Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович - Страница 44

Воевода в недоумении вытаращил глаза, перевел взгляд на одухотворенные натуры, звучно хлопнул себя по лбу:

– Привал!.. Коней не расседлывать!

Я простер длань, чувствуя, что похож на того на коне, что на площади Скобелева:

– Вот в той роще прохлада.

– А тут что, не прохлада?

– Там родник, – добавил я.

Стражи по мановению руки воеводы галопом помчались в рощу. Мы ехали следом неспешно, а когда там повыгоняли даже зайцев и ежей из засады, вступили и сами под полог из зеленых ветвей. Воздух оказался не только прохладнее, но и чище, с запахом свежих молодых листьев, ароматом вытекающей смолы и даже протекшего из дупла меда, хотя самих пчел не заметили.

Пока слуги расседлывали коней, стреноживали и уводили на полянки с сочной травой, я соскочил у родника, пал на четвереньки, с удовольствием окунул лицо в холодную струю.

Сам бурунчик выбивался из-под коней старого явора, кипел весь белый и яростный, даже ручеек бежал быстро, зло, но уже в десятке шагов растекался широким плесом по белому песку, а еще дальше и вовсе просачивался обратно в землю.

Воевода к моему удивлению тоже встал на четвереньки и напился быстро и хищно, как зверь, положив рядом с собой боевой топор и малый круглый щит. Я рассмотрел, как у темного основания, откуда выбивается ключ, пляшут золотые песчинки, вокруг родничка красивый ровный вал.

Рядом захрипело, воевода разогнулся с трудом, побагровел, а глубокий шрам на щеке налился и набух, стал непри­ятным и зловещим. Перехватив мой взгляд, буркнул:

– Сам знаю, что старею… Это мой последний поход.

– Почему?

Он небрежно смахнул широкой мозолистой ладонью капли воды с лица:

– Да так… Хотели в городе оставить вовсе. Стар, мол. Негоден к службе. Приставили было за конями ходить. Даже не старшим конюхом, а так… в помощниках. Еле-еле… Чуть не на коленях упросил.

Лицо его было угрюмым, но через миг стало жестким и подозрительным, перед варваром распустился, уже без кряхтения поднялся на ноги, только зубы сцепил, здоровенный, как старый матерый медведь, видавший и зверей, и собак, и летающих драконов.

Здесь, на широкой поляне, над головами зеленый полог из листьев сменился чистым голубым небом, а солнце светилось все такое же красное, раскаленное, но уже не как слиток железа, а как потная спина натрудившегося в битвах героя.

Над вершинами шумно хлопали крылья ворон, слышалось хриплое карканье. Иногда вершинки вздрагивали, их раскачивало, это пролетал настоящий ворон, которых Творец создал первыми из птиц, оттого и самые мудрые, под деревьями часто шуршала опавшая листва под лапами перебегающих открытые места зайцев. Рыжие белки, как живые языки пламени, спешно носились по толстым стволам, спеша собрать орешки.

Красное распаренное солнце опускалось за деревья, сумерки выползали из глубины кустов, из-под узорчатых листьев папоротников. Птичий щебет, гомон и попискивание замолкали, голоса становились сонными. Я вздрогнул и ухватился за меч, когда кусты затрещали сухо и страшно: молоденькие деревца вздрагивали, а вершинки тряслись – через поляну безбоязненно прошли хозяева леса: стадо диких кабанов, возглавляемое огромным чудовищем размером чуть ли не с медведя. Загнутые клыки хищно выглядывали из жуткой пасти, как острые ножи, сам весь из тугих мышц, обтянутых непробиваемой толстой кожей. За ним по бокам шли еще два чудовища, уступая в росте разве что на палец, и клыки покороче, но любой как с зайцем справится хоть с медведем, хоть со всадником на коне.

Судя по плотным сумеркам, солнце уже близилось к краю земли. В небе страшно полыхала алая заря, и вдруг снова треск, топот, земля задрожала, вершинки деревьев пугливо вздрагивали. Через поляну пронеслось, едва не потоптав принцессу с ее окружением, крупное стадо оленей. Рога забросили на спину, но все равно ветвистые рога с сухим щелканьем стучали по веткам, а те роняли совсем черные в сумерках листья.

Олени уже ушли в другой лес, а листья все еще опускались плавно и неохотно, как на волнах колыхаясь в плотном перегретом за солнечный день воздухе.

Я сказал с некоторой насмешкой:

– Если мы так будем останавливаться на ночь… чуть ли не с полудня, то не скоро доберемся.

Воевода удивился:

– А тебе-то что? Тебе плотють за каждый день. Чем дольше будем ехать, тем больше денег!

– Так-то оно так, – ответил я с неопределенностью в голосе. Сам не знал, почему смутно хочется ехать вперед, а не отдыхать на этой поляне, балдеть, расслабляться, оттягиваться – что-то во мне иное, хочется все-таки что-то делать, а балдею и оттягиваюсь обычно за компанию, чтобы не выделяться, не стать изгоем среди ровесников. – Но все-таки когда на конях…

Мышцы во мне перекатывались, я чувствовал тяжесть широких костей и натяжение тугих жил, похожих на канаты. Может быть, вот таким я могу быть настоящим собой, а не подлаживаться под толпу однолеток, туповатых и балдеющих с бутылкой пива перед телевизором, как их отработавшие, а то и отжившие родители.

– На конях, – буркнул он. В его глазах подозрение медленно растаяло, добавил скупо: – Осмотримся, то да се… А утром свернем налево.

Я удивился:

– Мы ж должны ехать прямо вон по тому распадку между гор! И через день-другой будем на месте.

– Они ждут, что поедем прямо, – объяснил он.

– Они?

– Да.

– А кто «они»?

Он воззрился на меня с некоторым удивлением, как это не понимаю простейших вещей, потом вспомнил, что имеет дело с варваром, объяснил терпеливо:

– Шпионы, конечно. На выезде из замка успели сообщить, что едем прямо, а теперь мы в лесу. Я огляделся, никого нет близко, сообщить о перемене маршрута некому.

Я раскрыл рот, потом понял, моя ладонь метнулась к мечу, а брови сшиблись на переносице:

– Шпионы? Так надо их скарать на горло…

Он улыбнулся, как малолетнему идиотику:

– Ну да, так сразу! Нам же еще суток трое ехать. Если не с недельку. А кто будет за лошадьми ухаживать, костер разжигать, стражу ночью нести, волков от коней отпугивать?

Я оглянулся на отряд. Мне показалось, что крепкоплечие мужчины заполонили уже не только рощу, но и пространство на полверсты в окружности. Костры вспыхивали один за другим, их вскоре стало как звезд на небе. А возле каждого костра, как я помнил, обычно сидит шестеро-семеро воинов.

– Остальные, – возразил я тупо.

Он покачал головой:

– Да они все шпиёны.

Голос прозвучал настолько просто, буднично, с позевыванием, что я сперва решил было, что ослышался.

– Шпионы?.. Но как могут все… Не понимаю!

– А чо не понимать? Одни куявы, другие артанцы… третьи славы, а остальные либо из империи Тьма, либо из каганата… тьфу, теперь все надо называть империями, империи Хаоса. Чо глаза вытаращил? Я этих сразу вижу. Но как их всех под ноготь?.. Других пришлют. А за этими присматриваем. Есть, конечно, и наши, которых подкупили. С этими чуть сложнее. По мордам не поймешь, кому доносют. Многие из них вовсе доносют сразу двоим-троим. На старость зарабатывают! Потому на всяк случай свернем еще разок, как только в глухом лесу окажемся.

– Что за черт, – пробормотал я. – А как же честь, верность правителю?

Воевода посмотрел на меня искоса, на суровом лице промелькнула тень жалости:

– Дикий ты человек! Правда, по-хорошему дикий. Эт раньше так было. А теперь сюда поперли какие-то герои странные… Нанесли таких доблестей, за которые раньше бы шкуру сняли, дабы заразу не разносили. Это не предательство уже, а соблюдение собственных прав человека. Человек – это звучит гордо! Любой человек. Его жисть священна. По­тому может лгать, предавать, пресмыкаться, ибо он – все! А верность правителю или Отчизне – это уже насилие над суверенными правами маленького человека…

Он бубнил себе под нос, с пыхтением расшнуровывая тугой кожаный панцирь, который надел под булатный пластинчатый.

Я сказал обалдело:

– И ты тоже так считаешь?