Улица вечерних услад - Сазанович Елена Ивановна - Страница 7

– Лобовы! – она хватала нас за руки. Едва заслышав раскаты грома. – Лобовы? Вы слышите, Лобовы? Это же – дождь!

Она не переставала удивляться солнцу. Радуге. Звездам. Словно их видела каждый раз впервые.

– Лобовы! Побежали! – и она тащила нас на улицу в ливень. Когда ни одна порядочная собака не посмела бы высунуть носа.

Мы с отцом покорно тащились за ней. Хотя промокнуть у нас не было никакого желания. И мы жались под крышей подъезда. Так ни разу и не рискнув высунуть свой нос под проливной дождь.

А она опрокидывала назад лицо. Протягивала вперед руки. И ливень хлестал ее по щуплому телу. И струи дождя растекались по ее каштановым волосам. И она с наслаждением слизывала капли дождя со своих обветренных губ. А потом я покорно делал из бумаги кораблики. И она, промокшая до нитки, запускала их по ручью. И хлопала от радости в ладоши, наблюдая, как они кувыркаются в чистой дождевой воде.

Дома она без стеснения сбрасывала мокрое платьице. И я смущенно отворачивался. И глядя в потолок. Насвистывал какую-то неопределенную мелодию.

– Вера, – строго выговаривал ей отец. – Как можно при мальчике. Ты его портишь, Вера.

– Он любит Шопен… Шопе… Шопенагура, Лобов. Таких трудно испортить. Он уже давным-давно испорчен, – отвечала невозмутимо Вера. – И вообще… Тело – это не молекулы, Лобов. На тело надо смотреть. К тому же, можешь спросить, какие висят картинки в музее. А твой мальчик на них с удовольствием пялится. А там – обнаженные девки. К тому же в увеличенных размерах…

О себе Вера ничего не рассказывала. И когда я пытался навести справки о ее прошлом. Она морщила свой остренький носик. И отвечала:

– Меня родила обезьяна. Детство я провела в джунглях. Кушала исключительно кокосы и бананы. А один раз влюбилась в большого и милого обезьяна. Гиппопотам, кажется. Есть такой сорт обезьян, Лоб?

Честно говоря, я был склонен поверить. Что в один прекрасный солнечный день она убежала из джунглей. И случайно попала в наш запыленный задымленный засоренный цивилизованный мир. И приняла его. Впрочем, как все принимала в жизни.

– Хочешь, Костя? – и она протянула мне зажженную сигарету.

Я погрозил ей пальцем.

– Ты отказываешься от маленького удовольствия. От удовольствий отказываются только дураки.

– Я где-то читал, – я сморщил лоб, словно что-то вспоминая, – кажется, сигареты сокращают жизнь.

Вера искренне удивилась.

– Не может быть! Какой идиот это выдумал? Если что и сокращает жизнь, так это – воздержание. Усек?

Я усек. Она ни от чего воздерживаться не собиралась. Ей, видимо, предстояла долгая-предолгая жизнь. И я поддался ее простодушным агиткам. Я научился курить. Так же, как и научился стоять на голове. И шевелить ушами. Вначале меня несколько обнажало. Что она за целый день ни разу не вспоминала отца. Она по-моему, даже без него не скучала. Но вскоре я понял. Ни прошлое, ни будущее для нее не представляло никакой ценности. Она умела ценить только настоящее. И оценивала его по достоинству. И казалось, ей нет дела ни до прошлого. Ни до будущего моего отца. И все-таки я ошибался. Однажды она все-таки не выдержала. Я застукал ее, сидящей на полу среди груды личной переписки старшего Лобова. Она настолько была увлечена чтением. Что даже не заметила, как я вошел. Я громко откашлялся.

– Я и не подозревал, что ты умеешь читать, Вера.

Она резко оглянулась. И не смутилась ни капельки.

– Привет, Лоб! – улыбнулась она. – Подожди секундочку. Я дочитаю.

– Это нехорошо, Вера. Это воровство, Вера.

Вера покрутила пальцем у виска.

– Ты сумасшедший, Лоб. Украсть можно только вещи.

– Чужие мысли тоже можно украсть, Вера.

Вера бросила недочитанное письмо. И встала. И обиженно надула губы.

А я подумал. Что учить Веру правилам хорошего тона. То же самое, что дрессировать блоху. И я в знак примирения протянул ей пачку сигарет. Она с жадностью схватила одну. И плюхнулась на пол. И уселась по-турецки.

– Садись, Лобов, – и она стукнула рядом с собой по полу.

Я опустился на пол.

– А я и не знала, что у тебя была мама, Лоб, – сказала она.

– У всех бывают мамы, Вера.

– Но ты никак не был похож на мальчишку, у которого была мама. А Лобов никак не тянул на мужика, у которого когда-то была жена.

– Знаешь, Вера. Я тоже верю, что детей находят в капусте. Но увы, – и я развел руками. – У меня другой случай.

И я замолчал. В чем-то Вера все-таки оказалась права. Фактически у меня никогда не было матери. А у отца – жены. Отец о ней никогда не рассказывал. И я слышал о ней краем уха только от бабушки. Которая не жалела эпитетов в адрес моей матери. Упоминая о ней, бабушкин н без того сердитые галле снижался до баритона:

– Непутевая. А отец! Чтобы связаться с такой девкой! И это мой сын, на которого я угробила лучшие годы! И эта бестолковая девка! А Шурочка! Какая Шурочка! Умница! Красавица! Ангел небесный! И променять! На эту безмозглую девку!

По отрывочным фразам бабушки я составил мало-мальское представление о своей матери. Она была циркачкой и они с отцом так и не успели расписаться, кажется. Она погибла вскоре после моего рождения. Где-то вдали от дома. На гостролях. И видела она меня один раз в жизни, когда я родился. Вот, пожалуй, и все. Но рассказывать об этом Вере у меня не было никакого желания.

– Она была циркачкой. Да? – перебила мои мысли Вера.

– Кажется, – я равнодушно дожал плечами.

Вера на секунду задумалась. Насколько она умела это делать.

– Странно, – протянула она.

Я выжидающе на нее посмотрел.

– Странно. Человек копается в молекулах. Составляет какие-то формулы. Даже пишет книжки. И получаем премии. А любит какую-то безмозглую циркачку. Странно, Лоб, не правда ли?

Я хотел было ответить, что у моей матери было мозгов не меньше, чем у тебя. Но к своему удивлению промолчал. Наверно, я не успел заметить, как Вера стала моим другом.

– Почему ты молчишь, Лоб? Или тебе больно говорить об этом?

– Успокойся, Вера, – я раздраженно махнул рукой. – О какой боли ты говоришь? Если я даже не помню своей матери. Мне абсолютно все равно.

– И все равно я хочу разобраться, Костя. Он же умный, твой отец.

– Я уже в этом стал сомневаться. Глядя на тебя, Вера.

– Ты ошибаешься, Лоб, – усмехнулась Вера. – Кстати, я бывшая гимнастка. Любопытное совпадение. Не правда ли?

Я удивленно промолчал. Совпадение ли? Или ненормальная тяга к беспутным вертлявым девкам. О которых не раз упоминала моя бабушка, не стесняясь сочных выражений. И таким, которой была моя мать. И на сегодня есть Вера. И между ними – теперь в этом я уже ни сколечки не сомневаюсь – точно такие же экземпляры.

– Лобов может чокнуться от своих молекул, Лоб. Усекаешь? – сделала вывод наконец Вера. – И только мне под силу его спасти от этого.

Как наверно когда-то спасала моя мать. Ты, видимо, и на сей раз оказалась права, Вера. Но меня такая перспектива далеко не прельщает.

Тетя Шура свалилась, как снег на голову. В это время мы с Верой заканчивали первый тайм нашего футбольного матча. Со счетом 2: 0 в пользу Веры. Я пытался в считанные секунды доказать, что не осел. И со всей силы ударил мячом. И он попал прямо в руки тете Шуре. Которая внезапно появилась на пороге.

Я вытянул руки по швам.

– Здрасьте, теть Шура! – как можно бодрее выкрикнул я, как на школьном сборе.

Но тетя Шура не обратила внимания на мой задорный тон. Она застыла в недоумении, с мячом в руках. И таращилась на нашу берлогу.

Я смущенно огляделся. Что и говорить! Монгола-татарское нашествие и то не способно на такое. Тетя Шура, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о разбросанные вещи и книги. Пробралась с трудом на середину комнаты. И столкнулась нос к носу с Верой. Она смотрела на нее сверху вниз. И казалось, вот-вот схватит за шиворот и вышвырнет за дверь.

– Здрасьте, – глупо хихикнула Вера. И почему-то засунула мизинец в рот. Видимо, для полного раскрытия идеи картины.