Смертоносная чаша [Все дурное ночи] - Сазанович Елена Ивановна - Страница 40

– За Васю, – грустно улыбнулся я.

Вано отрицательно покачал головой.

– За живых мы всегда выпьем. А сейчас… Пока еще свежа память… Давай помянем Стаса. Пусть земля ему будет пухом…

Мы молча выпили и в первый миг даже не поняли, чем закусить: все эти аристократические желе из крабов и кремовые супы из мидий совершенно не гармонировали с водкой. К тому же такую тоску нагоняли, что хотелось завыть.

– Эх, солененького огурчика бы сюда! – печально вздохнул мой друг Вано. – Да еще из бочечки!

– Или маринованного боровичка, – поддакнул я ему. И уже веселее добавил: – Может, спросить у господина Толмачевского? Не организуют ли здесь выезды в деревню? За провиантом для «КОСА». Что-то мне не попадался на глаза господин управляющий.

Мы оглянулись вокруг, но Толмачевского не увидели. Однако водочка подействовала ободряюще. Все-таки она не шла ни в какое сравнение с янтарным напитком, нагонявшим иногда такие мысли, после которых и впрямь хотелось на стену лезть. А вот водочка призывала нас к жизни.

– Вот чем надо лечить, – угадал мои мысли сиамский близнец Вано, – тогда и помирать не захочется.

– Разве что по утрам, – улыбнулся я.

Но утром нам умирать нельзя было – утром нам нужны светлые головы и здравые мысли, поэтому мы решили остановиться на этой бутылке и пить ее медленно. Тем более у меня был серьезный разговор к Вано: мне предстояло рассказать ему о Васе. Я начал с начала, стараясь не упустить ни одного важного момента; рассказал, что о фигурке Афродиты могли знать очень даже многие, как и многие могли знать о существовании у нее цианида. Но, только когда я дошел до истории о том, как яд спрятали во флаконе из-под духов, Вано по-настоящему оживился.

– Ты думаешь, она сказала правду? – нахмурился мой друг. – Может, все-таки это ее рук дело?

– Знаешь, Вано, – недовольно буркнул я, – думаю, насчет Василисы у нас не должно оставаться сомнений. Мы просто обязаны верить каждому ее слову, если действительно желаем помочь девушке. И здесь вариантов быть не может. Иначе вообще все не имеет смысла. Иначе мы допускаем, что жизнь она может провести за решеткой. А ты, Вано, как никто должен знать, что тюрьма – это конец, особенно если наказание несправедливо.

– Хорошо, – тут же согласился мой товарищ, – от этого и будем плясать. Если Василиса невиновна, а мы именно так и думаем, следовательно, нужно искать второе лицо, подложившее яд. Я считаю, подозреваемым номер один является Толмачевский. Он – сосед Васи, тысячу раз он мог проникнуть в ее квартиру. Ему не составляло труда и подделать ключ.

– Как не составляло труда подделать и другой ключ, – дополнил я мысль Вано, – а именно – от черного хода «КОСА».

– К тому же это подозрительное вино. Думаю, оно поможет нам разобраться во многих неясностях. Хотя… Хотя, Ник, бывают и такие вещи, которые происходят одновременно, но друг с другом никак не связаны.

– Ты хочешь сказать, что темные делишки «КОСА» могут быть не связаны напрямую с убийством?

– Я думал об этом, – кивнул Вано, – слишком уж они рисковали своим благополучием и своей репутацией, чтобы пойти на убийство. Тут что-то не вяжется.

– Поэтому кроме Толмачевского нам не мешает вычислить еще одно подозреваемое лицо.

Вано вопросительно взглянул на меня, и я, бодро опрокинув еще одну рюмашку, оживленно рассказал ему о таинственной даме сердца, которую любил Стас, а также я акцентировал его внимание на темном прошлом Стаса, на его неладах с законом.

Реакция Вано меня поразила: он не только не удивился, но даже не придал этому факту должного значения. Вано почесал медвежьей лапой свой бритый затылок и пробасил:

– Ник, если мы станем заострять внимание еще на каких-то прошлых делишках, то вконец запутаемся. Сколько прошло времени с тех пор? Три года? Четыре? Ник, факты такой давности не могут послужить причиной убийства, случившегося сегодня. Да и при чем тут женщина Стаса? Мало ли у кого баб было! Они что, все должны убивать? По логике, это он ее должен был пришить за то, что она его бросила. Нет, Ник. Первым делом нужно прощупать Толмачевского. Что-то рожа этого типа мне не особенно внушает доверие.

Толмачевский был лих на помине – долго этому гаду на роду написано жить. А, по народной примете, ему еще должно подвалить богатство. Словно теперь он погибает от бедности!

Толмачевский возник перед нашим столиком этаким благодушным ангелом, и его тонкие губы растянулись в улыбочке.

– Добрый вечер, господа. Я безмерно рад, что вы вновь посетили наш клуб.

Этот нахал сделал вид, словно утром ничего не случилось, словно меня никто не бил по голове и словно не он побежал жаловаться на нас Порфирию.

Мы последовали правилам его игры и тоже улыбнулись. Конечно, наши улыбочки нельзя было назвать милыми: моя улыбка напоминала улыбку шакала, а Вано оскалил свою беззубую пасть.

Но Толмачевский никоим образом не прореагировал на наш «дружелюбный» вид. Он взял со стола почти пустую бутылку водки и с удивлением стал изучать ее неприглядный внешний вид.

– Брезгуете нашим прекрасным напитком? – Он облизал свои тонкие губы. – Напрасно, друзья. Водка отрицательно воздействует на здоровье

– А я и не знал, что в вашу компетенцию входит еще и охрана здоровья посетителей, – не выдержал я. – А я-то, дурак и неуч, думал, что на том свете здоровье не пригодится.

Толмачевский сделал вид, что его рассмешила моя шутка, и захохотал, демонстрируя свои безукоризненные фарфоровые зубы.

– О Ник! Вы, как всегда, правы. На том свете здоровье действительно не обязательно. Но предпочтительнее туда отправляться, имея красивый цвет лица.

– Если в одну минуту он не будет испорчен цианистым калием, – добавил густым басом Вано.

По восточному лицу управляющего пробежала тень, и он нервно ущипнул свой тоненький черный усик, на сей раз не проглотив нашей шутки.

– И все же, господа, – менторским тоном начал он, – по всем правилам нашего клуба, запрещено распивать принесенные напитки. Их вы можете пить и в другом месте, подворотен хватает. – Последнюю фразу он добавил с явным удовольствием, намекая на наше социальное положение.

– Одну минуточку. Жаль выливать в раковину драгоценные капли, которыми не брезговали короли. – Вано охватил своими ручищами бутылку и выпил из горлышка залпом, остатки протянул мне, и я незамедлительно последовал его примеру.

Толмачевский брезгливо поморщился.

– М-да, от творческой интеллигенции следует ожидать подобных сюрпризов, – выдавил он. И собирался еще что-то лестное прибавить, но к нашему столику уже подошел худенький, «прозрачный» швейцар и вовремя его перебил.

– Игорь Олегович, – обратился он к управляющему, – она вновь… Вас вызывает… Она…

Но Толмачевский не дал ему продолжить бессвязный поток слов и оборвал швейцара резким, слишком резким тоном:

– Я иду. Вы свободны.

И, едва кивнув нам, поспешил удалиться, плотно прикрыв за собой входную дверь.

Швейцар только собирался последовать за ним, но Вано схватил его за длинный, не по размеру форменный рукав.

– Погодите.

– Не имею права задерживаться, – сухо отчеканил Варфоломеев, тщательно пытаясь вырваться из цепких лап Вано. Но это не так просто было сделать.

– А вы задержитесь вопреки правилам, – не унимался Вано, – на секундочку. У меня к вам имеется единственный малюсенький вопросик. Она… – И он кивнул на дверь, за которой с кем-то встречался Толмачевский. – Она – это длинноногая брюнетка в клешеных брючках?

– А, собственно, какое вам до этого дело? Господин Толмачевский имеет право встречаться с кем пожелает. И когда пожелает. – Варфоломеев гордо тряхнул головой, и его редкая бородка всколыхнулась от негодования.

– Я его прав не оспариваю. Но, если вам не изменяет память, именно в вашем клубе произошло убийство, поэтому некоторые права этого заведения придется уточнить и, возможно, откорректировать.

При слове «убийство» спесь швейцара, присущая всем маленьким людям, тут же улетучилась. И он сжался так, что его вообще не стало видно. Он словно пытался провалиться сквозь землю, но ему это не удавалось: паркет в «КОСА» – крепкий. Мы сразу заметили, что Варфоломеев напуган, и у меня возникло желание схватить его за широкий ворот пиджака и встряхнуть так, чтобы из него полился поток слов. Но Вано поступил хитрее. Он, напротив, широко улыбнулся швейцару, как самому лучшему другу, и пробасил: