Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 45

Она ощутила легкий, упругий толчок в грудь, тут же поднялась и начала упрямо пробиваться дальше вперед. Через полчаса, когда стало совсем уж жарко, Инга принялась прихватывать горстями снег и запихивать его в рот. Дожидаясь, когда он растает, она глотала талую воду, зачерпывала снег снова и опять растапливала. Утолив жажду, девушка повернула к одной из встречных березок, уверенно разрыла сугроб, сдернула с кочки два высоких, с коричневыми шляпками, подосиновика, тоже засунула в рот. На языке сразу возник подзабытый летний грибной вкус, запахло прелыми травами и мягким мшаником – но сейчас ей было не до сладких воспоминаний. Слегка утолив голод, она опять двинулась вперед, шаг за шагом приближаясь к неведомой цели, и только далеко за полночь позволила себе снова заснуть в снежной норе.

Дорогу на Замежье отделяло от Оредежа всего десять верст, которые по закопанному в снег лесу Инге пришлось преодолевать целых четыре дня. Она ела мороженые грибы, закусывала их снегом, ни разу не задумавшись, не задав себе вопроса: откуда она знает, где растет тот или иной гриб, куда нужно двигаться, и зачем вообще она затеяла свой тяжелый марш-бросок? Единственную эмоцию она ощутила только тогда, когда наконец-то выбралась на лед реки. Постоянно выметаемый ветром, наст здесь едва превышал высоту колена – после леса это показалось чем-то вроде чистого асфальтированного шоссе, и Инга едва не запела от восторга.

На шестой день пути за ней увязалась волчья стая – пятеро поджарых хищников с висящими хвостами трусили гуськом, след в след, немного в стороне, явно раздумывая, кинуться на свою жертву прямо сейчас или отложить ее до ужина? Мысли хищников постепенно склонялись в сторону «прямо сейчас», судя по тому, как неуклонно они сокращали расстояние между собой и девушкой. Но когда волкам оставалось сделать последний прыжок, певица вдруг повернулась к ним лицом, низко наклонилась, глядя вожаку прямо в глаза низко зашипела:

– Х-х-ха-а-а… – и серые моментально отвернули в сторону, не рискуя связываться со страшным и непонятным врагом.

За встретившимся на дороге зайцем она была готова погнаться сама – до такой степени ей успели надоесть мороженные грибы и снег, но длинноухий улепетнул от одинокой путницы куда шустрее волков.

На двенадцатый день пути Инга увидела на высоком обрывистом берегу деревню из четырех домов. Внизу стоял вмерзший в лед, засыпанный снегом и превратившийся в один большой сугроб причал. Рядом темнел прямоугольник небольшой полыньи. От деревни тянулся запах тепла, дыма, запах хлеба и свежих пирогов. Торопливо вскарабкавшись наверх, девушка остановилась у окон одного из домов и жалобно запела:

– Пода-а-айте Христа ради!!!

Евграф Матвеев, черный земледелец, проживал в деревне Усадище уже шесть лет. Место здесь, на берегу Оредежа, ему нравилось – торговые ладьи проплывали довольно часто, купцы и их добры молодцы покушать любили, а потому наловленную в реке и приготовленную в специально построенной коптильне рыбу он продавал или выменивал всегда до последнего хвостика. Так же хорошо уходили и приготовленные женой Агрипиной пироги. Мясо, правда, он продавал редко – каждый раз не поднималась рука резать самолично выращенную со щенячьего возраста козу или телка, и смерд подолгу ходил из угла в угол, не решаясь свершить этого страшного дела.

Правда, зима есть зима, сена на всех хватить не может – а потому третьего дня он выпустил кровь ласковому телку с большими доверчивыми глазами и мягкими горячими губами, каждый раз встречавшего его в хлеву восторженной радостью. И до сих пор стояла у него перед глазами коричневая мордашка с ярко-белым носом, звучал в ушах голос – Евграф чинил сеть, продергивая челнок через крупные ячеи, и все никак не мог правильно затянуть узелка.

– Пода-а-айте! – ему показалось, что кто-то подкрался из-за спины закричал это в самое ухо. Изба наполнилась звуком, словно банная кадка кипятком, и этот жар носился от стены к стене никак не находя успокоения. – Пода-а-айте!

Испуганный мужик выскочил на крыльцо, и увидел стоящую у угла избы нищенку в какой-то потасканной мужицкой шапке, огромном тулупе и валенках не по размеру.

– Ты, что ли, побираешься? – неуверенно спросил он.

– Хлебушка пода-а-айте! – пропела нищенка таким могучим девичьим голоском, что у Евграфа зазвенело в ушах, а попрошайка вдруг добавила низким мужским басом: – И мяса дай от телка, что четыре дня назад зарезал. У тебя кусок вареный на кухне лежит.

– Свят, свят, – испуганно закрестился Матвеев.

Нищенка опять набрала воздуха в легкие:

– Пода-а-айте!

– Не надо больше! – зажал уши ладонями мужик. – Не надо! Сейчас принесу, – он перекрестился еще раз. – Только ты здесь стой! Только не заходи!

Он заскочил на кухню, схватил половину вчера испеченного каравая, кусок вареной убоины, утром принесенный из погреба, выбежал на улицу, отдал все это нищенке и тут же отскочил на пару шагов, не переставая креститься…

– Старуха, старуха, мимо ступай, в дом не заходи, никого не трожь. У нас холодно, у нас голодно. Ступай на летний бережок, спать ложись вдали в стожок. Там живи, а к нам не заходи.

– Что же ты меня, как Коровью смерть заговариваешь? – укоризненно покачав головой, мужским голосом спросила нищенка. – От меня женской бороздой закрываться надо, – и перейдя на чистый девичий голос она добавила: – Спаси-ибо, добрый человек!

У мужика опять заложило в ушах и он, непрерывно крестясь и пытаясь нащупать левой, дрожащей рукой нательный крест, отступил до самого сарая. Нищенка развернулась, спустилась к реке и, попеременно кусая то от каравая, то от куска вареного мяса, потопала вниз по течению.

Хлопнула дверь, на крыльцо выскочила Агрипина:

– Что тут такое? Что случилось, Евграф?

– Уйди отсюда! – во всю глотку заорал мужик, зачерпнул горсть снега и отер пылающее лицо. Кажется, обошлось… Вот только какой опасности ему удалось избежать – Матвеев понять так не смог.

Выпрошенных в Усадище мяса и хлеба Инге хватило на два дня. За это время она как раз дошла до Луги, и повернула налево. По прямой ее отделяло от Пагубы всего десять верст, но демон был не так глуп, чтобы дважды совершить одну и ту же ошибку – а потому певица свернула на протоку, по натоптанной колее прошла через два озера, изрядно напугав своим целеустремленным видом и развевающимися полами халата проверяющих сеть рыбаков, заночевала в камышах, вырыв в наметенном на них сугробе глубокую нору и, совершив петлю в тридцать верст, на следующее утро ступила на реку.

Следующие два дня она опять питалась выкопанными из-под снега грибами, а на третий вышла к Лядам. Голод придал голосу девушки такую силу, что из домов высыпали на улицу все обитатели от мала до велика, а потребованную ей милостыню мужики даже побоялись передавать ей к руки, положив на снег в нескольких шагах перед певицей.

Еще за два дня Инга добралась до Чернево, но в деревню заходить не стала: демона за долгие века его существования дважды сжигали на кострах, и он не собирался рисковать захваченной в свою власть певицей. А потому девушка заночевала в стоге сена, всего в полуверсте от теплого жилья, утром накопала в лесу мороженных грибов и двинулась дальше, пройдя за два дня до самого Гдова и ступив на лед Чудского озера.

Второго марта семь тысяч шестьдесят первого года от сотворения мира и спустя двадцать семь дней после того, как она вышла из дверей дома на Кауштином лугу Инга, усталая и изрядно исхудавшая, с перепутанными волосами, ступила на землю Дерптского епископства.

Едва переставляя ноги, она прошла последние триста саженей от границы берега до ворот Кодаверского монастыря и постучала своим слабеньким кулаком в тяжелые дубовые ворота. Привратник не откликался очень долго, и она упрямо, раз за разом стучала и стучала, пока, наконец, в центре одной из створок не приоткрылось маленькое окошко.

– Чего надо? – грубо спросил монах.