Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 61

Пустая чаша со звоном покатилась по каменным плитам.

– Что-то не так с твоей кровью, Темная, – задумчиво пробормотал жрец.

Кровь из пореза на руке брахмана переставала сочиться, сворачиваясь и застывая ржавой коростой.

– Что-то не так…

И царице даже не пришло в голову поинтересоваться: откуда капалика перехожий, советник многих царей, знает ее рыбацкое прозвище?

– Зачем ты звала меня? – утирая рот, поинтересовался восставший мертвец.

Сатьявати бросила на жреца быстрый взгляд, и тот чуть заметно кивнул. Да и сама женщина понимала: вызванный Ветала не станет ждать, пока она соберется с духом и отыщет нужные слова.

– Этот человек не рассказал нам всего при жизни, – сухо произнесла царица. – Его тело будет твоим, в обмен на память. Она – наша.

– Возможно, он и не мог рассказать всего, – проскрипел за спиной брахман. – Но это есть в нем, Живец. Покажи… ей.

Мертвец хмыкнул и оглядел собеседников умными глазами.

Живой Кичака никогда не смотрел так.

Взглядом торгаша.

– Что именно? – бесстрастно поинтересовался Живец-Ветала.

– Как умер мой сын, царевич Читра, – голос Сатьявати звучал тихо, но отчетливо. – Подробности.

Поднятый Веталой-Живцом труп минуты три-четыре молчал, переминаясь с ноги на ногу и вслушиваясь в собственное молчание.

– Иди сюда, – сказал наконец Ветала. – И брось воротить нос, красавица! Иначе не увидишь… а целоваться мне с тобой недосуг!

– Он слушается тебя беспрекословно! – прошептал в спину бывший капалика. – Странно, обычно они менее сговорчивы…

Но у Сатьявати не было времени осмысливать слова брахмана. Глаза бывшего Кичаки нащупали ее, подобно тому, как слепец нашаривает пальцами нужную ему вещь, и мгновенно вобрали женщину в себя. Смоляные капли зрачков в окружении багровой сетки прожилок туго спеленали душу; женщина задергалась в тенетах, забилась пойманной мухой – и с размаху влетела в переплетение стволов и лиан. Топот копыт резанул слух, следом хлынули крики, ржание… "Читрасена-а-а!" – долетел издалека отчаянный вопль…

И женщины не стало.

Ветки безжалостно хлещут по лицу, всадник проламывается сквозь кусты… отблеск солнца слепит, ударив из речного зеркала; позади с треском вылетают из чащи остальные дружинники.

– Стреляйте, – глотка грозит лопнуть от напряжения. – Да стреляйте же, сукины дети!

И злоба душит насмерть, перекрывая дыхание: лишь одна из стрел, посланная им самим, достигает цели, наискось войдя в бок широкоплечего красавца.

На головы из поднебесья рушится боевой клич, небо падает следом… мешанина рук, ног, вскинутых луков, песок слипается от крови…

Конец?

"Да, наверное…" – сказала сама себе женщина, возрождаясь из мглы чужого бытия. Сквозь муть, застлавшую взор (Сатьявати? Кичаки? Живца?), медленно проступают контуры ближайших предметов, доносятся приглушенные звуки…

Смотреть было больно. Сперва удалось различить трупы свитских дружинников, похожие на перистых дикобразов, потом – колоннаду деревьев… Дальше, на самом берегу Златоструйки, над убитым царевичем стояли двое. Человек и… лань! Левая рука человека небрежно поглаживала холку животного, и взгляды обоих ласкали распростертое перед ними тело. Потом человек рассмеялся, подтолкнул лань, как бы отпуская ее – и та вспышкой пламени исчезла в чаще.

Человек зачем-то высыпал на останки Читры пригоршню песка и направился вверх по склону. Поначалу он исчез из виду – и появился вновь уже совсем рядом.

Смуглая, почти черная кожа, осиная талия, браслеты на стройных запястьях и лодыжках, высокая бархатная шапка…

Вишну?

Опекун Мира?!

Бог наклонился над беспамятным Кичакой, заглянул в лицо сотника… и на мгновение Сатьявати почудилось, что она смотрится в зеркало!

– Все было именно так, как ты видел, – еле слышно бросил Опекун. – Да. Именно так…

– Ты довольна, царица? – по-прежнему бесстрастный голос Веталы прорвал оцепенение. – Я спрашиваю тебя, потому что старик нас покинул. Совсем.

Покойник надменно усмехнулся окровавленным ртом.

– Это… правда? Это правда, Живец?!

– Правда. Я не умею лгать.

Только сейчас царица увидела, что тело бывшего Кичаки разлагается прямо на глазах; щеки провалились, обнажая почерневшие кости черепа, волосы осыпались на плечи, сквозь влажную, нестерпимо воняющую слизь, в которую превратилась кожа, проступили гнилые мышцы, истончаясь с каждой секундой…

– Добрая трапеза, – спокойно пояснил Живец-Ветала.

Последнее замечание пришлось ему по вкусу, и Ветала повторил, упирая на "р":

– Добрая трапеза! Благодарю, царица! Не позволишь ли ты мне теперь войти в тело старика? Тебе от него все равно никакого проку…

Сатьявати обернулась.

Казалось, что старый советник просто уснул на носилках, последним движением натянув на себя черно-серебристую шкуру шарабхи-восьминожки. Веки жреца смежились, лысая голова бессильно свесилась на грудь – но грудь эта больше не вздымалась натужным дыханием, губы посерели, черты лица разом заострились…

Обряд и чаша выпущенной из жил крови отняли у брахмана последние жизненные силы.

– Разрешаю, – безразлично бросила царица Живцу. – Он твой. Только делай это сам – я не собираюсь тебе помогать!

– Твоего разрешения вполне достаточно! – в зрачках трупа вспыхнули торжествующие огоньки, и почти сразу оба глазных яблока с треском лопнули, брызнув зловонной жижей.

Мертвец зашатался, на плиты пола с сухим стуком упали фаланги пальцев обеих рук, рассыпавшись в прах – и то, что еще недавно было телом сотника Кичаки, бурыми лохмотьями осело наземь.

Погребальный костер упустил добычу.

На месте трупа стояла призрачная фигура, постепенно теряя человеческие очертания. Ветала. Дух жизни-в-смерти, чья пища – остаточные силы умерших; но и живым не стоит расслабляться в присутствии Живца.

Порыв зябкого ветра взметнул кучку праха, брезгливо разметал по двору… Царица поспешила освободить дорогу, и призрак скользнул к бывшему капалике, окутал его туманом – и быстро втянулся внутрь.

Тело советника зашевелилось, выползая из-под шкуры шарабхи, и встало, покачиваясь на непослушных ногах.

– Он же… не мог ходить! – выдохнула Сатьявати.

– Зато я могу! – ухмыльнулся ей в лицо Живец мертвыми губами старика. – Два тела подряд – куда там ходить, летать впору… только недолго и невысоко! Что ж, услуга за услугу. Помнишь, старикашка говорил, что с твоей кровью не все в порядке? И попал прямо в цель, пень трухлявый! Обычно мы, вольные Веталы, плохо гуляем на привязи; с нами можно договориться – но заставить… А глотнув твоей крови, я почувствовал: вот-вот исчезну, растворюсь, как соль в воде! От человеческого сока такого не бывает. Ты – не человек, царица!

– А кто? Кто я?! – Сатьявати шагнула к трупу, забыв о страхе и омерзении. – Отвечай! Ты ведь сам сказал: мертвые не лгут!

В ответ раздался издевательский смех.

– Не лгут, царица! Но иногда предпочитают помалкивать! Ты что думаешь: я, вольный Ветала, раскрыл бы тебе тайну, если бы не вышел уже из-под твоей власти?! Смешно! Давай посмеемся вместе?!

И вдруг тело лже-брахмана рухнуло на колени, поднеся сложенные ладони ко лбу.

– Пожалуй, я смогу ответить на твой вопрос, Сатьявати, – доброжелательно прозвучало за спиной царицы.

Сатьявати еще только поворачивалась, а смех Живца уже успел перейти в судорожное бульканье, труп затрясся, завыл в безнадежной тоске – словно Ветала понял что-то, понятное только ему, и сейчас пытался избежать злого рока, заранее зная результат.

Он силился заговорить, но губы свело, а горло рождало лишь надрывный вой – вой раздваивался, терзал душу двойной мукой, вихрями мечась кругом царицы… Наконец труп повалился на шкуру шарабхи, скорчился плодом-выкидышем, обхватив руками живот, агония сотрясла его; и неживое стало дважды мертвым. Взгляд бывшего капалики остекленел, сухонькое тело усохло вовсе – на носилках лежал скелет, обтянутый тонкой, восковой кожей.