Нечаянная мелодия ночи - Сазанович Елена Ивановна - Страница 10

Мама встряхнула головой. Подобрала со стола шпильки и аккуратно воткнула их в собранный пучок волос. Эти механические движения отвлекли ее от мрачных мыслей. И она даже изобразила подобие улыбки.

– Все хорошо, мои родные. Все хорошо… Так на чем я остановилась?

Мне тяжело было смотреть на нее. Я и не задумывалась ни разу о том, сколько ей пришлось пережить. И не знала, хочу ли и теперь знать правду. Я перевела взгляд на реку. Вода была настолько спокойной, безмятежной. Плавали утки, ныряя и появляясь вновь. Я бросила им крошки хлеба. И они начали их жадно хватать на лету. Мне неожиданно стало спокойно. Неужели прошлое может настолько причинять боль. И почему? Неужели и я не забуду свою первую любовь? И с грустью и отчаянием, а может быть даже со злобой буду о ней вспоминать? Я не хочу этого. Я не люблю прошлое. Я хочу думать только о настоящем.

– Ну, хорошо, мам, – неожиданно согласился Игнат. – Говори. Может быть тебе станет легче.

Мама сглотнула слезы. Мама решила продолжить.

– И я выслушала спокойный, равнодушный голос диктора. Я до сих пор помню эту фразу. Которая перечеркнула мою жизнь. Отвратительную, гнусную фразу: «Вы только что прослушали пьесу Степана Кондратьева «Посвящение Жанне».

Я не помню, сколько просидела вот так, в оцепенении. Во мне шевелился его ребенок. И я уже не хотела его. Больше всего на свете я хотела остаться одной. Это было настоящее предательство. И даже не потому, что он мне изменил и не заикнулся об этом. И не потому, что он был влюблен. Больше всего меня обидело, что он ей сочинил музыку. Даже в период нашей самой горячей любви он не разу мне не подарил свою музыку. Никогда. И я поняла окончательно, что он не любил меня. И в ту минуту больше всего на свете мне хотелось причинить ему боль. И я знала. Отчего ему будет по-настоящему больно. Он очень ждал ребенка.

Мама перевела дух. И внимательно посмотрела на Игната.

– Ты меня простишь, сынок? Я предала тебя. Я тогда не хотела, чтобы ты родился. У меня, конечно же, не хватило духу что-либо предпринять против тебя. Но я думала об этом. И этим тебя предала.

Игнат махнул рукой.

– Глупости все это, мамуля. Во время беременности какие только мысли не лезут в голову!

– Можно подумать, ты был беременным, – буркнула я. В отличие от него я не воспринимала все так легко и просто. И отказывалась воспринимать. Мне было обидно за брата. А еще больше – за маму, которую я считала эталоном чистоты и порядочности. К тому же меня обидело, что она у меня даже не попросила прощения, за то, что у меня могло и не быть такого чудесного и милого брата.

– Простите меня, дети, – мама словно ответила на мою обиду. Она сказала это так искренне, с такой горечью, что у меня отлегло от сердца. Все-таки я была неисправимая эгоистка. И всегда думала лишь о себе. Даже история мамы мною воспринималась как обида за то, что после этого разговора все уже не останется по-прежнему. А мне меньше всего в жизни хотелось что-либо менять. И я чтобы как-то исправить свою досаду, сказала:

– А может быть, эта Жанна… Ну, ее и не было вовсе. Так образ музыканта-мечтателя.

Мама посмотрела на меня, как на маленькую. Ну, конечно, разве она могла не знать наверняка, кто эта женщина.

– Ну, конечно, я узнала, что такая женщина существует. Не скажу, чтобы она была красивее меня. Но… Она была совсем другая. Совсем. Не очень умная, не очень серьезная. Но обладающая для женщины особенным качеством – она была ненавязчива. Она умела не просто нравиться мужчинам, она умела их доводить до глубокой страсти. Отчего они напрочь теряли голову. Я так жить не умела… Впрочем. Это не важно. Вы понимаете, передо мной встал выбор. Или объясниться со Степаном. Или промолчать. Я выбрала второе. Объяснение наверняка бы привело к истерике, рыданиям, бурному выяснению отношений. В общем к тому, чего больше всего на свете боялся ваш отец. И я промолчала. И решила выждать. Как правило такая страсть не заканчивается по-хорошему. И увидев свою соперницу, я тут же поняла, что она не способна долго любить.

А вскоре родился Игнат. Это я настояла на этом имени. В переводе с греческого оно означает – неродившийся. Мне хотелось хотя бы такой мелочью отомстить Степану. Неродившийся для него. Я про себя решила, что это сын будет только мой. Что он ни капельки не будет похож на отца. И я ошиблась.

– Надеюсь ты не жалеешь об этом? – улыбнулся Игнат.

– Я ни о чем не жалею. Даже потом… Когда я чувствовала, что наши отношения полностью разваливаются. Хотя Степан уходил, он всегда возвращался. Но я все равно теряла его. Каждый день становился для меня пыткой. Но я по-прежнему молчала. Он изменился. Он стал так не похож на себя. Стал чаще пить, опускаться. Стал терять свое обаяние, блеск в глазах, любовь к жизни. И я… Я почти торжествовала. Я знала, что видимо его дела с этой девицей не так уж безоблачны. И он возвращается ко мне. Всегда готовой понять его, простить, успокоить. Я ждала, что рано или поздно он оценит мою любовь. Но я ошибалась. И я решила родить еще одного ребенка.

– Чтобы его окончательно повязать по рукам и ногам, – выкрикнула с нескрываемой злостью я. И это моя мама! Хитрюга и эгоистка!

– Перестань, Светка! – Игнат схватил меня за руку и со всей силы ее сжал. – Прекрати сейчас же!

– Вот и ты меня осуждаешь!

Мама не обиделась. А как-то сникла, стала меньше ростом. И мне вдруг показалось, что ее отец никогда не любил. И мне стало ее искренне жаль. Разве я ради любви совсем недавно не предала свои мысли, своих родных, саму себя?

– Прости меня, мама, – на моих глазах показались слезы.

– Не надо, Светик.

Мама поцеловала меня в щеку, как в детстве. И я успокоилась. Это не правда, что будет теперь по-другому. Правда одна – передо мной единственные, дорогие мне люди. И самым дорогим можно простить все.

– Да, я решилась на второго ребенка. Отчасти, чтобы удержать его. И отчасти… Мне казалось, что я смогу этим его спасти. Я помнила, как он радовался рождению сына. И в период самого глубокого отчаяние его спасала именно семья. Я непременно тащила его в это кафе. И мы троем усаживались за крайний столик, вон там. Заказывали горячий суп и мороженое. Странное сочетание… Но это была в некотором роде традиция. Может быть, Игнат помнил это. Хотя вряд ли, он был совсем маленьким. Скорее всего подсознание запечатлело наши семейные походы. И теперь это подсознание привело тебя, Игнат, сюда. И ты заказал, как и отец – суп и мороженое.

Мама машинально взялась за ложку и зачерпнула уже остывший, но по-прежнему аппетитно пахнущий суп, но так и не попробовала его, а резко отбросила ложку в тарелку. Словно это простое, почти примитивное движение явилось ярким отрывком прошлого, причинившее ей страдание.

А я наконец-то для себя нашла ответ на вопрос, каким ни разу не задавалась: почему мама никуда не выбиралась со своими детьми?

– Мне казалось, вторым ребенком можно все исправить. И я ошибалась, – как-то слишком торопливо продолжила мама, словно не желая оставлять ни нам ни себе времени на раздумья. – Я так хорошо помню этот день. Он был такой же солнечный, такой же ясный. И когда мне сообщили: да, вы действительно беременна, я подумала, что пришел конец этим кошмарам. Что теперь мы все начнем сначала. У нас для этого есть шанс. Мой муж пережил страсть, он повзрослел. Он теперь сможет оценить и меня, и детей. Он теперь может различить где настоящие чувства, пусть неприметные, пусть не такие бурные. И где фальшь, мнимый блеск, мишура.

Помню, я позвонила ему. Я ликовала. Мой голос был такой бодрый, веселый, мне было так хорошо, что я не почувствовала насколько ему плохо. Я настолько уверовала в сказку со счастливым концом, что даже не придала значения его интонациям, его отчаянию. Я попросила его приехать в это кафе. Мне казалось, что именно здесь, в этом спокойном открытом месте, на берегу реки можно все сказать ему, все простить и вместе начать сначала.

Я его ждала. Я смотрела на солнце и от его яркого света текли слезы. Но я старалась не отводить взгляд. Мне хотелось почему-то запомнить именно это солнце. Именно этот день, именно эти слезы, радости и облегчения.