Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Дверь в чужую жизнь - Щербакова Галина Николаевна - Страница 17


17
Изменить размер шрифта:

– Ой! – выдохнула Машка, у которой глаза просто лопались от напряжения, будто последние пять минут она смотрела на что-то горячее-горячее…

Ничего не сказала Катя, она только закрыла рот ладонью, словно боялась, что слова, неизвестно какие, выйдут из нее сами, без ее воли.

И тут забарабанили в стекло. Это Тимоша косточкой согнутого пальца стучал им в окошко с балкона.

– Тимоша! – закричала Милка. – Тимоша, заходи!

– Иди домой, коза! – ответил Тимоша. – Я хочу с тобой попрощаться. А у тебя еще чемодан не собран. Определенно, мать положит тебе что-нибудь не то.

Тимоша при этом делал в сторону остальных извинительно-приветственные поклоны. Мол, здрасте, но и извините, что я так вот, пальчиком врываюсь…

– Тимоша! – воскликнула Милка. – Я тут сказала одну вещь… Видишь, они все потеряли лицо… Я вот что сказала. Я поеду с тобой в Северск. Понял? – спросила она Павлика.

А Павлик был потрясен. Он всего ожидал от этой девчонки. Она могла разбить чужую хрустальную вазу – ей это ничего не стоило, она могла сделать гадость его маме – выкрикнула же она своей «ненавижу». Она могла ударить Машку, подошла бы и ударила. Но сказать такое? Павлик почувствовал, как он покраснел.

– Но ты же не сегодня поедешь, – возразил Тимоша. – Для начала… надо съездить в Болгарию.

Павлик вдруг остро осознал: незнание, что сказать и что сделать, стало больше его самого. Ничего не годилось в помощь. Нелепая девчонка будто назло создавала нелепую ситуацию, и он в нее погружался, как в мазут, как в клей, без надежды на спасение.

– Ты хочешь, чтобы я поехала с вами?

– Нет! – сказали они страстно и единодушно все втроем.

И Милка с удивлением посмотрела на Катю. Чего эта влезает? С пуговицами.

– Нет? – переспросила Милка.

– Нет! – ответил Павлик.

– Видишь, коза, – вмешался Тимоша. – Возникли трудности. Есть смысл все-таки вернуться домой…

– Видишь, Павлик, у нее совсем нет гордости, – важно подвела итог Машка.

Милка сделала то самое движение, которого давно ожидал Павлик, и он шагнул вперед, чтоб ничего не случилось, и они оказались так близко друг от друга, что Павлик увидел левый замутненный глазок у ящерицы. Правый сверкал, а левый был тускл, и это несоответствие делало мертвую заколку живой и очеловеченной. А еще он увидел глубокие смуглые впадины под Милкиными ключицами… Но самым удивительным было бьющееся Милкино сердце, которое Павлик тоже увидел. Просто дорогое импортное платье, не ставившее перед собой задачу что-то там скрыть, не сумело скрыть и этого. Павлик заметил, как слева быстро-быстро подымается и опускается красивая японская материя, и просто не могло быть сомнений, что у этой плохой девочки сердце объективно существовало и билось, как и у хороших.

– Ладно, – сказал Павлик. – Ладно. – Он забыл, что шел ей навстречу, чтоб ловить ее за руку!

А Милка взяла и положила ему голову на грудь, положила и заплакала.

– Да что же это такое?! – взмолилась Катя. – Да сделай же что-нибудь! – Это она уже Тимоше.

Машка вскинула брови на это «сделай». Почему их вежливая мама обращается так к человеку, которого видит первый раз, а человек не удивляется, идет через порог и берет Милку за плечо, и она уводится, человек же поворачивает к матери лицо и говорит:

– Спускайтесь быстро к машине, я сейчас! Возьми себя в руки, Катерина!

«Откуда он ее знает?» – морщила лоб Машка, а мама уже сунула ей в руки сумки, сетки и закричала Павлику:

– Чего застыл! Бери чемоданы, внизу машина!

– Какая машина? – спросил Павлик, ощущая на рубашке след Милкиной слезы и испытывая при этом какую-то глупую радость.

– На колесах! – не выдержала Катя, а он не мог понять, почему она так кричит и так на него смотрит, будто он сделал что-то гадкое, непростительное.

– Надо же сказать им «до свидания», – робко напомнил Павлик.

– Не надо! – Катя схватила самый тяжелый чемодан.

– Но почему? – сердился Павлик. – Почему?

– Поверь, что не надо! Поверь, не спрашивая… Ну, поверь единственный раз… – У Кати тряслись руки, и пятно было ужасно, и смотрела она на Павлика так, как не смотрела никогда, – умоляюще и в то же время отстраненно. Будто они сейчас расстанутся навсегда и с этим уже ничего нельзя поделать. И потому, что он ни разу не видел мать такой, и потому, что сам он сейчас чувствовал себя растерянным и слабым, он сказал:

– Хорошо. Пошли.

Катя метнулась к балкону и с ожесточением повернула все три закрывающие дверь ручки. С визгом проехала по карнизу штора, в комнате стало сумрачно, печально и тихо. Просто вообразить невозможно, что кто-то здесь недавно кричал и плакал.

Тимоша привел Милку в ее комнату.

– Сними ты это платье! – сказал он ей. – Ей-богу, оно тебе не идет!

Милка покорно, шмыгая носом, пошла в ванную и начала стаскивать узкое платьице… Она ощущала себя настолько опустошенной, что ей можно было давать любые указания. Но в то же время опустошение казалось сладким и освобождающим. Будто сама по себе возгорелась рухлядь, которую только по лености не сожгли раньше, а теперь она исчезла, и все тому рады. Как хорошо! Сейчас она переоденется и пойдет к ним. Она их проводит, ведь смешно задерживать – у них путевки. Но они обязательно на обратной дороге заедут. Значит, главная задача вернуться к этому времени из Болгарии.

Так она думала, освобождаясь от платья, как от засохшей и отмершей кожи, но оно не снималось, цеплялось, потому что «молнию» она расстегнуть забыла…

А Тимоша в это время вышел к Ларисе и сказал:

– Держи ее как можешь… Я их сейчас отвезу на вокзал.

– Что за спешка и при чем тут ты? – спросила Лариса.

– Я альтруист, – пошутил Тимоша. – Вижу – женщина с детьми, а у меня четыре колеса…

– Знаешь, – засмеялась Лариса, – они из Северска… Я помню, ты когда-то туда ездил в командировку… Может, это твоя знакомая?

– Признаю себя виновным. Знакомая.

– А! – сказала Лариса. – А говорил – альтруист…

– Держи дочь! – приказал Тимоша и пошел к выходу.

Лариса повернула ручки балконной двери и подумала: «А мальчик мог бы прийти и сказать „до свидания“». Как они с ним говорили: прощение – доблесть? Странные категории извлекли на свет. Вообще странный мальчик. Не от мира сего. Что такое эти маленькие города? Никогда она в них не была… Коля, между прочим, был в Северске… Еще до нее. Ходил на байдарках. Как тесен мир… А самолеты совсем превратили пространство в фикцию. Хорошо это или плохо? Все, что сближает, хорошо… Собственно, почему надо держать Милку? Пусть бы она их проводила. Успеют они с ней собраться тысячу раз. Или Милка и там устроила скандал? С нее станется. У нее никаких сдерживающих рычагов. Что хочу, то и делаю.

Милка вышла из ванной с прилипшими ко лбу волосами. Какая-то покорная и притихшая.

– Я провожу их, мам, а потом соберусь… Ладно?

– Знаешь, по-моему, они уже уехали… Их Тимоша повез…

– Уехали? – спросила Милка. – Уехали?

– Только что… Я слышала, как хлопнула дверца… Я знаю звук Тимошиной дверцы.

Она нашла на вокзале Тимошу. Он стоял перед раскаленным плацкартным вагоном, смотрел в окно и видел какие-то сумки, авоськи, локти, ноги… В вагон было продано больше билетов, чем мест, стоял шум и гам. Как хорошо, что он посадил их, лишь только подали состав. Кто успел, тот и сел. Правда, этот странный мальчик сразу стал освобождать свою полку для какой-то женщины, но он, Тимоша, послал эту тетку очень далеко. К бригадиру поезда. И вообще загораживал их телом, потому что у Кати был безумный вид и ее вполне могли принять за больную. А ненормальный взрослый ребенок по имени Павлик все вылезал со своей железнодорожно-посадочной вежливостью. Интересно, это в нем глубоко или только внешне? На такое мелкое благородство – место уступить, руку протянуть – и Коля способен. Он это даже любит. Любит выглядеть. Правда, недавно признался ему, Тимоше: «Устаю от этого… От вежливости». – «Да потому, что она у тебя как искусственная нога… Трет в сочленении…» Коля шутливо дал сдачи, и разошлись вничью.