Циркачка - Сазанович Елена Ивановна - Страница 6

– Меня зовут Капитолина. Можно просто – Капа, – и она протянула руку. Ее имя меня убило окончательно.

– К-к-как? – почему-то заикаясь переспросил Гришка.

– Капитолина. Капа. Вас что-то удивляет?

Честно говоря, меня удивляло все.

– А это – Гришка. Он – архитектор, – представил нашего друга Влад.

– Будущий, – покраснел до корней волос Гришка. И от неловкости достал какую-то мятую и растаявшую конфету. И протянул Капе. – Хочешь?

– С удовольствием, – она зашелестела фольгой. И тут же ее проглотила. Не удосужившись вытереть шоколад у уголков губ. А я про себя отметил, что у нее к тому же неровный и искусанные ногти. Истеричка, неврастеничка. Сделал я вывод.

– А это… Это Николай… Никколо. Можешь звать его Паганини.

– Он – будущий музыкант, – продолжила за Влада Капа. Хитро сощурив янтарные глазки.

– Ты случайно по совместительству не телепатка? – съязвил я.

– Увы, – она развела маленькими ладошками. – Просто нужно быть круглой дурой, чтобы не догадаться.

Влад рассмеялась.

– Ну, да для музыканта главное – длинные волосы.

– Длинные пальцы, – нахмурился я.

Капа вздохнула.

– А я, если честно, обожаю лысых. Ну зачем мужику длинные волосы? Если они уже есть у женщин. Жаль, что среди вас нет лысых.

Среди нас, действительно, не было лысых. И мы пожалуй об этом нисколечко не жалели.

– А в ней что-то есть, – неожиданно выдавил Гришка, когда Капа скрылась за углом дома.

От Гришки я такого не ожидал. И покрутил пальцем у виска.

– По-моему, она – круглая дура.

– Ты ни черта не понимаешь в женщинах, – хлопнул меня Влад по плечу. – Но поверь, Паганини, не научившись разбираться в женщинах, ты никогда не разберешься в музыке. Потому что и то и другое – прекрасно.

Сам же Влад, по-моему, не разбирался ни в том, ни в другом. Просто и то, и другое несли ему удовольствие. А от удовольствия отказаться было выше его сил.

Не знаю, как это случилось. И почему. Но на следующее же утро я уже сидел в кресле. Над подбородком, подвязанным белой простынёй, и над моими длинными густыми волосами колдовал парикмахер. А колдовать было вовсе несложно.

– Вы уверены, молодой человек, что нужно уничтожить всю вашу красоту?

Я молча кивнул.

– Жаль, жаль, – протянул он. – У вас такой великолепный густой волос, – со знанием дела сказал он.

Я кивнул в знак согласия.

– Мне тоже нравится.

– Вот видите, – с надеждой воскликнул он, – вовсе необязательно…

– Это дело принципа, – уже решительно перебил я его.

Он печально вздохнул. И включил машинку.

В консерватории мой вид шокировал абсолютно всех. Здесь можно было смириться с чем угодно. Но только не с лысым музыкантом. Тем более подающим надежды.

Но я с гордостью открыл крышку рояля, и по привычке встряхнул абсолютно лысой головой. И обернулся, голубые глаза учителя внимательно и хитро наблюдали за мной.

– Учитель… И все же я рискну, учитель. Это первое сочинение в моей жизни. И только вам я его покажу.

Я опустил руки на клавиши. Это был маленький этюд, который я сочинил этой ночью. Он был сыгран мною на одном дыхании. И был построен на одном дыхании страха. Страха высоты. От пиано – к форте. От бимоля – к диезу.

Я сидел, низко опустив свою лысую голову. И со страхом ждал приговора.

– Это был страх – тихо проговорил учитель, не отрывая от меня своих витражных глаз.

– Учитель? – благодарно выкрикнул я. У меня перехватило дыхание. Земля уходила из под ног. Моя стриженая голова кружилась от счастья. Страх мгновенно пропал. Мой первый этюд удался. Сегодня я – победитель.

– Учитель! – благодарно выкрикнул я. И заметил, как он помолодел. То ли от широкой улыбки, озарившей его лицо. То ли от солнечного света, падающего на его лицо.

– Я не знаю, какой это страх, – сказал он, – то ли страх первой любви. То ли страх ненависти. То ли страх жизни…

– Страх высоты, учитель.

– Это одно и тоже, Паганини, – совсем неожиданно он назвал меня этим прозвищем. И я машинально пригладил свою голову. Которая была совершенно лысой. Но я уже ни капли об этом не жалел.

– Все сильные чувства – это высота, Паганини. И этот страх тебе удалось передать. И я рад за тебя. Я в тебе не ошибся. Но…

– Что «но», учитель? – я вскочил с места.

– Но мне не нравится, что ты начал именно с этого, – учитель нахмурился. – С чего начал – к тому и вернешься, мой мальчик. Это, как правило, закон музыки. Откуда направился в путь. К тому месту и придешь. Музыка… Она, как земля – швыряет в разные стороны, нагоняет в тупик, и выводит из тупика. Ей нет начала и нет конца Но ее бесконечность, как и бесконечность нашей земли – всего лишь иллюзия.

Она – замкнутый круг. И сколько бы времени ты в нем не блуждал. Все равно вернешься туда, откуда начал.

Поэтому я боюсь за тебя, мой мальчик. Почему ты начал со страха?

Я слушал его. И я его понимал. Почему я начал со страха? Я этого тоже не знал, наверно, страх оказался сильнее меня.

– Страх сильнее всех чувств, Паганини. Потому что только страх способен убить все чувства. Это, как ни странно, парадокс. Страх рождается из трусости. Но он сильнее всего. Даже таланта.

– Я не трус, учитель, – сквозь зубы выдавил я. – Я не трус…

Учитель приблизился ко мне. И положил свою руку на плечо. И чуть его пожал.

– В конце концов, этот этюд можно назвать не «Страх», а «Иллюзия страха».

Я согласился. Хотя понимал, что в этом названии присутствует ложь. Но учителю не сказал об этом. Может быть, тоже от страха.

А Капу я встретил вечером. Она вышла из цирка под руку с Владом. И, прижимаясь к нему, что-то горячо шептала на ухо. И я вновь про себя отметил, насколько некрасива эта рожая лохматая девчонка. Ну зачем Владу она сдалась? Да стоит ему только свистнуть и любая фотомодель бросится к его ногам, но Влад почему-то в последнее время не желал свистеть никакой фотомодели. И каждый вечер околачивался в цирка, поджидая эту конопатую девчонку.

Я возник перед ними внезапно. И оскалил зубы. И захохотал гомерическим смехом. На Влада мой великолепный вид, как я и ожидал, подействовал. От неожиданности он подпрыгнул на месте и воскликнул:

– Какой ужас? Это что ли ты, Паганини! Я подозревал, что ты не самый красивый в мира, но чтобы настолько…

А Капа неожиданно захлопала в ладоши. И нежно погладила меня по гладко выбритой голове.

– Какой ты красивый, Паганини, – искренне восхитилась она. И тут же печально вздохнула? – Жаль только, что я терпеть не могу лысых. У парня должны быть густые, длинные волосы… Тем более у музыканта, музыкант не может быть лысым. Правда, Влад? – И она повернулась к Владу.

Влад в ответ только развел руками. И шепнул мне на ухо.

– Завтра утром готовь шампанское, лысый.

– Почему завтра? – громко сказал я, не обращая внимания на знаки, которые Влад делал за спиной Капы. – Почему завтра?

– Ты любишь шампанское, Капа?

Она облизнулась.

– Обожаю.

Влад с ненавистью взглянул на меня, но покорно поплелся за нами.

– Больше всего в жизни я люблю шампанское и шоколад, – заключила Капа.

Мы пили шампанское в маленьком полутемном баре.

Шоколада там не было. И Капу это искренне расстроило.

– Шампанское без шоколада – это полная чушь, – без конца возмущалась она.

Однако эта полная чушь не помешала ей с удовольствием потягивать холодный прозрачный напиток.

– Моя тетушка работает на кондитерской фабрике, – наконец сообразил я, как можно помешать Владу выиграть спор. – Каждый вечер она мне приносит целый мешок с кусочками шоколада.

– Каждый вечер – подпрыгнула на месте Капа. – Целый мешок!

Я приложил руку к сердцу.

– Клянусь твоей неотразимой красотой, Капа.

Капа тут же поверила моей клятве. В своей неотразимости она нисколечки не сомневалась.

Влад наконец протянул руку Капа.

– Идем? – предложил он, даже не взглянув в мою сторону. Я невольно вздрогнул. Капа растерянно захлопала ресницами.