Снулль вампира Реджинальда - Олди Генри Лайон - Страница 13

– Сон, – сказал Фортунат Цвях, зябко переступая с ноги на ногу.

– Ага, – согласился Матиас Кручек. – Чужой сон.

– Не следовало столько пить…

– Ага…

– И спать где попало – тоже…

– Ага…

Приват-демонолога заклинило на тягучем, каркающем «ага-а-а…». Звук клокотал в глотке, будто полоскание от воспаления гортани. Кручек понимал, что происходит, знал, что бояться нечего, и все равно не мог избавиться от нервической хрипотцы. Повышенная чувствительность Фортуната, включенного в Чётную Дюжину, хмель, размывший ряд плотин в сознании, случайный резонанс аур – тысяча причин нашлась бы для того, чтобы два мага высшей квалификации, заснув на кладбище, как кур в ощип угодили бы в чужой сон.

В грезу кого-то, спящего неподалеку.

На жаргоне чародеев это называлось «боковым залётом», а на официальном языке Высокой Науки – эффектом Морфинида.

– Пошли отсюда?

– Ага, сейчас… Разогнался. При залёте надо осмотреться. Если разорвать связь без осмотра, можно повредить ауральные липучки. Потом год восстанавливаться, полынь с багульником заваривать…

– Не хочу я здесь осматриваться…

– Вот и не пил бы столько…

– А ты не наливал бы…

Хотелось ссориться. Даже подраться в случае чего. Погреб навевал такую глухую, беспросветную тоску, что она требовала выхода. Маги еле сдерживались от колкостей и обидных выпадов. К счастью, чудесно понимая, откуда берется душевная грязь, оба старались держать себя в рамках приличий.

– Пошли, что ли?

– Ага-а…

Погреб был невелик: десять шагов в длину, семь – в ширину. В стенах его имелось три проема: правый, где копилась тьма, левый, откуда воняло с особенной силой, и центральный, где горела еще одна лампадка. Не желая связываться с темнотой и вонью, маги двинулись в сторону света.

Скоро они пожалели о своем выборе.

Второй погребок был сплошь завален барахлом. Это напоминало братскую могилу вещей. Странная повозка о двух колесах, похожая на дохлого теленка, вздувшийся диван-покойник, рваная обувь. Узкая лежанка на колесиках, сделанная из железа, – вне сомнений, инструмент для пыток. Щербатые ящики, о которых поэт сказал бы: «скелеты гробов». Горы бумаги: отсыревшей, рыхлой. Темные значки-буквы кишели червями. Шпагат, мокрый и волокнистый, стягивал кипы, но они расползались, выворачивались из пут. Даже превратясь в кашу, бумага стремилась прочь, на волю.

Было трудно понять: вещи выброшены или хранятся про запас?

Неопределенность хихикала из углов.

«Ерунда, – шептал охотник на демонов. – Ну, запах, трубы, крысы. Хлам горой. Лампада в клетке, койка из металла. А кошмарчик-то – пустяк. Не геенна, в конце концов! Не Поле Игл!..»

Он лгал себе.

Он предпочел бы Поле Игл.

Не советуясь с Кручеком, венатор повернул в сторону вони. Миновав крошечный предбанник, где он сперва споткнулся, а там и ударился лбом о коварную трубу, таившуюся под низкой притолокой, Фортунат оказался в третьем погребке. Здесь царил мрак. Нога заскользила, маг всплеснул руками, ища равновесие, шагнул назад, упершись спиной в стену…

Тихий щелчок.

Свет.

Вместо лампадки загорелась длинная штуковина, похожая на берцовую кость охримана-пламенника. Лучи она испускала неприятные, с мертвецкой синевой.

– Пш-ш… хр-рр… пшш-шл т-ты на х-хр…

В углу на груде размокшей бумаги спал бродяга.

Тщедушный, скукоженный мужичонка заворочался, поджимая ноги в разбитых башмаках. Пытаясь сохранить тепло, плотнее завернулся в суконный плащ. Надвинул ниже бровей вязаную шапчонку с дырой на темечке, втянул голову в плечи. Рядом со спящим валялась пустая бутыль.

Из горлышка несло сивухой.

Крыса – старая знакомая или новая, кто знает? – мелькнула над бродягой и унеслась по трубе. Даже крысе не хотелось задерживаться. Втайне Фортунат завидовал грызуну. Он чувствовал: осмотр, необходимый для безопасного разрыва связи, еще не закончился.

– Хр-р… с-с-с… сволот-та…

Бродяга сел.

От него разило хворью, застарелым потом и перегаром. В уголках глаз засох желтый гной. В клочковатой бороде торчали щепки. Бродяга моргал, чесался, булькал горлом и поминутно харкал прямо перед собой. Гостей он не видел и не слышал, что вполне естественно для эффекта Морфинида. Венатор тоже предпочел бы не видеть бедолагу, но вот это уже было бы неестественно.

Зайдясь от кашля, бродяга согнулся в три погибели. Когда он выпрямился, плащ испачкала мокрота. Рука нашарила бутыль, хозяин погреба припал к ней – и с раздражением отбросил, едва выяснил, что вчера выпил все.

Бутыль, ударившись о трубу, брызнула осколками.

– Чрш-ш-шт… чрт-зна-ш-шт!.. пох-х…

– Фарт! Уходим!

– Еще три минутки, Матти! Я почую, когда…

– Я и сам почую. Просто скулы сводит…

– Овал Небес! Какому несчастному снится такое?!

– Да уж, не позавидуешь…

Бродяга с трудом встал на ноги. Ковыляя, как дряхлая лошадь, всю жизнь проведшая у колеса маслобойки, он выбрался в первый погребок. На ходу подставил ладонь под струйку белесого пара: собрал в лужицу, обтер лицо. В углу обнаружилась клетчатая сума. Прихватив ее, бродяга со скрежетом распахнул дверь, которой маги вначале не приметили, и потащился куда-то вверх.

Над головами магов, по ту сторону низкого потолка, началось топанье и жужжанье. Звук разъедал мозг, словно кислота. Через минуту стали бить молотом: редко, но оглушительно.

– Все! Фарт, все…

– Бежим!..

Оба сосредоточились, видя, как от их усилий ужасный погреб подергивается дымкой и начинает таять.

Проснуться поздним утром?

На Брокенгарцском кладбище?

На влажной траве, под кустом жимолости?

О, это было лучшим из пробуждений Фортуната Цвяха за всю его долгую и разнообразную жизнь! Венатор затруднился бы сказать с определенностью, чем так потряс его отвратительный сон. Но кое-что он знал точно: если бы перед ним стоял выбор – три визита к Нижней Маме или час в тухлых погребах грез? – он бы не колебался и секунды.

Солнце поднялось высоко. Примогильные клумбы благоухали, источая дивный аромат. Цвели оранжевый лилейник и золотая ахиллея, сверкал пурпур монарды, собранной в пучки. Синеголовник качал соцветиями, заключенными в колючие прицветники – кружевные жабо, и только! Оградки блестели металлом и свежей краской. Висели аккуратные связки амулетиков; стучали на ветру дощечки с охранительными рунами.

Надгробные памятники с умилением глядели вокруг, на царство покоя. Ангелочки из мрамора, скорбные кликуши из гранита, безвременно усопшие родственники и товарищи по работе, высеченные из камня и отлитые из бронзы, – они мирно стояли на постаментах, ожидая, пока Вечный Странник дунет в валторну, объявляя начало конца времен.

«Овал Небес, хорошо-то как!» – радовался Фортунат, дыша полной грудью.

Рядом, полностью согласный, пыхтел друг детства.

– А это кто? – вдруг спросил Кручек.

Венатор пригляделся. И впрямь, по кладбищу, как угорелый, носился человек в черном. Ранняя пташка, он размахивал сачком странного вида. Должно быть, ловил мотылька или кладбищенскую моль. Развевались полы широких одежд, мелькала сеть, укрепленная на конце длинной палки. Человек лавировал в узких проходах между оградами и склепами с ловкостью урожденного обитателя лабиринтов. Он был целиком поглощен своей охотой и ничего не замечал вокруг.

Смущало другое: за мотыльком так не гоняются.

Вернее, мотыльки не летают со скоростью ястреба, закладывая дикие виражи.

«Мемориальный червь? – предположил охотник на демонов. – Нет, они днем не оборачиваются. Хлопотун? Эти и днем… Нет, хлопотун воровал бы чужие подношения, а не с сачком прыгал. Служитель? Ловит духа-инхабитанта?»

– Сумасшедший?

Предположение доцента Кручека отличалось куда большей вероятностью.

– Похоже…

Чудной ловец внезапно подпрыгнул, вихрем пронесся по стене ближайшего склепа, став похож на таракана-гиганта, ударил сачком наотмашь, еще раз, крест-накрест… В сети началось шевеление. Оно перешло в дикую суету, словно добыча страстно желала порвать силки.