Некромагия - Новак Илья - Страница 42

– Конь из Бриты, – пояснил Хуго. – Готовят для чара. Хозяин собирается в небольшое путешествие.

Он махнул рукой, и девушка оглянулась. От башни спускался старик. Риджи не хотелось приближаться к Ледяному, и она потащила Хуго к стене.

От створок к отверстиям по сторонам ворот на высоте человеческого роста тянулись две цепи. На погруженных концами в лед железных стержнях висели лебедки с рычагами. Из домика возле створки выбрался стражник, поглядел на конюшню и что-то сказал. Вышли еще трое. Стражники попарно встали возле лебедок, ухватились за рычаги и налегли. Лебедки завращались, наматывая цепи, те натянулись, и с низким скрежетом ворота приоткрылись.

Раздался скрип снега под копытами. Хуго и Риджи наблюдали за тем, как чар медленно едет мимо. Поводьев не было, он держался за переднюю луку седла. Чар ссутулился и наклонил голову, глядя на шею скакуна. Не обращая ни на что внимания, Бесон проехал в узкий просвет между створками, и стражники стали закрывать ворота.

– Вот так… – пробормотал Хуго.

Девушка, отпустив его локоть, отошла на несколько шагов и остановилась, медленно поворачиваясь, рассматривая двор, замок, стену. Гладкая и высокая, наверняка выше любого здания в Форе, кроме, быть может, Универсала. И наверное, она очень скользкая, подумала Риджи Ана.

Не убежать.

Глава 17

Уже приближаясь к дому, Архивариус пожалел, что отказался от паланкина. Большую часть жизни он провел за книгами, упражняя ум, но не тело, и крепким здоровьем никогда не отличался. А в старости пешее путешествие стало для него настоящим испытанием. И все же до дома старик доковылял, хотя времени на это ушло раза в три больше, чем он рассчитывал.

Архивариус уже обосновался в Универсале. Ненадолго вернуться он решил лишь потому, что, как выяснилось, позабыл пару манускриптов, которые хотел бы иметь в Горе Мира. Конечно, там хватало книг, но далеко не все они интересовали старика, к тому же проход к дальнему архиву, где хранилось самое интересное, ныне был недоступен. Остался обходной, сопряженный с немалыми трудностями путь, а прямую дорогу завалили камнями.

Предстояло возвращаться, причем если сюда старик двигался от вершины вниз, то обратно придется идти в гору. А раз так – следовало отдохнуть.

Дом встретил его тишиной и холодом. Бывший хозяин пересек коридор, зашел на кухню, показавшуюся особенно неуютной из-за остывшего очага и пустых полок – приходящий слуга забрал всю утварь. Архивариус зажег лампу и, освещая себе дорогу, вошел в мастерскую под лестницей. Свет озарил игральную доску на столе, верстак, еще одну лампу, стоящую на полу под стеной. Все покрывала пыль. Старик постоял, разглядывая помещение, и поднялся на второй этаж.

В доме он провел всю сознательную жизнь, в последние годы один за другим здесь умирали его родственники. Архивариус стал бесцельно ходить от комнаты к комнате. Он понимал, что больше никогда в жизни не увидит это место, мебель, верстак в мастерской… Надо захватить игральную доску, вспомнил он. Как же так, почему он не взял ее еще тогда? Отличная дорогая доска из мамонтовой кости, набор посеребренных и позолоченных фигур…

Утомившись, старик присел на сундук в спальне. Взгляд выцветших глаз скользил по кровати, по стенам и прикрытым ставнями окнам. Архивариус увидел, что забыл запереть их, – впрочем, особой нужды в этом не было. Отдохнув, он встал, раскрыл сундук и достал две книжки в кожаных переплетах. Завернул их в прихваченный из пирамиды шелковый платок. Да, еще доска и фигуры… Сунув сверток под мышку и взяв лампу, он пошел к лестнице.

Зрение его было уже не то, что раньше, но слух все еще оставался острым, и потому приглушенный шум снизу Архивариус услышал сразу. Он замер, поставив ногу на верхнюю ступень. Запер ли он дверь, после того как вошел? Теперь старик не мог вспомнить этого. Шум повторился, хотя видимая с лестницы часть полутемного коридора оставалась пуста. Он стал спускаться, медленно переставляя ноги по ступеням. На нижней вновь остановился. Теперь ему был виден весь коридор.

Снова шум.

В мастерской, понял старик. Скорее всего – воры. Пепеляне. У них есть свои осведомители, кто-нибудь заметил, что богатый дом опустел, старые хозяева выехали, а новые пока не появились… Кто там у них сейчас главный? Кажется, Гида Чистюля погиб – значит, теперь верховодит Дарик Дар.

Когда старик нагнулся, чтобы поставить лампу на ступень, в пояснице заскрипело. Он шагнул вниз и стал медленно пересекать коридор. Теперь шум доносился сзади. Пустяки, решил Архивариус, пусть грабят. Тем более тут и взять-то нечего: все самое ценное перевезли в пирамиду. Кроме доски и фигур. Вот их жалко, набор для игры подарил сам Владыка. Да, жалко, но не настолько, чтобы из-за них…

Сзади раздались шаги. Шли двое, один тяжело и медленно, второй легко и быстро. Архивариус остановился посреди коридора, понимая, что его уже заметили. Он начал поворачиваться, его схватили за плечо и дернули. Сверток вылетел из-под мышки, ударился о стену и развернулся, книги свалились на пол, от одной оторвалась обложка.

Архивариус упал набок, все его суставы застонали, протестуя против подобного обращения. Над ним склонились две фигуры.

– Кажись, он, – произнес молодой голос.

Его схватили и поволокли – через коридор, под лестницу, в раскрытую дверь…

Столик для игры полетел в сторону, и Архивариуса бросили на спину посреди мастерской. Здесь было темнее. Старик лежал, не способный разглядеть лица двух людей, что встали над ним, – лишь очертания их фигур.

– Там, на ступеньке, лампа, – произнес тот же голос. – Принеси.

Вторая тень отодвинулась, затем вернулась. Стало светлее. Лампу человек поставил у верстака, так что свет ее лился сбоку, и по полу протянулись тени.

Мысли старика давно утратили юношескую прыть. Сохраняя былую ясность, они теперь ползли медленно, иногда подолгу застывали, как облака в безветренный день. Архивариус и раньше не был подвластен бурным чувствам, теперь же окончательно утратил всякий пыл. Ненависть? – ему некого было ненавидеть. Любовь? – нет, она осталась в далеком прошлом. Страх? – но зачем бояться, когда ты самый старый человек в городе и воск твоей души покрыт таким количеством отпечатков, перепутанных линий и затейливых образов, что все они, слившись между собой, лишь отягощают сознание, и ты помимо воли начинаешь ждать того дня, когда мягкие призрачные пальцы выровняют восковую поверхность и очистят ее от грязного налета. А боль? Ее Архивариус еще способен был ощущать, хотя со старостью тело стало одновременно и хрупким, и нечувствительным. Но воск его души все еще не засох – любопытство жило в старике, и он прищурился, разглядывая тех, кто схватил его.

Поначалу его внимание привлек незнакомец с лампой. Вроде бы обычный человек… Но потом старик заметил бледно-зеленый оттенок кожи, запавшие глаза и, конечно, руки. До локтей и чуть ниже они оставались нормальными, а дальше на левой был крюк, на правой – продолговатый брусок с мелкими зазубринами и заточенным концом.

Лич, с удивлением понял Архивариус, заглянув в пустые глаза. Но какой-то странный лич. Словно незавершенный, недоделанный. В его глазах мерещился слабый отблеск сознания бывшего владельца этого тела.

Откуда у пепелян лич?

Второй казался ничем не примечательным парнем. Архивариус разбирался в людях, очень уж много всяких типов он повидал на своем веку. Его всегда интересовало, каким образом характеры могут отражаться в лицах. Ведь если задуматься, все они состоят из одного и того же – лба, скул, носа, глаз. Каким образом сочетание этих частей вызывает впечатление, что этот человек добряк, а тот хитер? Однажды старику попалась книга малоизвестного восточного автора, которая повествовала как раз про различные типы лиц, выражающие различные нравы. Автор, по его словам, подверг изучению множество людей и вывел определенные закономерности: выступающий подбородок подразумевает решительность, высокий лоб – мудрость, большой тонкий нос – признак утонченности, а крупные бровные дуги говорят о склонности к насилию. Лицо незнакомца, склонившегося над стариком, не представляло собой ничего примечательного, но почему-то сочетание черт, которое это лицо демонстрировало, его невинно-самодовольный вид – все наводило на мысль о глубоко укоренившейся подлости.