах. Хлопоты, новая работа Алексея почему-то рождали страх потерять то, что, казалось, оба нашли. Однажды Марина проснулась в испуге. Облокотившись, Алексей смотрел на нее спящую.

Она быстро включила свет и увидела, что он плачет.

– Что случилось? – спросила она напрягшись и будучи изначально готовой только к плохому.

– Я уже не верил, – сказал он, – что может быть счастье. Но я увидел, как оно может мирно дышать со мной рядом. – И он обнял ее, и она успокоилась в его руках, хотя сердце глухо било тревогу. И тогда она тоже заплакала, и тревога замечательно истекла слезами.

Никонова же теперь ходила гулять в зоопарк. Ее полюбил старый поношенный волк, он, видимо, стал ее узнавать и однажды подошел к сетке и прижался к ней носом, обнажив желтые клыки. Странно, но ей хотелось поцеловать его. Чуть пригнувшись, она сказала ему: «Вот и встретились два одиночества».