Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 3

Потом они довольно долго боялись, что крестоносца начнут искать – но древним бога жертва, видать, пришлась по душе и они отвели мысли проклятых рыцарей от поисков своего собрата.

Поблизости кто-то громко восхищенно выругался – раб кавалера Хангана не выдержал и опять открыл глаза. Стянул кожаную шапочку с длинными ушами и отер лицо: да, конечно, русский погиб – но и крестоносца в седле тоже не осталось. Серв ободряюще похлопал неторопливо пережевывающую сено Храпку по шее и, не в силах побороть любопытства, пошел вперед.

А там действительно было на что посмотреть. Брезгливо обходя распластавшихся на снегу русских бородачей, кнехты сносили в сторонку и укладывали бок о бок погибших рыцарей. Получалось, что русский дозор в короткой стычке убил двух крестоносцев и одного ливонца. Неподалеку стонал подданный дерптского епископа барон Аугуст де Толли, хорошо знакомый Прославу – дворянин часто приезжал в Кокаверский монастырь. Ему, обрезав кирасу и наплечье, старательно заматывал руку через плечо его оруженосец, щедро подсовывая под тряпку светлый болотный мох. Еще двое рыцарей скрипели зубами, дожидаясь мгновения, когда доспехи снимут и с них. У одного на левом плече от удара тяжелого русского кистеня осталась вмятина, в которую мог бы поместиться кулак взрослого мужчины, у другого такая же вмятина красовалась на правом боку. Единственное, что могло утешить благородных дворян – они, в отличие от барона де Толли, не потеряли ни капли крови.

Громче всех ругался, как ни странно, не кто-то из раненых, а командующий армией сын великого магистра Готарда Кетлера рыцарь Иван. Поначалу выдержанный, уравновешенный и хладнокровный он, по мере развития кампании, все чаще и чаще срывался и начинал повышать голос.

– Успокойтесь, сын мой, – звучно остановил его дерптский епископ. – Зато мы не позволили известию о нашем появлении уйти из этих лесов. Расплата язычников еще впереди.

Кавалер Иван и вправду перестал ругаться и тяжело вздохнул:

– Тут вы правы, господин епископ. Уничтожив русский дозор, мы лишили разведчиков возможности передать своим вождям предупреждение о подходе вражеской армии. К тому же, мы получили еще шесть великолепных боевых коней. Но платить двумя рыцарями за каждого уничтоженного язычника! Это слишком высокая цена…

Крестоносец поморщился, отвернулся от собеседника и взгляд его упал на серва. Прослав моментально склонился в низком поклоне и стал тихонько отступать в сторону. Больше всего он боялся, что командующий сейчас прикажет ему забрать раненых или убитых, и везти в Сапиместку. Это означало, что поход для раба и его лошади окончится навсегда – а воевать Прославу с каждым днем нравилось все больше и больше.

Это раньше, будучи мальчишкой, он все время боялся, что кавалер Ханган загребет его с собою в поход и где-нибудь в Литве такие же братья-славяне изрубят его на куски, истыкают копьями, расстреляют из луков и арбалетов, и останется он гнить в какой-нибудь выгребной яме неизвестного ему города. Однако сейчас его мнение о военном деле изменилось совсем в другую сторону.

За тот месяц, что серв провел при осадившей Гдов литовской армии, он раза три съездил в Сапиместку, отвозя туда раненых, и доставляя назад мороженное мясо, гусей, ядра и кули с порохом для бомбард. За это время он дважды заезжал домой, каждый раз прихватывая по утаенной свиной полти, заполучил настоящий золотой, так же отданный жене, сам каждый день от пуза отъедался мясом и гусятиной, а его Храпка едва ли не впервые в своей жизни ела зерно чаще, чем сено. Кобылка заметно округлилась и повеселела – тем более, что и работой ее в походе сильно не утруждали.

Что же касается убитых – то их серв видел только раз, когда ринувшиеся в проломленную стену Гдова ландскнехты неудачно угодили под залп русских пищалей. Раненые были, это точно. Но пока он вез их в монастырь, сокрушались они куда больше не о боли, а о том, что делить новую добычу товарищи станут без них, да тому, что полученные за поход дублоны уже пропиты и проедены, а новых теперь не дадут.

И чем дальше, тем больше думал Прослав о том, что зимой по хозяйству хлопот совсем немного; что дома ничего, кроме понуканий и работы от замкового начетника его не ждет. А здесь, на войне, он и лошадку до весны хорошо откормит, сам досыта поест да отдохнет, и для дома чего-нибудь наверняка затихарить сможет.

Нет, возвращаться назад серв никак не хотел. Он собирался победить вместе со всеми. Пусть даже волею Господа он оказался на стороне Богом проклятого Ливонского Ордена, а не против него.

Отступив шагов на пятьдесят, Прослав выпрямился, напялил поверх взлохмаченных волос собачий колпак и, поминутно ожидая оклика, направился к своим саням. Увидел свой груз и окончательно успокоился – нет, его из армии не отошлют. При отходе от русской деревни с земляными, залитыми льдом стенами немецкие стрелки кинули к нему за спину примотанную стальной проволокой к толстой доске кургузую бомбарду, несколько кулей пороха и десяток ядер. Не станут же они все это перегружать, чтобы уложить раненых?

Впрочем, мысли командующего армией были куда разумнее пустых опасений простого ливонского раба. Кавалер Иван помнил, что захватить оседлавшую реку деревушку ему так и не удалось, а значит любой отправленный в тыл транспорт – хоть пустые сани, хоть маленький обоз с павшими и тяжелоранеными – будут перехвачены и уничтожены. Вот как откликается нарушение элементарного правила ведения военной компании: не оставлять за спиной вражеских крепостей!

Однако упрямый дерптский епископ не желал признавать никаких правил и законов, и гнал, гнал армию Ливонского Ордена вперед, к Новгороду. А ну, как окажется, что заговор раскрыт, и ливонцев не пропустят в стены древнего города, что тогда? Окрестные деревни и посады армия, конечно, разорит. Но как потом возвращаться с ранеными и добычей по оставшейся непокоренной земле?

Больше всего получившему отличное образование сыну великого магистра хотелось взять священника под стражу, и держать где-нибудь в отдалении, а самому неспешно и правильно провести кампанию от начала и до полной победы, но… Но из идущей сейчас по реке тысячной армии четыре сотни составляли именно епископские, «монастырские» латники и рыцари, именно епископ выделил для похода две пищали и заплатил ландскнехтам, оставшимся осаждать упрямый Гдов. И вряд ли его вассалы так уж спокойно отнесутся к аресту своего господина и станут исполнять приказы орденского командующего. Приходится выбирать между общепринятыми законами ведения войны и численностью своей армии. Откажись он выполнять прихоти проклятого священника – тот сразу уведет половину войска.

Одно хорошо – после этой стычки он сможет посадить на коней еще шестерых ливонских рыцарей. Из числа тех, что начинали поход, переправившись через озеро на лодках, в надежде заполучить лошадей уже здесь, захватить их в богатых конюшнях Гдова и окрестных русских деревень.

– Как вы себя чувствуете, барон? – командующий армией заставил своего жеребца, изрыгающего из ноздрей клубы пара, подступить к Аугусту де Толли.

– На удивление неплохо, господин кавалер, – слегка улыбнулся ливонец. – Ничего не болит. Разве только усталость напала.

– Вы поедете верхом, или мне приказать освободить для вас повозку?

– Конечно, верхом! – возмутился дворянин. – Я пока еще не куль с просом!

– Рад вашей бодрости, – кивнул командующий и повернулся к раненым крестоносцам. – А вы, господа?

– Мы еще и ленц удержать сможем! – за двоих ответил Мартин де Бартельс, которому русский кистень сломал левую ключицу. Кирасу с него кнехты уже сняли, а руку подвязали к груди. Возможно, удержать копье дворянин действительно бы смог, но вот поводья – вряд ли.

– Хорошо, – сделал вывод сын Кетлера. – Тогда починку ваших доспехов мы оставим до вечера, а пока продолжим путь.

Он сделал знак трубачу, легонько тронул длинными шпорами бока своего коня. Над замерзшей рекой прокатился низкий переливчатый гул – похоже, от русских холодов замерзла даже музыка. Передовой отряд, полностью собранный из крестоносцев и их оруженосцев, двинулся дальше по реке.