Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович - Страница 3

Со страхом и изумлением, все еще дрожа и судорожно всхлипывая, я оглядел себя, одновременно пугливо поглядывая и на второго нападавшего. Он застонал и начал шевелить руками. Разбитые губы превратились в кровавую кашу, из уголка рта текла кровь.

Так вот какой мир… ведьма с двумя зрачками имела в виду! Перенесясь из столицы в этот лес, я ко всему еще стал выше ростом, в плечах шире, грудь бугрится выпуклыми пластинами мускулов, широкими, как лопаты для уборки снега. Я обнажен до пояса, для меня непривычно: и на пляже стеснялся стаскивать рубашку, на самом деле у меня выпуклая не грудь, а спина, а грудь так и вовсе вогнутая.

С недоверием пощупал плоский живот, расчерченный на тугие валики мышц. Дальше широкий пояс, весь металлический, на пряжке странный знак, пояс держит брюки странного покроя, а ноги в странноватых сапогах с короткими голенищами.

Руки мои толстые, длинные, все в чудовищных буграх мускулов. Неудивительно, что те двое так и рухнули под мо­ими вообще-то хилыми ударами. Широкие стальные браслеты на кистях, еще два красиво и вызывающе охватывают бицепсы, а когда мои пальцы поднялись ко лбу, кончики уперлись в полосу металла, придерживающего на лбу волосы. Длинные, как у хиппака, падают на плечи, щекоча кожу, густые и пушистые, с запахом мощного шампуня, чистые до скрипа.

Второй оборванец перевернулся и, как и первый, на четвереньках уполз в кусты. Острые лопатки под лохмотьями двигались, явно страшился, что я догоню и напинаю. Оба ножа остались на земле. Я проследил, как ветви колышутся все дальше и дальше, с облегчением засмеялся. Голос мой прогремел сильно и звеняще, словно зов боевой трубы.

Вообще-то, как всякий интеллигент, я ненавижу этих тупых качков, с удовольствием пересказываю анекдоты об их тупости, сила – уму могила, но сейчас мое тело смотрится неплохо, неплохо…

Я напряг и распустил мышцы, любуясь, как двигаются под кожей эти теннисные мячи. Сама кожа, потемневшая от солнца до цвета бронзы, выглядит не только здоровой, но и крепкой. Куда там микробу прокусить, такую не всякая стрела… если на излете, конечно.

Слева в лесу широкая просека, я взглянул туда и… застыл. Огромное солнце, впятеро больше нашего, опускается к горизонту со скоростью тонущего корабля. Небо полыхает пурпуром, чистым и всех оттенков, до самого темного. Горизонт так далеко, что я сразу с недобрым холодком по спине ощутил, насколько велик этот мир.

Далеко на холме, за лесом и за полем, что за лесом, блещет, как электрическая дуга, причудливый замок. Остроконечные башни уперлись в пылающее небо. Крыши горят оранжевым настолько ярко, что я прищурился и потер глаза. Ощущение такое, словно золото крыш расплавилось и стекает по стенам.

В десятке шагов ручей. На той стороне шевелит могучими ветвями огромный раскидистый дуб, а под ним все так же переступает с ноги на ногу массивный конь. Спина коня покрыта попоной, больше похожей на персидский ковер, сверху седло, напоминающее велосипедное, только побольше, помассивнее. Конь ко мне боком, я хорошо рассмотрел с этой стороны свисающие ремни, железное стремя.

Над россыпью конских каштанов весело снуют, звеня жестяными крыльями, большие зеленые мухи. В солнечных лучах поблескивают как драгоценные камешки, исчезают на миг в тени, снова возникают словно из ниоткуда. Переступая через один каштан, я наступил на другой, и мухи взвились злобным гудящим роем. Я невольно отшатнулся, начал отмахиваться, и мухи наконец решили, что, пока они дерутся, другие пируют за их спинами, вернулись, а я зашел с другой стороны, стараясь не спугнуть коня.

За седлом приторочен мешок, чем-то смахивающий на небольшой рюкзак. На луку седла небрежно наброшен широкий ремень, но от чего у меня застучало сердце, так это рукоять длинного меча, что гордо торчит из длинных ножен!

Еще не зная, чего ждать от коня, это ж не велосипед, осторожно коснулся длинной рукояти меча. Ножны деревянные, простые, обтянутые кожей, но сам клинок, как я ощутил по рукояти, явно из лучших сортов дамасской стали.

Задержав дыхание, я осторожно потащил меч из ножен. Дыхание прервалось, ибо лезвие выползало строго серо-голубое, со странным узором вдоль клинка, по металлу бегали мелкие колючие искорки, исчезали внутри булатной полосы, выпрыгивали в другом месте.

Наконец меч покинул ножны, моя рука под действием тяжести пошла было вниз, но я напряг мышцы, вскинул, чувствуя, что для меня нынешнего эта полоса металла вовсе не тяжесть.

Рукоять лежала в ладони, словно ее делали по моей руке. И хотя длинновато, но это же двуручный рыцарский! Однако две мои ладони не уместятся, я ж не рыцарь, они мелковаты перед нами, варварами, а я здесь наверняка то, что принято называть просто варварами…

Круги мечом получались красивые, размашистые. Меня не уносило следом, поворачивал легко, и я понял, что значит насточертевшее выражение «хорошо сбалансированный меч».

Мышцы играли, я чувствовал, как перекатываются шары на груди, плечах. В ладони была приятная тяжесть, простая и смертоносная. Я перебросил из ладони в ладонь. Поймал легко, почти на рефлексах, так раньше ловил только брошенное мне яблоко… нет, яблоко иногда ронял, а рукоять этого меча словно сразу влипает в мою широкую твердую ладонь.

Ноги чуть шире, чем на ширине плеч, воздух шелестит как под ударами крыльев ветряной мельницы, мышцы приятно разогрелись, и вдруг мои руки закрутили мечом в таком немыслимом пируэте, что захрустели суставы.

Приятно изумленный, я наконец опустил этот двуручный, поцеловал холодное лезвие, пальцы мои умело и уверенно бросили его в ножны. Лезвие скользнуло в узкую щель, щелкнуло, наружу теперь торчала только крестообразная рукоять.

Я смотрел в синеющую даль, только кончики пальцев все еще бережно гладили шероховатую шишку на рукояти. Во мне что-то происходило, и я смутно чувствовал, что изменения идут от моего меча. И от моих глыб мускулов.

Конь смотрел спокойно и, как мне показалось, с иронией. Седло, понятно, на него садятся, а со стременем надо разобраться. Я слишком начитался в детстве жутких сцен, когда обезумевший конь волочит раненого седока, не успевшего выдернуть ногу из стремени, стесывает головой героя все камни, кочки, пни, а домой приволакивает только ногу в хорошо сохранившемся сапоге.

Впрочем, это стремя хоть и напоминает велосипедное, но намного проще. Когда-то я купил велосипед «Турист», восьмискоростной, гоночный, а раз так, то педали там оказались настолько хитрые, что я долго не мог понять, как туда вообще ногу вставить, а уж вытащить так и вовсе не пытался, проехал круг во дворике, упал, и уже лежа кое-как расцепил защелки. С той поры не пользовался, я ж не рвусь в профи, а здесь проще, те же педали, только пошире, вот даже пара продольных железок, чтобы не соскальзывали сапоги…

Я поочередно задрал подошвы, такие же подковки, со стременами полное сцепление. Кто-то позаботился экипировать меня вплоть до таких мелочей.

– Ладно, – сказал я и сам удивился, как мощно и властно прозвучал мой вообще-то блеющий голос, – ты мой конь! А я твой хозяин. А если и не хозяин, то всадник. Верно?

В моем голосе был металл, в то же время звучал хрипловато, как боевой рог, зовущий на битву. В нем я сам ощутил звериную мужскую силу, и, похоже, конь ощутил тоже. Он переступил с ноги на ногу, копыта хрустнули, как у подагрика, но потом я понял, что хрустнул камень, на который конь оперся копытом.

Взявшись за широкие ремни на его шее, я вдел ногу в стремя. Конь повернул голову и внимательно следил, как я сажусь. Раздраженный, не люблю, когда на меня смотрят, если делаю что-то впервые, я напрягся, с силой оттолкнулся от земли, одновременно дернув себя кверху.

Стремя качнулось в сторону, я едва не сверзился, раздираемый надвое, ударился грудью о седло, но все-таки с огромным усилием втащил себя наверх. Седло скрипнуло, я уловил запах свежей кожи. Да и упряжь пахнет так, словно ее только что сшили, приклепали эти железные бляшки, пустили золотую нить узора.