Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 35

Подумал Юпакша, почесал в затылке – против мира не попрешь. И отвез дочку на йоджану ниже по течению, к тому месту, где Ямуна с Гангой встречается. Грести Сатьявати хорошо умела – вот пусть и работает перевозчицей. Сам сложил хижину на берегу, харчей кой-каких дочке оставил, лодку, два весла запасных, снасть рыбацкую, утварь всякую, обнял на прощанье – и в обратный путь.

Навещать будет, сказывал.

И навещал время от времени.

Так и стала из подкидыша перевозчица. Работа не девичья, конечно, но ничего другого она и не умела. Разве что рыбу ловить – так на одной рыбе не проживешь…

…Заслушавшись, Гангея даже не заметил, что девушка перестала грести, и челн потихоньку сносит течением южнее намеченного островка.

– Да, тяжело тебе пришлось, – искренне посочувствовал юноша. – А дальше как жить думаешь?

– Не знаю, – пожала плечами девушка, не спеша, однако, снова браться за весло.

– Замуж бы тебе выйти, что ли? За хорошего человека…

– Да какой же хороший меня замуж-то возьмет, такую?!

Сатьявати еле сдерживалась, чтоб не зарыдать в голос, и глаза девушки предательски блестели.

– А что? Ты красивая! – на сей раз юный аскет ничуть не погрешил против истины. – А запах… запах – это ерунда… тебе надо какого-нибудь подвижника упросить! У них Жара-тапаса, знаешь, сколько?! Горы сворачивают – что им твой запах!

– Правда? – девушка непроизвольно подвинулась ближе к Гангее, отложив весло на корму. – Нет, я, конечно, слышала про великих мудрецов… А ты хоть одного такого знаешь?

Взор Сатьявати лучился отчаянной надеждой, бритвенным лезвием вспарывая душу, кровь юноши закипела, и он чуть было не брякнул сгоряча: "Понятное дело! Мой Гуру, Рама-с-Топором, может…"

"Может-то он может, – одернул себя Гангея, – а вот захочет ли? Хорош я буду: наобещаю с три короба.."

– Ну… – замялся юноша. – Норов у них, у подвижников… сегодня спасет, а завтра проклянет!

И поспешил сменить скользкую тему.

– Пойми, дело не в подвижниках. И не в запахе. Я ведь сижу рядом с тобой – и запах мне ничуть не мешает! А раз я сумел, значит, и другой найдется…

– Другой? – странно охрипшим голосом переспросила Сатьявати. – А почему не ты? – и ученик Парашурамы почувствовал, как девичья ладонь легла ему на колено, обожгла прикосновением и двинулась вверх, к краю короткого дхоти. – Ведь я тебе не противна?

– Ты? Ну что ты?! Даже наоборот, ты мне нравишься… – Гангея плохо соображал, что говорит, потому что теперь обе ладони девушки гладили его тело, и все существо сына Ганги трепетало от ласки; юношу бросило в жар, в паху сладостно и мучительно заныло.

Он и не подумал отстраниться, завороженный новыми ощущениями: подобное ему доводилось переживать впервые.

– Ты… ты ведь не откажешь мне?

Сатьявати и сама не понимала, что на нее нашло, но остановиться уже не могла – да и не хотела. Этот парень был первым, кто не воротил от нее сморщенный нос; кто же тогда, если не он?!

– Нет, но без брака… грех…

– Считай, что мы вступаем в брак по обычаю гандхарвов, по любви и взаимному согласию, – с улыбкой прошептала девушка, прижимаясь к нему всем телом и дыша рыбой; но, странное дело, юноша не обратил на запах никакого внимания.

Сари само соскользнуло с нее, оба повалились на дно челна, едва не перевернув утлую посудину – и зверь, присутствие которого Гангея все чаще ощущал в себе, очнулся от дремы.

Впрочем, Сатьявати сейчас тоже скорее напоминала пантеру в течке, чем скромную девушку-перевозчицу! Она царапалась и визжала в припадке сладострастья, она впускала юношу в себя и с силой отталкивала назад, оставляя на плечах Гангеи кровоточащие следы ногтей; оба любовника попеременно оказывались то снизу, то сверху, челн раскачивался так, что оставалось только диву даваться, почему посудина до сих пор держится на плаву – но диву даваться было некому. Соглядатаев поблизости не наблюдалось, а юноша и девушка были согласны утонуть, но остаться единым целым.

Вчерашняя чета леопардов могла бы позавидовать звериной страсти, внезапно проснувшейся в этих двоих!

Ганга раскачивала челн, относя его к месту слияния с Ямуной, и кувшинки у кромки островов стыдливо отводили венчики в сторону.

Когда все закончилось, вы оба без сил повалились на дно челна, приходя в себя после случившегося. Сердца бешено стучали, дыхание с хрипом вырывалось наружу, и прошло довольно много времени, прежде чем ты удивленно принюхался.

В челне отчетливо пахло благородным сандалом.

Не рыбой, не рекой, не разгоряченными телами – сандалом!

Тебе показалось, что ты грезишь наяву. Втянул воздух, раздувая ноздри – но нет, ошибка исключалась!

Чудо!

Свершилось чудо!

И это совершил ты, Гангея, сын богини, ученик великого Парашурамы?

– Тебе плохо? – с почти материнской тревогой спросила Сатьявати, приподымаясь на локте.

– Мне хорошо, Сатьявати! Мне хорошо-о-о!!! – не сдержавшись, ты выкрикнул это во все горло, и эхо далеко разнеслось над водами двух рек. – Нам больше не нужен подвижник, который избавит тебя от рыбьего запаха! В преисподнюю подвижников! Ты пахнешь санда-а-а-лом!..

Кровавые воды Ямуны струились вдоль челна.

После безумной вспышки страсти у Сатьявати почти не осталось сил, и Гангея сел на весла. За то время, пока они занимались любовью, челн успело отнести довольно далеко, так что грести пришлось долго. Наконец днище проскрежетало по песку, и утлая скорлупка ткнулась носом в берег.

– Заедешь за мной через три дня? – спросил Гангея, спрыгивая на песок и глядя мимо девушки.

Торжество плоти прошло, и теперь юноше было стыдно.

– Заеду, – еле слышно отозвалась Сатьявати, плотнее запахиваясь в порванное сари.

Похоже, ее обуревали сходные чувства.

– Чем это воняет? – вдруг сморщила она нос.

Гангея огляделся. У самого берега на песке валялась дохлая рыбина, выброшенная прибоем.

– Рыбой! – рассмеялся юноша.

– Я… я никогда раньше… – растерянно проговорила девушка.

Присев на корточки, она подобрала мокрую палку и ткнула раздвоенным концом в рыбу.

– Ой! – дошло вдруг до нее. – Значит, и от меня все время ТАК пахло?!

– Что ты?! – Гангея едва не расхохотался, видя ужас в глазах девушки.

Но Сатьявати уже оттолкнулась веслом от берега и теперь лихорадочно гребла прочь. А ученик Рамы-с-Топором стоял на берегу и глядел ей вслед.

Когда он собрался повернуться и направиться к полуразрушенному ашраму, с середины реки до него слабо донесся крик девушки:

– Как тебя зову-у-ут?!

И тут уснувший после случки зверь на мгновение проснулся снова.

– Парашура-а-ама! – заорал Гангея; и сам испугался.

С чего бы это ему пришло в голову так подшутить над учителем и девушкой?

Впрочем, юноша не был уверен, расслышала ли его Сатьявати.

Три дня Гангея честно постился, совершал омовения, возносил молитвы богам, читал мантры и тексты из Священных Вед, медитировал, а в промежутках между всем этим приводил в порядок ветхий ашрам.

Он был готов выстроить вместо ашрама дворец, лишь бы воспоминания о Сатьявати хоть на миг оставили его в покое! Аскет перед очищением, подобно дикому зверю, охваченный приступом страсти, терзает женщину в раскачивающейся на волнах лодке?!

Животное!

Но, с другой стороны… Ведь был же знак свыше! Разумеется, был – если после близости с ним, Гангеей, девушка наконец избавилась от врожденного проклятия, истока всех ее бед и несчастий!

Значит, он поступил правильно?

Или нет?!

Или…

Или-лили! Нечего сказать, хорош подвижничек…

Три дня очищения пролетели стрелой, напоминая скорее трехдневное заключение в клетке наедине с хищной кошкой-совестью; и, выйдя наутро из ашрама, Гангея обнаружил идущий к острову челн.