Леди Феникс - Полякова Татьяна Викторовна - Страница 12

– Встретимся в театре.

Я отправилась в гардеробную выбирать платье и через несколько минут поняла: скрыть очевидное не удастся, не то чтобы живот был так уж заметен, просто у меня не оказалось подходящего платья, подвела привычка носить вещи в обтяжку, похваляясь тонкой талией. Теперь и талия подкачала, и народ судачит. Следует подумать о гардеробе. Вздохнув, я надела то самое платье, в котором была на приеме, по одной простой причине: оно мне нравилось, а скрывает оно что-то или, наоборот, демонстрирует, меня не волнует.

Дед опоздал на десять минут, и в ложу мы вошли, когда играли увертюру. Дед устроился с удобствами и приготовился дремать, а я разглядывала зал. Зря я это сделала, могла бы наслаждаться музыкой весь первый акт. В ложе справа сидел Тагаев. Безупречный костюм, безупречная стрижка и безупречная блондинка рядом. К театру его приохотила я, за что теперь и страдаю. Вообще-то я всегда думала, что театр для него испытание, которое необходимо выдержать ради красивой девушки. Заподозрить такого парня в любви к искусству я никак не могла, оказалось, зря. Мы расстались, а он блондинок в театр водит. Девушке опера нужна так же, как мне насморк в разгар лета, впрочем, он мне никогда не нужен. Сидит, бедная, вздыхает… Недостойное вас ехидство, Ольга Сергеевна. Неужто я ревную? Ерунда, у меня и в мыслях не было, что он живет один. Девушки его любят, и есть за что. Не только за бабки и имя, которые граждане произносили с придыханием (болтали, что богатство Тимур нажил путем неправедным, а особенно горячие головы называли его криминальным авторитетом). Были еще характер и уважение, вольное или невольное, которое он внушал всем. Внешность тоже не подкачала, так что Тимур – парень хоть куда, скучать ему не дадут.

Девушка придвинулась к нему поближе и положила голову на его плечо, он не обратил на это никакого внимания, смотрел на сцену, даже не шелохнувшись. По неведомой причине, меня это порадовало, хотя девушку было жаль. Вот она что-то сказала ему, он улыбнулся, поворачиваясь к ней… Я испугалась, что он заметит меня. Помнится, не так давно я мечтала с ним встретиться, случайно, чего же теперь боюсь?

– Спектакль тебя не интересует? – вдруг спросил Дед.

– С чего ты взял? – очнулась я.

– Мне так показалось, – дипломатично пожал он плечами.

– Савранская неподражаема, – упрямо заявила я и попробовала смотреть на сцену. Миссия невыполнима: взгляд возвращался к Тагаеву, а мысли в голову приходили одна нелепее другой. То хотелось тихо смыться, чтобы не причинять себе напрасных душевных страданий, то, напротив, встать и крикнуть во все горло: «Тимур!» – а потом броситься к нему в объятия, испортив людям вечер, а себе жизнь, потому что в объятия друг другу мы уже кидались, но ничего хорошего из этого не вышло.

В антракте Дед предложил мне посетить буфет. Я отказалась, наблюдая за тем, как Тагаев со своей дамой покидает ложу, столкнуться с ним в фойе желания не было. Дед, косясь на меня с неодобрением, тоже остался сидеть. Его присутствие в театре, конечно, заметили и теперь раскланивались из партера, самые шустрые поспешили к нам в ложу выразить восторг и верноподданнические чувства. К счастью, наши чиновники оперу не жалуют и сегодня в театре их набралось не так много, так что мы легко пережили нашествие.

Второй акт я особенно любила, Савранская и впрямь была бесподобна, но какие бы грандиозные чувства ни разыгрывались на сцене, они не могли удержать моего внимания. Дед, внезапно очнувшийся от спячки и полезший ко мне с комментариями, как выяснилось, тоже не смог, к концу второго акта я уже дергалась, как вор-домушник без дела. Теперь я даже не пыталась делать вид, что происходящее на сцене меня интересует. Я неотрывно смотрела на Тимура. Уверена, он давно заметил меня, не мог не заметить. Человек он чувствительный, в смысле, с хорошо развитым чутьем, будь иначе, его карьера закончилась бы много раньше, и не стал бы он выдающимся бизнесменом, а был бы одним из многих, кому товарищи по оружию выбили скромную надпись на могильном камне «спи спокойно, брат». Тем более что мой взгляд успел достигнуть критической отметки, и висок Тимура уже должен прожигать насквозь. Но он предпочел делать вид, что меня не замечает. Ни разу не повернул голову, завороженно глядя на сцену, а я вдруг со страхом подумала, что, если мое присутствие ему безразлично? И все это не притворство, а обычное равнодушие? Он избавился от наваждения и теперь свободен. Он избавился, а я нет? Все дело в музыке, это она рвет душу на части и заставляет страдать. Теперь он свободен. Разве не этого я хотела? Нет, не этого. Я хотела, чтобы он мне верил, чтобы он верил в мою любовь, вот только сама я в ней сомневалась. Все правильно, все так, как и должно быть. У него блондинка рядом, у меня Дед. И мы, столкнувшись раз, разлетелись в разные стороны как два бильярдных шара. И чем больше между нами расстояние, тем труднее все поправить. Ничего, музыка закончится, и боль пройдет. Надо только потерпеть.

В зале вспыхнул свет, Тимур не спеша поднялся. Его пресловутая выдержка ему не изменила, он так и не повернул голову в мою сторону. Уверена, исподтишка тоже не подглядывал, сказал себе: «Меня это не интересует», и все, как отрезал. Блондинка выглядела недовольной, музыка ее утомила. Тимур похлопал ее по плечу, сказал что-то насмешливое, повел к двери из ложи. Мгновение, и они скрылись из глаз.

– Не хочешь немного размяться? – неуверенно спросил Дед, приглядываясь ко мне.

– Нет.

– Боишься встретиться с ним? – теперь в голосе Деда звучало откровенное беспокойство.

– Боюсь, – честно ответила я, эта самая честность не пришлась ему по душе. Уверена, он бы предпочел другой ответ: что мне нет дела до того, кто сидит в правой ложе, и прочее, прочее…

– Когда-нибудь это все равно произойдет, – подумав, философски изрек он.

– Лучше попозже, – съязвила я.

– Если бы мы расписались, все стало бы значительно проще, – быстро проговорил он и отвернулся, а я кивнула.

Дед хорошо меня знает: будучи окольцованной, я не стану бегать на свидания к залетному любовнику. Я буду жарить ему котлеты, утюжить рубашки и выполнять поручения, которые он никому другому доверить не может. Образцово-показательная жена. С чужим ребенком. «Вы что все, спятили? – едва ли не в голос вопросила я. – А может, на самом деле нет в моей истории ничего трагического, и все банально до оскомины во рту, и тысячи людей вокруг чувствуют то же и загоняют свою жизнь в привычные и приличные рамки. Трагедия, которую никто никогда не сыграет на сцене.

Я надеялась, что Тимур не вернется в ложу: блондинка убедит его, что сидение в театре не лучшее времяпрепровождение с красивой женщиной, есть занятия приятнее, и это будет для него хорошим предлогом уехать, но после третьего звонка они появились опять. Он помог девушке передвинуть стул, чтобы было удобнее, и повернулся в мою сторону. Мгновение – и наши взгляды встретились. Он посмотрел твердо и прямо, без насмешки, без желания поскорее отвести взгляд, он точно спрашивал: «Ну и что? Вот ты и вот я, а между нами расстояние в сотню раз больше реального. Разве не этого ты хотела?» Тимур сел и отвернулся к сцене. Я тоже чуть развернулась, чтобы Дед не видел моего лица, его настороженное внимание уже действовало мне на нервы. «Вот так же Тимур досадливо отворачивается от меня», – со смешком подумала я. Травиата на сцене умирала, а я смотрела на Тимура и мысленно просила: «Не оставляй меня, мне больно, страшно, я совсем запуталась. Я знаю, что сама во всем виновата… помоги мне, пожалуйста, помоги». Должно быть, моя мольба его не достигла, а может, ему наплевать на мою мольбу, он так ни разу и не повернулся. Что ж, отсутствие ответа тоже ответ. Спектакль закончился, зрители аплодировали стоя.

– Идем, – позвал Дед. – Терпеть не могу этой толчеи на выходе.

Я поднялась и пошла следом за ним к двери. Зрители стали покидать зал, Дед заторопился. Но тут перед нами возникла дама с платиновыми волосами, из фонда «Солдатских матерей» или что-то в этом роде.