Зимнее пламя - Беверли Джо - Страница 10

Это не оставляло Джениве никакого выбора. Она поклялась, что невинного сына лорда Эшарта и Шину не разлучат и они будут в безопасности, даже если ей ради этого придется воспользоваться своим пистолетом.

Глава 8

Ребенок издал слабый мяукающий звук, и Дженива в очередной раз проснулась. Обычно ее трудно было разбудить, но в плаче младенца слышалось что-то странное. Тихий гэльский говор за сдвинутыми занавесками, полная молока грудь, и снова наступала мирная тишина.

Дженива опять легла, однако на этот раз сон не шел к ней. Она заворочалась, устраиваясь поудобнее на подушке. Надо поспать, чтобы завтра иметь свежую голову, ведь ей потребуется вся острота ее ума для встречи с лордом Эшартом.

В отдалении часы пробили три — время гоблинов и злых духов, когда мрачные чудовища проникают в самые безмятежные мысли, а ее мысли были далеко не безмятежными: они метались от путешествия к ребенку, от ребенка к маркизу, а затем, тяжелые, давящие, к ее больной проблеме, к ее жизни теперь, когда отец снова женился.

Она пыталась прогнать их, но гоблины оставались безжалостными.

Если бы была жива ее мать!

Мэри Смит болела всего один день и умерла от неожиданного внутреннего кровотечения, это случилось посреди Атлантического океана, и ее похоронили в море, что стало особенно тяжелым ударом. Дженива была рассудительной по натуре, но боль пронзала ее сердце каждый раз, когда она вспоминала, как завернутое тело матери с плеском погрузилось в воду. Она отдала бы все, только бы иметь могилу, за которой можно было бы ухаживать. Она ждала подходящего момента, чтобы предложить установить камень в память о матери в Танбридж-Уэллз или мемориальную плиту в местной церкви. Это казалось таким простым, но Дженива чувствовала, что это может встретить сопротивление, хотя и не представляла, как ее мачеха сумеет возразить против этого.

Ее мачеха. Эстер Пул, как ее прежде звали, теперь звалась Эстер Смит.

Если бы Дженива невзлюбила Эстер, было бы проще, но она признавала, что та была доброй и приятной женщиной. Капитан Смит не выбрал бы другую. Просто Эстер и Дженива оказались очень разными.

Оставалось загадкой, почему отец выбрал женщину, так непохожую на его вольнолюбивую жизнерадостную Мэри, но, вероятно, этому способствовали сначала отставка, а затем переезд в дом Эстер в Танбридж-Уэллз, находившийся далеко от моря.

Дженива не думала, что переезд окажется таким тяжелым, но спустя три месяца она была готова прогрызть стены и убежать. Дом Эстер являлся весьма заурядным домом, ее семья и друзья — весьма заурядными людьми. Дженива чувствовала, что, если бы не старушки леди Трейс, она бы уже давно сошла с ума.

Все, о чем она могла думать тринадцатого декабря, так это об исключительно простой вещи — о вертепе.

Установка этого итальянского ящика с изображением Рождества была семейной традицией: всю жизнь тринадцатого декабря его доставали в ожидании кануна Рождества Христова, который имел для Дженивы особое значение еще и потому, что был днем ее рождения. Однако она бы не поняла, как это важно для нее, если бы однажды Эстер мягко не отказалась выставить вертеп в своей гостиной.

«Прости меня, Дженива, дорогая, но не находишь ли ты, что в этом есть что-то католическое? И вид у него жалкий? В Рождество в моем доме бывают некоторые известные в Уэльсе люди…»

Жалкий вид? Дженива все еще чувствовала этот укол в сердце, тем более что это была правда: вертеп оставался в ее памяти позолоченным, но краска на деревянных фигурках потускнела, а золото местами облетело. Вышитое белое льняное покрывало, на которое ставили вертеп и которое ее мaть называла «цветами на снегу», пожелтело от времени, и на нем даже появились пятнышки плесени, а часть вышивки протерлась.

Разумеется, Дженива подкрасила фигурки и сделала новое покрывало, но слова Эстер причинили ей боль. Сдерживая слезы, она свернула его, но больше всего ее обидело то, что отец так ничего и не возразил. Он помог ей и даже по-своему извинился, но она поняла, что вертеп принадлежал к тем вещам, которые отец хотел бы оставить в прошлом. Так же он мог относиться и к ней самой. Он по-прежнему любил ее, Дженива в этом не сомневалась, но она была кукушонком в его новом гнезде…

Она очнулась от беспокойного сна и села.

Цветы на снегу! Она забыла новое покрывало в гостиной!

Перед тем как втащить Талию в спальню, Дженива бросила все, что несла в руках, на стол, рядом с умывальным тазом. Что, если покрывало уже испачкали? Она должна пойти и забрать его.

Была еще ночь, однако, когда Дженива выглянула из-за полога, она увидела, что камин уже разожгли: огонь лишь подбирался к поленьям, а значит, кто-то совсем недавно пробрался сюда и растопил камин. Может быть, именно это и разбудило ее…

Дженива сунула ноги в комнатные туфли и вытащила шерстяной халат из-под пухового одеяла, куда положила его, чтобы он согрелся. Завернувшись в халат, она достала часы и поднесла к камину, где было светлее. Десять минут девятого! Последние пару дней они вставали на час раньше. Должно быть, кто-то распорядился о более позднем времени отъезда. Дженива с удовольствием обвинила бы в этом лень маркиза, но изменение показалось ей вполне разумным — в короткие зимние дни у них оставалось меньше восьми часов светлого времени на дорогу, поэтому приходилось вставать рано, однако сегодня путь обещал быть коротким, и они могли позволить себе еще немного полежать в постели.

Просунув голову за оконные занавески, Дженива проскребла дырочку в инее, намерзшем на окне. В слабом свете зари белела земля. Слава Богу, это не снег, а иней, но крепкий мороз обещал еще один тяжелый день.

Дженива повернулась и взглянула на дверь, ведущую в соседнюю комнату. Если она встала, то наверняка и маркиз тоже встал. Ничего страшного, если она посмотрит: вдруг он все еще спит?

Подобравшись ближе к двери, Дженива прислушалась и тихонько приоткрыла ее. При свете разожженного камина она увидела на тюфяке неподвижную фигуру, от холода с головой закутанную в одеяла. Сверху для тепла маркиз набросил свой плащ с волчьим мехом.

Будучи справедливым человеком, Дженива вынуждена была признать, что он спокойно воспринял свое положение и маркиза Эшарта нельзя назвать избалованным претенциозным типом.

Она осторожно вошла в комнату. Огонь в камине горел достаточно ярко, и девушка разглядела свои пяльцы с вышиванием, по-прежнему лежавшие на столе рядом с тазиком и кувшином с водой. С ними ничего не случилось, но все-таки лучше, если она их возьмет.

Она сделала несколько шагов, взяла пяльцы, затем снова посмотрела на маркиза. Плащ лежал мехом наружу, и, видимо, поэтому в свете камина черты лица маркиза казались такими мужественными. Темные ресницы казались на нем слишком изящными, словно нанесенные умелой китайской щеточкой, волосы были распущены, и одна длинная прядь лежала на щеке, совсем близко от слегка приоткрытых губ. Ее рука потянулась как бы для того, чтобы убрать ее, но Дженива не подошла ближе, поскольку ощутила, как в глубине ее тела шевельнулось греховное желание.

Она сохранила как добродетель, так и невинность, но ее тело познало страсть. Она была помолвлена, собиралась замуж и позволяла Уолсингему некоторые вольности.

Тем летом они находились в Средиземном море. Знойные дни и темные душные ночи — сочетание, губительное для соблюдения приличий, вероятно, потому, что сама природа заставляла сводить одежду до минимума.

Но этого мужчину скрывала куча одеял, и ей были видны лишь его волосы и тонкий овал лица. Как они могли так сильно возбуждать ее?

Она все еще смотрела на него, когда его ресницы затрепетали и тут же в его руке оказался пистолет, направленный на нее.

Дженива отступила назад и, зацепившись за что-то туфлей, со стуком села на пол, какое-то мгновение они смотрели друг на друга.

Наконец маркиз потряс головой и, опустив пистолет, щелкнул предохранителем.

Неужели она была на волосок от смерти?