Восставшие из рая - Олди Генри Лайон - Страница 3

– Да, – ответил Баксик – нет, незнакомый и суровый Бакс. – Да, пора домой. Ты, Энджи, идешь в кассы, берешь три билета, ты берешь Ингу, Тальку и одну байду, и вы все вечером мотаете отсюда к пиву, дивану и такой-то матери от греха подальше. Займешь мне место на диване и купишь лишний литр пльзеньского. Жди меня, Энджи, и я вернусь. Позже.

– Хорошо, – сказал чей-то холодный и спокойный голос, и я с удивлением обнаружил, что этой мой собственный голос. – Хорошо, Баксик, но не совсем так. Я беру два прекрасных билета, и Инга с Талькой едут налегке. Я иду в кассы, не спуская с тебя пристального взгляда, я иду в кассы…

– Папа, ты возьмешь один билет, – Талька крепко сжал мою руку и улыбнулся чужой, взрослой улыбкой. – Один билет для мамы. Иначе я ей все расскажу. Все-все…

И я пошел в кассу и взял один билет. До сих пор не понимаю, как мне удалось уговорить Ингу уехать.

Но я это сделал.

Глава четвертая

Злосчастный хутор нашелся как по заказу. Еще с первой секунды, когда мы только выволокли лодки на берег и решали, ставить или не ставить палатку, – Талька сразу взял след и двинулся по нему напористо и целеустремленно, вроде хорошего сеттера. Я только диву давался и временами трогал карман рюкзачка, где у меня среди прочего барахла болтался походный топорик с заново выправленной заточкой. Вот спросите меня, спросите – зачем я взял с собой эту штуку, да еще полночи провозился над его упрямым лезвием? – спросите меня, или нет, лучше не спрашивайте, потому что я вам все равно не отвечу.

Взял и взял. И все. На всякий случай.

Я предполагал, что случаи – и всякие, и особо оригинальные – не заставят себя ждать. Не то чтобы это приводило меня в восторг, но…

Это «но» включало в себя многое. Косой крест над могилой сумасшедшей старухи, мою захлебывающуюся ярость, факел в руках бесплотного палача, глаза Бакса на вокзале… Я не знал, зачем я иду, но за чем-то я шел наверняка.

Иначе до конца дней своих я буду видеть паутину, бояться паука и радоваться тому, что я не муха или хотя бы не ближайшая на очереди муха. Радоваться, захлебываясь сырым и липким туманом.

И напиваться перед сном. Чтобы не слышать срывающийся крик моего сына:

– Папа, да сделай хоть что-нибудь!..

Я собирался сделать хоть что-нибудь.

…Ветер, как игривый котенок, трепал струйки дыма над кирпичными трубами, два молодых парня помогали беременной женщине тащить тазы с мокрым бельем, три тощих козы глодали всякую дрянь, временами косясь на расслабленного козла с мордой арабского шейха; и вообще хутор выглядел обжитым и благоустроенным.

– Смотри, – толкнул меня локтем Бакс, и я увидел лохматого детину, заново крывшего крышу уже знакомого нам флигеля. В зубах у детины были зажаты гвозди, и новоявленный кровельщик уставился на нас так, словно полдня мечтал эти гвозди проглотить, а наш приход нарушил все его планы.

У входа во флигель на крылечке сидел унылый и весьма пожилой фермер с патриархальной бородищей и приводил в порядок какую-то мешанину невероятных ремней и пряжек. Где-то я уже видел эту бороду… да нет, не может быть…

Я глядел на эти ремни, вспоминал, как пишется слово «чресседельник», и понимал, что говорить не о чем.

Абсолютно не о чем.

– Пошли отсюда, Бакс, – сказал я.

Он кивнул.

Талька выпустил мою руку и решительным шагом направился к фермеру. Тот поднял голову и воззрился на приближающегося мальчишку. Глаза фермера бегали, моргали, хмурились – словно им, выцветшим заплывшим глазкам, ужасно не хотелось глядеть на пацана в шортах и голубой футболке. Они даже слезились, эти странные глаза…

Глазам не хотелось, а хозяин их заставлял. Впервые я почувствовал, что значит на самом деле «глаза б мои тебя не видели».

– Ганцю! – неожиданно заорал фермер хриплым басом. – Ганцю, иди сюда! Живо!..

Беременная женщина перестала вешать белье и вперевалочку подошла к крикуну. Подошла, глянула на Тальку, на бородатого (мужа? отца?) и быстро опустила взгляд. Я только успел заметить искорку суеверного страха, вспыхнувшего в холодной золе ее серых глаз.

– Ну что? – на полном серьезе спросил фермер, обращаясь к Тальке. – Родит?

– Родит, – так же серьезно ответил мой сын. – К ноябрю родит.

– Кого?

– Девочку.

– Как назвать?

– Сами знаете как…

Фермер резко встал. Уронил свою упряжь. Сунул пальцы за опояску. Переступил с ноги на ногу. Снова сел. Закашлялся.

– А может… – начал было фермер севшим голосом, но Талька грубо перебил его.

– Сами знаете как, – повторил он. – И не вздумайте увильнуть. Хуже будет…

Талька замолчал и вернулся к нам. Беременная женщина зашла в дом, пробыла там с минуту и вернулась с трехлитровой банкой желтоватого самогона (запах мгновенно распространился во все стороны) и увесистой сумкой.

Она передала все это добро фермеру, а тот прохромал к Баксу и сунул ему в руки банку и сумку.

– Уходите, – добавил фермер, и в голосе его промелькнуло неуместное и неприятное сочувствие. – За крест спасибо. А так… Уходите.

И мы ушли.

Глава пятая

– Ты знаешь, Энджи, – минут через двадцать заговорил Бакс, – по-моему, я сошел с ума.

– Поздравляю, – хмуро бросил я. – Крайне своевременно.

– Более того, я совершенно уверен в том, что ты тоже сошел с ума. Вот скажи мне, Энджи, – только честно! – тебе хочется пить ту сивуху, которую нам презентовал местный дремучий варвар?

Я подумал.

– Нет, не хочется, – честно ответил я.

– И мне не хочется. Я боюсь. Я трезв, как стеклышко, но при этом мне все время кажется, что старая ведьма вот-вот высунется из-за ближайшего дерева, и нам придется хоронить ее заново. Я боюсь, что с утра поднимется туман, и мы заблудимся в нем и выйдем на ту сторону, откуда уже не будет дороги домой; и боюсь кого-то, кто ожидает на той стороне…

Я остановился.

– Талька, – сказал я. – Пойди погуляй. Вон к тем соснам. На пять минут.

Когда мой надувшийся сын оставил нас с Баксом наедине, я скинул рюкзак с плеч, опустился рядом с ним на землю и посмотрел на Бакса снизу вверх.

– Бакс, – спросил я, – почему ты назвал покойницу ведьмой?

– Ну… не знаю. К слову пришлось…

– Не морочь мне голову. Ты что, слышал когда-нибудь, как умирают настоящие ведьмы?

– А как они умирают? – ошалело поинтересовался Бакс. – В три этапа?

– Так, с тобой все ясно… Ты честный, трудолюбивый горожанин, ты можешь быстро приколотить вешалку и отремонтировать телевизор. А я вот, как лентяй и оболтус-гуманитарий, предпочитаю диван с книжкой. Ты не тратишь времени попусту, а я трачу. И я читал – не помню уже где, – что ни одна природная ведьма не может умереть под крышей. Под крышей, Бакс!.. Кроме того, она будет мучиться до тех пор, пока не передаст свой дар, или что там у нее внутри, кому-нибудь другому по наследству.

– Ну и что?

– А то, что мы все прикасались к старухе перед смертью. А Тальку она даже держала за руку! Весь хутор удрал, чтобы не присутствовать при ее кончине, а нас, как назло, черт дернул заблудиться!.. Три заезжих городских богатыря на распутье! Помнишь небось, как оно в сказках-то? Направо пойдешь, налево пойдешь, но идти волей-неволей приходится! – иначе мы будем кусать губы от бессилия, видя то, во что не можем вмешаться. Это ад, Бакс, или хуже ада…