Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 30

Идти было трудно.

Но можно.

На десятом шаге глаза ястребами унеслись назад, превратясь в светящийся треугольник, и стало видно: могучее тело Разрушителя обильно украшают драгоценности, талию охватывает изящный поясок, браслеты-кейюра и браслеты-валайя звенят на бицепсах и запястьях, вторя перезвону декоративной цепочки на лодыжках. Иссиня-черные кудри укладывались длинными и тонкими прядями в тюрбан-конус, священный шнур брахмана свисал, перекинут через левое плечо…

Но главным здесь были руки.

Две.

Всего две.

Впору вздохнуть с облегчением.

– Ах, какие сережки! – притворно ахнула Ганга, надеясь, что Шива-Жених расслышит и оценит ее восхищение. На самом деле только сумасшедший мог носить в ушах такую уйму золота. И верно говорили, что серьги эти служат в основном для истязания плоти, которого величайший в Трехмирье аскет и развратник не прекращал ни на мгновение. "Еще б на лингам себе серьгу привесил!" – высказался как-то по этому поводу Ушанас.

Разумеется, когда Шивы поблизости не было.

Но Ганга, будучи истинной женщиной, добилась своего: трехглазый лик потеплел, став просто красивым лицом.

Даже убитые Шивой асуры Троеградья признавали: да, красоту бога не портит и темно-синяя шея – она приобрела цвет сапфира, когда Разрушитель выпил смертельный яд-калакутту, что грозил Вселенной гибелью.

– А, Наставники! – без всяких церемоний приветствовал их Шива. – И ты, Ганга, здесь… Кстати, вы тут Дурвасаса не видали?

Ушанас с трудом удержался, чтобы не высказать Синешеему все, что он думает о нем самом, о его дурацких маскарадах и еще более дурацких вопросах. Но благоразумно промолчал. Шива сейчас пребывал в хорошем настроении, ни к чему было лишний раз его раздражать.

И так вспыльчив…

– Видели, Великий, видели, – спокойно отозвался Брихас (чей нрав вышколили века жизни бок-о-бок с Громовержцем). – Вон там, на поляне. Мы вместе с ним и с Парашурамой почтили тебя обрядом, а затем благочестивый Дурвасас удалился в неизвестном направлении.

– А что там делал Рама-с-Топором? – тонкие брови Шивы выгнулись луками; впору было признать его удивление искренним.

– Сей достойный аскет полчаса назад истребил очередной отряд кшатриев и теперь, надо думать, занят сооружением погребального костра.

– Он что, под корень решил кшатру вывести? Думает, если я его люблю, так море по колено?! – в певучем голосе Шивы пробилось легкое недовольство. – Лупит в хвост и в гриву, а они, как на грех, через одного – преданные вишнуиты! Братец Вишну и без того копытом землю роет: дважды мне приходилось отгонять его от Поля Куру трезубцем…

Оба Наставника и богиня внимательно слушали речь Разрушителя, который продолжал небрежно загораживать тропу.

Понимали: разговор – неспроста.

– Говорю – добром не кончится! Или братец Вишну друга-Раму досрочно в рай отправит, или Топор-Подарок оставит Трехмирье без Опекуна на долгие века! Не дело, нет, не дело… Что скажете, мудрые: пора нашему Раме угомониться?

"Нашему?!" – чуть не подавились оба Наставника.

Ничего, проглотили, как миленькие…

– Теперь угомонится, – проворчал Ушанас. – Надеюсь.

– Мы отдали ему в ученики пятилетнего Гангею, сына Ганги, – пояснил Брихас. – Добродетельному брахману, имеющему ученика, не до скачек на полянах.

– Что ж, слухи о вашей мудрости близки к истине, – довольно усмехнулся Шива, предоставив мудрецам наслаждаться двусмысленностью последнего заявления. – Я рад, что варна кшатриев уцелеет. Надеюсь, вы все будете навещать юного ученика?

– Разумеется, Великий, – улыбнулась в ответ Ганга, смиряя волнение в груди (а там было чему волноваться!). – Разве удержится мать, чтобы хоть изредка не проведать сына? Добавлю, что достойные Наставники взялись обучить мальчика Ведам и комментариям: ведь ты и сам знаешь, что наука Рамы-с-Топором будет несколько иного свойства?

– Догадываюсь, – кивнул Шива, подмигнув верхним и правым глазами.

И Великий Жених освободил тропу.

В это время юный Гангея с энтузиазмом выполнял первое поручение нового Гуру: собирал хворост для погребального костра. Сам Гуру занимался более трудоемким делом – стаскивал в кучу разбросанные вокруг трупы.

Хмурясь, он как раз волок за ногу здоровенного бородача, которого раздавило упавшей смоковницей, и поэтому не видел, что за его спиной шевельнулся один из свежих покойников.

Не видел этого и мальчик – он гордо нес перед собой внушительную охапку сушняка, и та закрывала почти весь обзор.

Пользуясь отсутствием присмотра, труп с перебитой шеей судорожно пытался встать. Ноги плохо слушались мертвеца, но пальцы еще не успели окончательно закоченеть и упорно цеплялись за кусты, пока ноги-неслухи наконец не обрели опору.

Убитый встал.

Левый глаз его вывалился из глазницы на щеку и походил на яйцо жуткой птицы. Голова моталась из стороны в сторону, яйцо норовило оборвать скользкую нить и упасть, лицо же навек оскалилось предсмертной гримасой ярости и боли – другого выражения теперь было не сыскать.

Вне всякого сомнения, этот человек был мертв.

И, тем не менее, собирался уйти.

Спиной к поляне, где недавно разыгралось стоившее ему жизни сражение, на негнущихся, деревянных ногах мертвец двинулся прочь.

Бывший человек тише змеи просочился сквозь кустарник, равнодушно оставляя на колючках клочья мертвой плоти; и, временами слепо тычась в деревья, двинулся на юг, хотя в царство Петлерукого Ямы пешком не ходят. Мертвеца качало, он оступался на каждом шагу – но почему-то не падал и не шумел, тупо обходя препятствия и с упорством заведенного механизма продолжая стремиться к неведомой цели.

Черный лангур[39] с истошным взвизгом бросился прочь, с ветки на ветку, оповещая собратьев о бродячей нежити – и на поляне Рама-с-Топором резко выпрямился, полоснув по зарослям острым взглядом. Но тщетно. Палач кшатры… бывший палач кшатры выждал, прислушиваясь и оглядываясь, потом мотнул головой, словно освобождаясь от наваждения, и потащил очередного покойника дальше, к общему штабелю переложенных сухим хворостом трупов.

Эти никуда уходить не собирались, спокойно ожидая прихода Семипламенного Агни.

А мертвец все шел и шел, и на его пути в страхе смолкали, спеша исчезнуть, все лесные обитатели – пока перед страшным бродягой не открылся луг, за которым лежала благословенная криница Змеиного Яда.

У криницы не было ни души; зато на самом лугу сидела птица.

Размером с дом.

Так что по сравнению с хищным клювом в полтора человеческих роста бродячий покойник выглядел безобиднее мышки.

Со спины пернатого гиганта соскочил наездник и, нисколько не испугавшись, направился к трупу. Смуглый до черноты, стройный наездник несмотря на жару щеголял в высокой шапке из бархата, прошитой драгоценными нитями; на шее его красовалось ожерелье из голубоватых жемчужин, совершенно одинаковых, идеально круглых, и размером с перепелиное яйцо каждая. Кроме ожерелья, шапки, и браслета на левой руке он был совершенно обнажен.

А поскольку гигантская птица могла быть только Гарудой, Лучшим из пернатых, то сам незнакомец столь же несомненно звался Вишну, Опекуном Мира.

Силуэт бога едва уловимо расплывался, как если бы от тела исходило легкое марево. С улыбкой Вишну подошел к ожидавшему его мертвецу, минуту-другую смотрел в единственный глаз – второй успел-таки выпасть и потеряться по дороге, оставив кровавую дыру…

И вдруг обнял труп.

Труп содрогнулся, словно в пароксизме извращенного посмертного наслаждения, и двойником выгнулось прекрасное тело Вишну. Со стороны могло показаться, что бог с мертвецом предаются омерзительному соитию; и даже Лучший из пернатых не выдержал.

Отвернулся, прикрыв глаза пленкой.

Гаруде уже доводилось видеть подобное – и всякий раз ездовой вахане Опекуна казалось, что его бездонный желудок сейчас вывернет наизнанку.