Сумерки мира - Олди Генри Лайон - Страница 8

Закрыли Калорру. Собрались наставники, до хрипоты спорили, а сказать-то и нечего! – все равно никто ничего не знает. Так что порешили: продовольствие слать, долг перед людьми, один раз живущими, исполнять, а так – ходу нет!

Пока знаний не добавится. А где ж его взять, знание это?.. Оно само не ходит, ни днем, ни ночью…

Не мог Сигурд Ойглу одного отпустить, ну никак не мог, а тому хоть кол на голове теши: в город собрался! Перевертышей стало мало! Теперь на неведомых мороков ночью идти решил… Сказать бы Фарамарзу, да нельзя – не простит Брайан. Не простит…

…Они свернули за угол и тут же превратились в две бесшумные тени. Прислушались. Луна осторожно выглянула из-за полуразрушенного дома, спугнув сонного нетопыря, тот метнулся было прочь…

Сигурд разрубил летучую мышь пополам, даже не успев сообразить, что произошло, и из темноты между особняками ему почудился тихий женский смех. Он вздрогнул и посмотрел на Брайана. Тот досадливо поморщился и махнул рукой – дескать, ты налево, я направо… на углу встречаемся…

Сигурд никогда не боялся ночи. Он купался в лесной темноте, истекающей знакомыми шорохами; спокойно ходил по ночной Вайнганге, но сегодня он – Скользящий в сумерках, синяя сталь века – проклинал ту минуту, когда согласился идти с Брайаном в Калорру после заката. Здесь все было чужое, здесь все было мертвое, здесь все отдавало тлением. Мертвые дома обступали салара, пялясь выбитыми глазницами окон; мертвые камни разрушенной мостовой норовили вывернуться из-под ноги, и Сигурду стоило большого труда удержать нужное состояние.

Несколько раз ему мерещился все тот же тихий смех, прозрачный, как звон льдинок, и призрачный, как вечерний туман. Потом по его лицу скользнула маленькая холодная ладонь, и он услышал легкие шаги – но вокруг по-прежнему никого не было.

Он ускорился и в два прыжка достиг угла улицы.

И увидел Брайана.

Ойгла стоял у забора, безвольно опустив руки, и к нему прижималась смутная хрупкая тень, шепчущая неразборчивые, ласковые слова. Сигурд кинулся к Брайану, выхватывая меч, но тень обернулась к нему – и он увидел лицо.

Удивленное женское лицо. Бледный, чуть удлиненный овал с распахнутой бездной черных глаз, в глубине которых игриво мерцали алые отсветы; пушистая бахрома ресниц и пепельные пряди волос, уложенных в фантастическую прическу.

Женщина. Морок. Варк. Но – женщина. И Сигурд не смог ударить.

А если бы смог?..

Смех зазвенел в чернильной тишине переулка, и лишь нечто расплывчатое, зыбкое метнулось вверх по лунному лучу. А у забора лежал мертвый Брайан Ойгла, и на лице его остывало счастье. Такое счастье, что, увидев его, Сигурд побежал.

Он бежал, как не бегал никогда в жизни, плача злыми слезами, слыша смех женщины из бреда, спотыкаясь и чувствуя себя Перевертышем, по следу которого идет неумолимый Скользящий в сумерках…

…К рассвету он заставил себя вернуться в памятный переулок, но Ойглы там уже не было. Это казалось невероятным. У Брайана еще осталось несколько жизней, он должен был встать и дождаться Сигурда или вернуться в Вайнгангу…

В Вайнганге Брайана никто не видел. Сигурд вошел в свой дом, оставил записку для наставника Фарамарза и собрал вещи. Потом вышел на улицу, свистнул голодного Зу и двинулся на восток. Туда, где лежал найденный Брайаном обрывок дороги и высились равнодушные вершины Ра-Муаз.

Сигурд Ярроу шел искать Пенаты Вечных. Он шел задавать вопросы Отцам.

Он чувствовал, что пора.

5

– Ну вот ты и дошел, – сказал Пустотник Даймон, морща свой непропорционально большой лоб. – Ты сам как считаешь: дошел или не дошел?

– Не знаю, – честно признался Сигурд. – Вначале думал, что да. Когда ты прогнал Перевертышей… А теперь не знаю. Ты совсем не похож на Отца. Во всяком случае, я представлял тебя другим. Ты скорее похож на Эхиона, Сына Большой Твари… Скажи честно, Даймон, ты – Тварец?

– Сын Большой Твари… – задумчиво протянул Даймон, и голос его был глух и полон горечи. – Я не знал, что они еще сохранились по эту сторону Ра-Муаз… Нет, Сигурд, я не Сын Большой Твари. Я – Отец. Ты был прав. Отчасти… Я и есть та самая Большая Тварь. Очень большая и очень старая. Такая старая, что помню времена, когда простые люди – а не Девятикратные и Перевертыши – звали нас богами или демонами. Звали, не делая различий. Нас, Пустотников, Меченных Зверем, и других Пустотников, и тех, иных, ваших отцов… Сами они называли себя – «бесы». Слово «бессмертные» слишком длинное. Вот они и сокращали его…

– Они? – хрипло перебил его Сигурд, начиная понимать смысл слов «бесовское отродье». – А вы? Вы не были вечными?!

– Мы – нет. Это кладбище, мальчик, все, что ты видишь вокруг, – кладбище… Сюда приходят умирать такие, как я. Если только я не последний…

Мир вывернулся наизнанку. Пенаты Вечных обратились в прах, некому было отвечать на вопросы, и скелеты древних скалились Сигурду в лицо своей страшной ухмылкой. Большая Тварь сидела перед ним и пила чай. Салар машинально напрягся, лежащий рядом Зу тут же поднял голову и зашипел – но в следующую секунду Сигурд наткнулся на бесконечно усталый, больной взгляд Пустотника Даймона…

И вспомнил рев за скалами, черный силуэт в зените и стрелы, пойманные на лету.

Даймон протянул руку и погладил Зу по голове. И удав снова лег. Это было невероятно. Но это было. Сигурд проглотил комок, застрявший в горле, и попытался унять дрожь в пальцах. Мир вывернулся наизнанку, и надо было привыкать жить в таком – вывернутом – мире.

Где-то далеко в глубине сознания он понимал, что дело не в мире. Просто он уже начал получать ответы на вопросы.

Пустотник Даймон не мигая смотрел в огонь, и пламя костра отражалось в глубине его бесцветных глаз.

– Ты принес мне страх, мальчик, – сказал он, и Сигурд действительно ощутил себя ребенком перед сидевшим у костра существом. – Ты принес мне очень большой страх. Твое счастье, что ты не дошел до того места, которое ты называешь Пенатами Вечных. Мы не зря ушли в свое время… не зря… Вы, оставшиеся, могли создать равновесие – но только без нас. Вы – Девятикратные, и Перевертыши, и люди… Или просто: вы – люди… Кровавое, шаткое, но – равновесие. Потому что так или иначе, но вы все люди, в той или иной степени. И когда вы умираете, это тоже смерть живых, потому что рано или поздно вы умираете в последний раз. А вот то, что тебе довелось видеть в Калорре… Если бы мы знали, что это когда-нибудь появится в вашем мире, мы бы, наверное, не ушли… А теперь поздно. Поздно… Вы уж сами…

– Что было тогда на улицах Калорры?! – холодея, почти выкрикнул Сигурд. – Кто те, кого зовут варками? Кто они?!.

– Это смерть, мальчик… Но не смерть живых. Это живая смерть. Это – та сторона мрака. Это – сумерки мира. А потом следует ночь.

– Где-то должен быть и рассвет. – Сигурд повторил чужие слова, и они неожиданно стали его собственными. – Потом…

– Кто это сказал?

– Мой наставник.

– Я бы хотел с ним познакомиться, – прошептал Пустотник Даймон. – Но… Я расскажу тебе все, салар Сигурд Ярроу. Все, что знаю. А после ты узнаешь остальное. Глядишь, и отыщется узенькая тропинка к рассвету… Но по ней ты пойдешь без меня… или со мной, но для тебя это ничего не меняет…

Даймон спустился вместе с Сигурдом в ущелье, довел салара и его удава до того места, откуда они впервые увидели Пустотника, стоящего на скале, и неожиданно заявил, что ему теперь самое время поразмыслить – а вот гостю пора спать.

Спать, как понял Ярроу, предлагалось именно здесь, неподалеку от жуткого скелета, невидимого в темноте. Сигурд не знал, почему ему нельзя лечь в хижине или хотя бы возле нее, но спросить не осмелился. Собственно, ему не впервой было ночевать под открытым небом, тем более что реальной опасности не предвиделось; а Зу уже успел облюбовать себе уютное углубление между камнями и теперь скручивался в какой-то особенно замысловатый узел.

Когда Даймон ушел, Сигурд опустился в траву, привалясь спиной к нагревшемуся за день валуну, и закрыл глаза. Спать не хотелось. Перед уходом Пустотник как-то странно намекнул, что в этом месте иногда снятся необычные сны, но сон не шел к Скользящему в сумерках – ни необычный, ни простой. Усталость качала его на своих крутых волнах, расслабиться никак не удавалось, и неожиданно Сигурду примерещилось, что он бежит, бежит, обжигая ноги о горячий песок…