Скорлупарь - Олди Генри Лайон - Страница 1

Повесть третья,

или

Скорлупарь

– Кто первым произвел вылущение глаза?

Лейб-малефактор Серафим Нексус отличался замечательной игривостью ума. Он умел и, главное, любил задавать вопросы, превращавшие собеседников в коллекцию соляных столбов. К счастью, Андреа Мускулюс за последнее время привык к манерам неугомонного старца.

– Джордах Барташ, придворный окулист курфюрста Бонифация Удалого. Операция подробно описана в учебнике «Ophthalmodouleia, das ist Augendienst». Издание иллюстрировано гравюрами Эгидия Сандлера, раскрашенными вручную.

Про гравюры он добавил с нескрываемой гордостью. Знай, мол, наших! – все изучили, от корки до корки…

– Молодец, отрок! Кто в науках прилежен, тому порча – летний дождик. А кто же, позвольте спросить, первым произвел вылущение третьего глаза?

– Вы, сударь.

– Я? Ну да, конечно, я… Когда?

– Сорок пять лет тому назад.

– Ах, золотое времечко! И мы были юны, нас тешили струны!.. – Нексус затянул древний, давно забытый романс, но быстро понял, что сегодня он не в голосе. – Из каких источников почерпнуты сведенья, отрок?

– Из устного рассказа моего куратора-наставника, Просперо Кольрауна.

Балкончик, на котором они сидели, был тесноват. Крохотный столик, две табуретки, витая решетка с перильцами, плющ по стене – оба мага напоминали чету канареек в клетке. Внизу, на грядках с зеленью, копошилась хозяйка дома – милая старушка, одна из трех сорентийских кликуш. Ее чепец, словно бабочка-хлопотунья, порхал над укропом и базиликом.

За вишней, с упорством, достойным лучшего применения, кувыркался и крутил сальто убогий внук хозяйки. Для циркового акробата его потуги выглядели не ахти; для любителя – вполне сносно. Большинство несчастных, кто от рождения скорбен рассудком, а скорлупари– в особенности, отличаются завидным здоровьем. Крепкие, сильные, они рано созревают, много едят и живут долго, если кто-то о них заботится. Вот и этот паренек телесной крепостью удался на славу. Кульбит за кульбитом – со скучным, равнодушным, механическим постоянством, надвинув на уши колпак, расшитый по краю бисером…

От его гимнастики зрителей клонило в сон.

– У твоего Просперо молоко на губах не обсохло, когда я вылущил злокачественный третий глаз Иосифу Бренну! Что он может помнить? Ничего и даже меньше, – лейб-малефактор с удовольствием почесал кончик носа: старец любил хвастаться возрастом. – Небось все переврал, болтунишка!

Назвать Кольрауна, боевого мага трона, болтунишкой мог позволить себе не каждый. Мускулюс на всякий случай огляделся. Нет, громы и молнии запаздывали.

– А тебя, отрок, в ту пору еще и на свете не было. Иосиф Бренн, эксперт Коллегиума Волхвования, тихий, добродушный, безобидный сударь… Вечный Странник, за что караешь? Живет человек, и вдруг его mal occhio, дурной глазик самого великолепного свойства – кстати, «вороний баньши», как у тебя, отрок! – скоропостижно перерождается в «прободную язву»!

– «Мановорот» по классификации Нексуса-Кухеля, – с должным подобострастием уточнил Мускулюс, тайком делая отводящие пассы.

Старец, живи он вечно, умел предаваться воспоминаниям. «Вороний баньши, как у тебя! – скоропостижно перерождается…» Очень хотелось трижды сплюнуть через левое плечо. Но такой открытый знак недоверия лейб-малефактор мог расценить как обиду.

Обижать начальство – себе дороже.

– Именно, «мановорот»! Срабатывая, «прободная язва» сосет ману из всех доступных слоев носителя. Бренн чуть с ума не сошел, пока я готовился к операции. Держать эту заразу в узде, не позволить ей приоткрыться даже на йоту… Бедняга исхудал, начал заговариваться; думал наложить на себя руки. После операции он уехал в горы: отшельничать…

– В вашей практике еще случались «мановороты»?

– Нет. И надеюсь, что не случатся – я старенький, долго не проживу. Скоро, отрок, скоро оставлю вас, молодых, гулять на воле! Хлебнете счастьица без дедушки Серафима…

У ворот по эту сторону забора скучал кудлатый пес. Бесстыдно задрав ногу, он с наслаждением чесался и гремел цепью. По ту сторону забора, на скамейке, в унисон псу скучали два стражника. Прислонив к забору алебарды, они обсуждали достоинства Толстухи Баськи. Судя по деталям, достоинства заслуживали отдельной баллады.

Стражники тоже чесались: блоха – она всякого грызет.

– Дать бы им по башке, – мечтательно сказал Андреа Мускулюс. – Держу пари, я обошелся бы нашими табуретами. Прямо отсюда, с балкона. У меня большой опыт применения табуретов в критических ситуациях. Дивная картина: олухи валяются без чувств, ворота открыты, мы покидаем гостеприимный Сорент, гори он синим пламенем…

Лейб-малефактор слушал этот монолог, улыбаясь. Зубы старца чудесно сохранились. Казалось, с годами их стало даже больше, чем положено человеку, пускай он – маг высшей квалификации, кавалер «Вредителя Божьей Милостью» с розами и бантами.

Пристрастие «отрока» к грубым методам нравилось Нексусу.

– Ну зачем же табуретками…

Старец взял булочку, выдрав из румяного бочка щепоть мякиша. Андреа жадно следил за его действиями. Нечасто доводится видеть лейб-малефактора в красе, так сказать, и силе! Сплюнув в ладонь, Нексус слепил из мякиша колбаску, ничем не напоминающую традиционную «куклу». Но едва он сунул край колбаски в чашку с чаем, заваренным из свежей мяты, стражник внизу с беспокойством заворочался.

– Жарковато, – сказал он напарнику. – В пот бросило…

– Угу…

Ветер толкнул крайнюю алебарду. Оружие качнулось, накренилось и упало, изрядно стукнув хозяина древком по шлему. Пес бросил чесаться и залаял басом: собаки первыми чуют неладное.

– Ить, зараза!

Вздохнув, старец бросил колбаску в рот и съел без видимых для стражника последствий. Он плямкал, чавкал; струйка слюны текла из уголка рта на подбородок. Для постороннего – неопрятность человека, зажившегося на свете. Для Мускулюса – ликвидация зловредной направленности манопотока.

Для стражника – большая удача.

– Нельзя, – с сожалением подвел итог Нексус, запивая колбаску чаем. – Сбежать можно, да нельзя. Герцог Сорентийский, возлюби его Нижняя Мама, только этого и ждет. Ударились в бега? – значит, виновны. Без суда и следствия. Отрок, тебе это не кажется смешным: Серафим Нексус, лейб-малефактор Реттии, и Андреа Мускулюс, действительный член лейб-малефициума, – под домашним арестом?

– Не кажется, – ответил честный Мускулюс.

– Вот и мне не кажется… Ладно, вернемся к Высокой Науке. Как называл третий глаз Винченцо Лонхард?

– Мозговой железой.

– Еще?

– Камерой здравого смысла.

– Символ третьего глаза?

– Белый треугольник в желтом круге. По кромке круга – синее кольцо.

– И два лазурных лепестка. Окраска лепестков у «вороньего баньши»?

– Иссиня-черная.

– У «адского вещуна»?

– Фиолетовая.

– Способ отвратить воздействие «вещуна»?

– «Коза» из двух пальцев, направленная в землю. Серьга из бирюзы. Фаллические амулеты. Размер имеет значение: отвратная сила прямо пропорциональна…

– Отлично!

Похвала не обрадовала Мускулюса. В другой раз от восторга прыгал бы, а тут лишь кивнул и опять насупил брови. Вынужденное бездействие доводило малефика до белого каления. Он сам себе напоминал злополучный белый треугольник в желтом круге – еще чуть-чуть, и начнем глазить направо-налево.