Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 59

– А ты, – сипло выдохнул Кичака, с остервенением тыча кулаком в сторону регента, – ты почему жив?! Отвечай, Грозный! Ведь ты же собирался поехать на охоту вместе со сводным братом! Будь с нами ты, разве Хастинапуру пришлось бы оплакивать своего царевича?! Где ты был, герой, ученик Рамы-с-Топором, опора державы?! В постели с этой шлюхой?! С женой своего отца и матерью твоего будущего повелителя?! Отвечай!

Кичаку шатало, сейчас он был похож скорее на юродивого калеку, чем на опытного дружинника, и гримаса бешенства комкала лицо сотника ледяными пальцами, превращая его в мокрую тряпку без смысла и выражения.

Один гнев, который превыше всего.

– Черномазая шудра оплела тебя чарами, Грозный! Я уже мертвец, поэтому мне можно говорить вслух, в отличие от прочих льстецов! Дочь апсары, обращенной в рыбу? – ха! Шудра-рыбачка, дочь и внучка шудр, колдовским способом опутала сперва царя Шантану, а затем и тебя, Грозный! Где ты был, пока гандхарвы расстреливали нас?! Где?! Там, где не раз бывал твой родитель? – да и он ли один?! Там, откуда вышел маленький Читра и его брат Вичитра, который еще не знает, что остался последним?! Да?!

Люди в зале и опомниться не успели, когда Кичака грузно упал на одно колено – и в руке сотника мутным высверком блеснула сталь. Нож с хрустом вошел между ребрами, скрежетнув по кости, бешенство разом оставило сотника, сменившись вялым удивлением – вот оно, оказывается, как все просто… только холодно… холодно…

– Прощай, Грозный, – еле слышно шепнул Кичака, брызгая кровью изо рта на драгоценную инкрустацию пола. – Прощай… прости дурака… боги, за что?!

Вдовствующая царица встала с кресла и медленно спустилась по ступеням вниз. Темное лицо Сатьявати было бесстрастно, будто не ее только что оскорбляли в зале собраний при родичах и министрах покойного мужа; и лишь под левым глазом женщины билась синяя жилка, оттягивая вниз веко.

Дурная примета.

Вдвойне дурная, когда подмигиваешь покойнику.

– Уберите тело, – бросила Сатьявати и пошла прочь из зала, в облаке сандалового аромата.

Старая мартышка глядела ей вслед и тихо плакала, прижимаясь к ногам недвижного хозяина.

Глава одиннадцатая

МЕРТВЕЦЫ НЕ ЛГУТ

Брахману-советнику было холодно.

Словно предсмертное ощущение Кичаки-самоубийцы до краев заполнило душу, раз и навсегда отучив кровь согревать тело – а дура-кровь и рада! Жидкая, мутная водица в жилах, рыбья слизь… Пора уходить. Давно было пора, но всегда находилось неотложное дело, мешая покинуть Город Слона и удалиться в леса, чтобы спокойно перейти к полному разрыву с миром. Опоздал, прозевал момент – теперь и ушел бы, да ноги не носят! Холодно, холодно…

Поверх щуплого тела были грудой навалены косматые шкуры, в том числе и три шкуры восьминогой шарабхи – зверя редкого, безобидного, обладателя рокошного черно-серебристого меха. Вокруг ложа полукругом стоял целый выводок черепах-жаровен, и сизый дымок колебался в жарком воздухе. За дверью тихо переговаривались слуги, ожидая приказаний. Не от старца-хозяина – этот уже лет десять не приказывал слугам, довольствуясь малым и отказываясь от любой роскоши в пище или одежде. Приказы отдавал пятидесятилетний внук советника, жрец храма Ганеши-Слоноглава, покровителя наук; в позапрошлом году жрец похоронил отца и теперь заранее готовился к погребальным обрядам над дедом – все знали, что жизни тому осталось с гулькин нос.

Холодно…

Брахман-советник смотрел в потолок и вспоминал царей, которых он пережил: Пратипу, Шантану-Миротворца, и вот сейчас – юного Читру, так и не воссевшего на трон из священного дерева удумбара. Странно: чем более могущественной становится держава Лунной династии, тем несчастливей каждый последующий раджа! О Гангее Грозном брахман старался не думать – и не только потому, что сын Ганги отказался принять на себя титул раджи. Просто старое сердце подсказывало: если говорить о дисгармонии мира, то Грозный явится скорее самым ярким подтверждением подлости судьбы, чем опровергнет выводы советника!

По ту сторону двери сбивчиво загомонили слуги, и брахман приготовился к явлению заботливого внука. Дверь и впрямь скоро отворилась, но вместо внука в покоях объявилась странная гостья, полностью закутанная в темное покрывало – лишь глаза влажно поблескивали из-за кисейной вуали.

"Морена?" – спросил сам себя старик и усмехнулся через силу. Смерть не входит, предварительно согласовав свой приход со слугами у дверей. Смерть не скрывает лица под вуалью и накидкой, да и одежды Морены красные, а накидка гостьи густо-синяя с каймой по подолу…

Зато взгляд, пожалуй, сходен.

Знакомый взгляд.

– Я приветствую тебя, царица, – озноб мешал говорить, и голос дряхлого советника надтреснуто дребезжал. – Ты можешь раздеться: в этой жаре зябну один я…

Накидка, шурша, сползла на пол, и Сатьявати присела рядом с ложем на маленькую скамеечку для ног.

– Идя сюда, я не знала, с чего начать, – женщина поправила на старце ворох шкур, и брахман благодарно улыбнулся в ответ. – Скрыть лицо гораздо проще, чем открыть душу. Ты согласен со мной, старик?

– Это лишнее, царица. Душа не двери: если часто открывать, то сквозняки продувают тебя насквозь.

– И все-таки я рискну. Я не люблю тебя, а ты не любишь меня – поэтому мы можем быть откровенны.

– Ты говоришь глупости, царица. Я далек от любви или нелюбви…

– Хорошо. Тогда скажу по-другому: ты всегда считал меня шудрой-чернавкой, загубившей твоего раджу, только от большого ума помалкивал; в отличие от того глупца, который закололся сегодня утром. Я же видела это и тоже молчала. Поэтому перейдем к делу. Говорят, и ты был молод, мудрый брахман?

– Это неправда, царица. Не верь досужим сплетням.

– Тогда сплетни и то, что в молодости некий знакомый нам обоим брахман был капаликой перехожим, бродячим шиваитом-ортодоксом? Что он бродил по земле с посохом-трезубцем, умащаясь пеплом от сожжения трупов и нося в котомке чашу-череп? Что на бдениях во славу Трехглазого этот капалика прославился знанием тайных обрядов, и свитская нежить Разрушителя плясала с ним в одном хороводе?

– Мало ли о чем болтают люди, царица? Особенно если они не понимают смысла собственных речей…

– Хорошо. Допустим. Тогда не мог бы ты, знаток смысла, поинтересоваться у того капалики: каким образом можно вызвать Веталу-Живца, духа жизни-в-смерти?!

Пожалуй, брахман-советник мог быть благодарен женщине за этот вопрос: впервые за много лет ему стало жарко, и капельки пота покрыли бледный лоб.

– Уходи, царица. И не слушай сплетников. Твой сын мертв, завтра царевича ждет погребальный костер и ласка Семипламенного Агни, очищающего все, к чему бы он ни прикоснулся. Не тревожь родного праха…

– Ты разочаровываешь меня, старик! Неужели ты мог заподозрить мать в таком надругательстве над собственным ребенком?!

– Уходи, царица. Прошу тебя – уходи!

– Я уйду. Но если ты откажешь мне, то сегодня же ночью я пойду на городское кладбище и сама стану искать ответ на свой вопрос. Ублюдок, который не сумел сберечь моего мальчика, ушел от меня в смерть – и ушел, не договорив до конца. Я заставлю его отвечать! Живого или мертвого, но заставлю! И если ошибусь, лишенная помощи бывшего капалики – знай, что это именно твоя нерешительность сделала сиротой моего второго сына! Что скажешь, мудрый советник?

– Выйди, царица…

У самых дверей женщину догнал слабый голос старца:

– И вели слугам подать носилки и готовить паланкин.

…Сатьявати недобрым взглядом проводила удалившихся носильщиков.

– Полно, царица, – проскрипел старый брахман, словно читая ее мысли. – Нет нужды лишать их жизни. Все четверо – немые. И грамоте, равно как и "хасте", тайному языку жестов, не обучены.

Сатьявати задумчиво посмотрела на советника, потом кивнула, так и не спросив – как же сам старик общается со слугами? – и направилась в угол. Здесь, на заднем дворе, близ комнат хранителей от отравления, по давней традиции лежали в ожидании скорой кремации трупы челяди и дворцовых стражников. Сейчас двор практически пустовал: тела погибших на берегу Златоструйки еще не успели доставить в столицу, а мертвого царевича обмывали-обряжали во дворце хмурые бальзамировщики, бормоча под нос охранные мантры.