Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 44

Полгода назад, по оплошности сторожа, в царском зверинце случился переполох. Детеныш удава-козоеда обнаружил щель в перегородке, воспользовался моментом – и оказался в павильоне обезьяньего молодняка. Почти сразу в удавчике взыграли ползучие инстинкты его рода, он трижды обвил совсем еще молоденькую мартышку и занялся привычным делом. Дико визжа, обезьянка умудрилась выцарапать мучителю глаза, затем вцепилась ему в шею, слабея, ловя воздух губастым ртом, но упрямо не разжимая хватки – и тут подоспел сторож.

Все это произошло на глазах Гангеи, который со свитой зашел в зверинец осведомиться: не разрешилась ли от бремени слониха по прозвищу Красотка?

– Не жильцы, – заметил двоюродный брат Гангеи, тот самый щеголь, что сперва отказывался пускать лесное чучело на трон, а после проникся к безвестному родичу глубоким уважением.

Поправил на голове хризолитовую диадему и подытожил, кривя тонкий рот:

– Оба.

Удавчик забился в щель, где и подох к вечеру; страдалицу-мартышку хотели добить, но наследник не позволил. Велел доставить героиню дня к себе в покои, вызвал к болящей лекаря, туго бинтовал сломанные ребра, кормил с рук – и вскоре окружающие привыкли к тому, что наследник престола везде появляется исключительно с мартышкой на плече.

Они прекрасно смотрелись: светлокожий сын Ганги, который успел изрядно заматереть за четыре года столичной жизни, обзаведясь вьющейся бородкой, с бычьим загривком и саженным разворотом плеч, на полголовы выше любого из дружины – и юркая обезьяна с мордой шута и характером избалованного ребенка.

Гангея и сам плохо понимал, что заставило его выходить обезьянку. Сострадание? уважение к отваге, к желанию биться до конца? прихоть?.. В конце концов, он махнул рукой на самокопание и назвал любимицу – Кали. В честь Темной Богини-убийцы, покровительницы душителей. Говорил: вряд ли среди верных слуг Кали есть хоть один герой, что пытался задушить удава! Украсил шею зверька гирляндой крохотных черепов, сделанных из слоновой кости умелым резчиком; повязал обезьянке голову малиновым платком, треугольным лоскутом шелка – именно таким пользовались жрецы-туги, когда лишали дыхания очередную жертву…

Маленькую перевозчицу и челн страсти на стремнине Ямуны он давно забыл: обилие новых впечатлений вытеснило из памяти многие эпизоды прошлого… Но острый запах зверя, исходивший от мартышки, и прозвище "Кали" будили в сыне Ганги легкую тоску, светлую печаль о чем-то, что можно было бы назвать отрочеством.

В такие минуты он застывал гранитным изваянием и кончиками пальцев легонько поглаживал обезьяний хвост, который свисал вниз с его плеча.

Похожим жестом Рама-с-Топором касался распушенного кончика своей косы.

Обезьянка заверещала, тыкая корявым пальцем перед собой, в сторону южных предместий, и Гангея удовлетворенно вздохнул.

– Едет, – бросил он, не оборачиваясь. – Говорил же вам: надо ждать…

Предместья отлично просматривались отсюда: дома, сложенные из темно-красного кирпича на известняковом растворе, напоминали стайки попугаев-алохвостов, и сейчас правее каменных птиц курилась дымка пыли.

Двигаясь к Хастинапуру.

Дружинники скорбно переглянулись. Состязания лучников, после которых наследник престола обещал показать в действии "Стоны Седьмой Матери", способные временно оглушить сотню человек – все это откладывалось на неопределенный срок.

И вскоре дружинникам пришлось громыхать подошвами сандалий по лестницам, встроенным изнутри в крепостные стены – если Гангея чему-то и не научился до сих пор, так это ходить с подобающей сану важностью.

Воротные стражи уже возились с засовами, распахивали створки настежь; кто-то бегал по мосту с плетеной корзинкой, устилая дорогу царю лепестками махрового жасмина – словом, приготовления к встрече были в самом разгаре. И впрямь: спустя всего час с небольшим упряжки первых колесниц вступили на мост. Сам Шантану ехал следом на слоне, сидя в золоченой беседке. Грустно нахохлившись, владыка напоминал сейчас престарелого коршуна в неволе – увидев сына, Шантану малость приободрился, даже помахал Гангее рукой… Снова сгорбился, тень набежала на лицо царя, и вся процессия без остановок проследовала дальше.

По окружной дороге, носившей название "Путь Звездного Благополучия", к дворцу.

Наследник престола сорвался с места и на ходу вспрыгнул в "гнездо" последней из колесниц арьегарда.

– Что с ним? – спросил Гангея у сидящего позади старца-брахмана, одного из трех советников, которые присутствовали при объявлении юноши наследником.

Одновременно с вопросом он вытолкал суту-возничего прочь – тот в растерянности спрыгнул на землю и побежал рядом, не зная, что делать.

– Что с отцом? – повторил хастинапурский принц, берясь за поводья и сдерживая почуявших свободу мулов.

Не только обычные – боевые колесницы, и те частенько запрягались мулами или ослами. Кое-кто из сословия возниц даже предпочитал их лошадям: с этим можно было не соглашаться, но о вкусах не спорят! Тем более что во время учений становилось ясно – у лошадей есть свои преимущества, но грохота они пугаются гораздо больше, чем те же мулы.

– Раджа пребывает в раздумьях относительно блага державы… – загнусавил брахман, но принц раздраженно тряхнул поводьями и бросил через плечо косой взгляд.

Дескать, это мы еще у Словоблуда проходили: говорить, ничего не сказав!

Брахман понял, и маска лицемерного почтения к раздумьям царя относительно блага державы мало-помалу сползла с черепашьей мордочки.

– Твой великий отец только что ездил свататься, – оказывается, и советники умеют говорить коротко и толково. – Для того и меня взял: негоже царю просить самому за себя!

– Свататься?!

Гангея опешил. До сих пор ему и в голову не приходило задуматься: почему Шантану-Миротворец лишен детей, кроме него, Гангеи, и избегает женщин?

В историю отношений отца и мамы он посвящен не был.

Острые глазки брахмана жгли спину. Старец молчал, но в молчании его крылась тьма вопросов и ответов. Тем более что и сам наследник престола за четыре года, проведенные в Хастинапуре, ни разу не сходился с женщинами – хотя предложений было более чем достаточно!

Иногда ты удивлялся собственной холодности: почему тебя не одолевают желания, обуревавшие большинство сверстников? Неужели сын Ганги и Шантану-Миротворца бесплоден подобно мулу, сыну жеребца и ослицы?! Сравнение выглядело кощунственным, ты гнал его прочь, но время от времени оно возвращалось. Именно в такие дни ты ложился спать позже обычного, стараясь измучить тело воинской наукой, и видел один и тот же сон: темница без выхода. Тюрьма смыкалась вокруг, грозя похоронить в себе, безнадежность любовницей висла на шее, ревнуя к жизни, и шептала слова страсти, называя тебя странным именем.

"Дья-а-а-ус!" – стонами оглашало кромешную тьму.

Имя прирастало к коже; и утро было избавлением.

Однажды ты зашел в дом гетер, провел там около часа за приятными разговорами и игрой в "Смерть Раджи", после чего удалился.

Уединяться с любой из красавиц только для того, чтобы доказать самому себе собственную мужественность, казалось постыдным.

Приятней было думать, что годы учения у величайшего из аскетов заложили и в твою душу зерно подвижничества, не позволяя расходовать драгоценное семя попусту! Говорят ведь: у тех, кто много лет предается аскезе, из ран течет не кровь, а все то же семя, которое подвижник во время медитаций подымает вверх по внутренним каналам!

Сомнение хихикало, прячась по темным углам, и напоминало: из царапин на теле Рамы-с-Топором текла обычная кровь.

Или если это было мужское семя – то красное от подвижничества и соленое от аскезы.

А на вид – кровушка себе и кровушка!

Брахман-советник пожевал запавшими губами и кинул в рот семя кунжута – от грудной жабы.